Несколько секунд стояла мёртвая тишина. Тёмные глаза «мага с ограниченным функционалом» буравили книгу. Он вдруг понял, что перестал дышать и резко набрав в грудь воздуха, хрипло выдохнул:

— Вон сумка, Лиам. В деньгах не стесняю.

Торговец отошёл к двери, где валялись вещи покупателя и заглянул в них. Помня, сколько обычно составляет сумма в мешке постоянного клиента, Лиам забрал двенадцать и несколько монет из тринадцатого.

Скоро снова под ногами захлюпали лужи.

Эдмунд бежал через лес с мокрой сумкой, перекинутой через плечо, в которой постукивали артефакты и бытовые вещи, и кульком из плаща. Там были книги.

Насквозь промокшая рубашка нисколько не защищала от холодного ветра. Из-за неосторожного движения Эд постоянно падал. Каждый раз, понимая, что сейчас угодит в лужу, он не старался приземлиться на руки и уберечь себя, скорее наоборот: отбить спину и плечи о камни казалось ему ерундой по сравнению с опасностью намочить свёрток. Пальцы сильно убавили в чувствительности от холода, но впереди уже сияли огоньки башни.

В последний раз растянувшись в ледяной, как ему показалось, грязи, Эд очутился у двери и похлопал себя по карманам брюк, но ключ не нашёлся ни в одном.

С минуту ему пришлось простоять под проливным дождём, аккуратно ощупывая свёрток с книгами и выуживая из кармана плаща ключ.

И вот, наконец, тёплый воздух и мягкий жёлтый свет огненного артефакта коснулись усталого, мокрого и грязного человека.

— Господи, Эдмунд! — воскликнула Пацифика, бросая вязание и хватаясь за голову. — Что с тобой случилось?!

На крики матери из закута высунулась Луна и, посмеиваясь, спряталась обратно.

— Как ты умудрился так измазаться?

Женщина моментом оказалась рядом с Эдом и приняла у него из рук грязный свёрток.

— Упал, — сапоги были выставлены за дверь. — Пусть под дождём отмоются, завтра ими займусь.

Эдмунд стянул рубашку серо-коричневого цвета и носки. Сумка была брошена у двери.

Крапива несла ему одежду и полотенце.

— Я быстро в ванную и работать. Книги брось на столе, я их сейчас заберу.

Проходя мимо зеркала, Эд бросил на себя короткий взгляд.

— М-да… Знаешь, Цифи, несколько лет назад у меня была старая серая кошка. Принцесса. Мой кот пропал, и её принесли через месяц или два, — Эд указал на зеркало. — Вот она так же выглядела, когда упала в компостную яму.

Пацифика улыбнулась, вытаскивая книги из плаща и осматривая крупные пятна грязи на его внешней стороне:

— Иди, мойся.

Эдмунд кивнул и скрылся в ванне.

Главы 80–84. Пацифика, Луна.

…

80. Пацифика.

…

Я повесила на перила лестницы выстиранную рубашку. Брюки и носки уже сохли здесь. И как Эд жил один столько лет? Нельзя же просто бросать мокрые вещи. Сгниют.

Справедливости ради, за месяц моего пребывания в башне, это первый инцидент такого поведения.

Я спустилась на первый этаж и принялась готовить чай, продолжая обдумывать ситуацию с одеждой.

Я понимаю, Эдмунд занят работой, но мог бы хоть в корзину вещи положить, а не сваливать в углу.

Положив в тарелку кусок вишнёвого пирога, приготовив для своего профессора чашку чая, я поднялась по лестнице.

Эдмунд сидел, сгорбившись. Локоны почти полностью скрывали лицо, обращённое к книге.

— Эд, что это ты скривился?

— М? — на меня поднялся сонный растерянный взгляд. — Что ты говоришь?

— Сядь ровно, сказала. Свернулся тут… как гусеница. Знаешь, когда гусеницы ползают, они вот так же как ты загибаются.

Я поставила пирог и чай на угол стола. И присмотрелась к излишне румяному лицу.

— Ты красный. Нормально себя чувствуешь?

— Абсолютно, — соврал Эд и приложил горячую чашку к груди. Мне показалось, что он говорил в нос.

Словно в подтверждение моих мыслей, Эд шмыгнул.

— Тебе холодно?

— Нет.

— Опять врёшь. Беззастенчиво и некачественно, — я прижала руку ко лбу Эда и констатировала — Тёплый.

Я поправила мокрые спирали волос и выжидательно посмотрела на этого простуженного оболтуса.

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами — несомненно надеялся, что я позволю ему продолжать заниматься.

— Нет уж, мой милый, спать! — тоном не терпящим возражений заявила я. — Пойдёшь добровольно или будем полчаса пререкаться?

Эдмунд посмотрел на меня с обидой, но спорить не стал. Видимо ему действительно плохо, раз убеждать почти не приходится.

— Я тогда пирог завтра съем, — Эд залпом выпил чай и принялся разгребать завалы книг и бумаги на столе.

— Оставь это, — поторапливала я. — Завтра продолжишь. Бросай и иди в постель.

— Я чуть-чуть порядок наведу, — Эд сгребал бумажки в кучку. — Луна, кстати, уже спит, да?

— Да.

Предоставив ему полную свободу действий, я отошла к кровати и стянула покрывало. Неровно наброшенное одеяло валялось на простыне рядом со скомканной подушкой.

— Скажи мне, что не всегда застилаешь так кровать.

— Не всегда, — Эд прижал бумаги книгой и, подходя к кровати, на ходу стянул рубашку.

Пока я складывала покрывало, Эдмунд разделся и спрятался под одеялом.

Я положила свёрток на стол, рядом с одеждой и нагнулась к Эду, поправила одеяло, чтобы оно плотнее облегало шею и плечи.

— Тепло?

— Нормально, — тёмные глаза закрылись.

Я несколько секунд рассматривала профиль бывшего жениха, колеблясь, и прижала губы к его лбу.

Эд повернулся, окинув на меня не то озадаченным, не то недовольным взглядом. Не знаю, о чём подумал, но такое моё действие его не обрадовало.

— Циф, скажи мне, как жена моего покойного друга, — начал он неспешно. — Какого чёрта ты делаешь?

— Как твоя несостоявшаяся жена объясняю: меряю тебе температуру, — я попыталась не показать обиды. — Можно подумать, раньше я с тобой так не поступала.

— Раньше мы встречались, — резонно заметил Эд и прежде, чем я что-то сказала, снова устроился для сна. — Ну и сколько намеряли твои точнейшие измерения? Округли до тысячных.

— Не издевайся. Ты действительно слишком тёплый, но жить будешь. Гаси энергию и спи.

Над моей головой завис синий сияющий шарик водной энергии. Он заменит мне те, что создаёт Эд.

Белые сгустки энергии потухли, впитавшись в грудь хозяина.

— Спокойной ночи, — не удержавшись, я напоследок пригладила мягкие кудряшки.

— И тебе.

…

81. Пацифика.

…

Я поднялась наверх. Это было непросто, ведь в одной руке пришлось нести свечу — единственный источник света, а в другой чашку бульона — за перила взяться нечем. Использовать для освещения энергию не хотелось — это отнимает слишком много сил и временами провоцирует почти ушедшие боли.

Поставила свечу на край стола, подальше от бумаг и освободившейся рукой оттащила стул поближе к постели. Разместив на нём чашку, я села рядышком с Эдмундом.

Он негромко посапывал, сжав уголок подушки. Одеяло сползло с плеча.

В полумраке, в рыжеватом свете крохотного и удалённого от нас источника пламени светлая кожа выглядела бронзово-серой.

Эд нахмурился, глубоко вдохнул и выдохнул с протяжным:

— Чу-у-у…

Губы неплотно закрылись и в темноте на едва видимых краях передних зубов появились желтые блики.

Я сдвинула мягкий локон, прикрывающий ухо. Эд вздрогнул. Наверное, подумал, что по нему какой-нибудь жук ползёт.

Склонившись к тёплому плечу, я осторожно приложила к нему щёку, обнимая спящего Эда. Он фыркнул, но дёргаться не стал.

Я погладила предплечье, покрытое короткими чёрными завитками волос и прикрыла глаза. Сидеть в такой позе было категорически неудобно, но уютный полумрак, мерное сопение дорогого человека и приятная, ненавязчивая смесь запахов мыла, одеколона, трав, спирта и вековой пыли брали над разумом верх.

Я могу так сидеть пока шею не сведёт…

Бульон стынет! Я резко села, вспомнив о чашке. Эд вжал голову в плечи, жмурясь и что-то испуганно бормоча сквозь дрёму.

— Ш-ш-ш… — я машинально принялась гладить его спину и волосы, успокаивая потревоженный сон. — Я здесь.