— Не переживай, как минимум твой талант разводить драму на пустом месте всё ещё в прекрасном состоянии, — беззлобно усмехнулся Эд.

— Придурок, — я мягко улыбнулась, поглядев на Эда. Он и не думал обижаться на обзывательство. — Совсем не изменился.

Эдмунд потёр нос и сменил тему:

— У тебя обезболивающие ещё есть?

— Да. Полбанки.

— Хорошо. Тогда делать новую партию не буду.

Он погрузился в работу, а я сосредоточилась на рукоделии.

— И вообще, — в молчании мы провели меньше минуты, прежде чем Эд заговорил опять. — Должен напомнить, я, вообще-то, не многим моложе тебя. Помнишь, мы как-то считали, сколько у нас разница? Там получалось в районе шести часов, что ли.

— Шесть… — я задумалась. — Шесть часов, пять минут. Ты же в тридцать семь минут родился?

Эд потёр нос, вспоминая:

— Да. Четыре тридцать семь.

— Шесть и пять, — я кивнула, подтверждая свои же слова.

— Так что, не переживай, Цифи. Да, ты старая, но не для меня.

Глядя друг на друга, мы замолчали. До Эда почти сразу дошло, что его слова прозвучали как своеобразный флирт. Нормальные люди вряд ли заметили бы такой посыл в его словах, но мне не впервой.

«Ты с недостатками, но мне так даже больше нравится» и в юности было типичной для Эда формулировкой комплимента. Первые разы услышав о себе подобное я хотела его треснуть, но со временем поняла, что это говорится не со зла, а просто из неспособности преподнести эти же слова более в тактичной форме.

— Я имел в виду «с моей точки зрения», — заверил меня Эд. — Не подумай ничего такого.

— С таким уровнем построения мыслей, я не удивлена, что ты до сих пор не женат, — расплываясь в улыбке, я потянула нитку из клубка.

Снова взявшись за вязание, закинула ноги на диван — опять ныла спина, но не так, чтоб опять принимать лекарства. Принятое в прошлый раз ещё толком не подействовало.

— И почему лекарства, прописанные мне в больнице, действовали не так хорошо как твои? Не поверю, что ты разработал и опубликовал метод лечения, но без подходящего обезболивающего для реабилитации.

— Просто для каждого человека нужно подбирать дозировки разных препаратов согласно особенностям организма и истории болезни. В больницах часто дают лекарства по общим стандартам. А сейчас у тебя личный рецепт.

— Вот как… в таком случае спасибо.

— Фигня, — Эд натирал чем-то листок бумаги с какими-то цветными пятнами. — А ещё, что не маловажно, я стараюсь минимизировать нарушения режима.

— Эдмунд, — я закатила глаза. — Я бы поняла твоё недовольство, будь ты примерным больным в своё время, но ты же был хуже меня!

— А думаешь приятно быть горизонтальным недееспособным куском мяса? Ты мне вообще ничего делать не давала!

— А ты? Ты сейчас ведёшь себя лучше?

— Уж по крайней мере я не заталкиваю в тебя то, от чего тебя наизнанку выворачивает.

Ответ застрял у меня в горле. Он говорит про тот самый суп, из-за которого мы поссорились.

От внезапного укола вины защипало в носу. Я отвернулась, тихо пробормотав:

— Я не хотела тебя мучить. Прости.

Эдмунд молчал. Сидя к нему спиной и быстро перебирая спицами, я не видела его лица и с трудом представляла, о чём он думает.

— Скажи мне, Цифи, ты это серьёзно сейчас?

— Смотря о чём ты, — я не отвела взгляда от вязания.

— Ты действительно пытаешься передо мной извиниться? После того как выхаживала, терпела мои истерики, и всего раз сорвалась и высказала всё, что думала.

Мне всё же пришлось поднять глаза на бывшего жениха, просто чтобы убедиться, что он задаёт этот вопрос серьёзно. Да. Эд смотрел на меня, стараясь выразить взглядом правильный ответ. Но с его вариантом я не могла согласиться.

— Да. Я наговорила тебе страшных глупостей тогда.

Эдмунд, явно остался разочарован моим ответом.

— В тот раз ты была полностью права, — он тяжело вздохнул и сосредоточился на работе.

— Нет, Эд, — заспорила я, всеми силами пыталась понять, какая мысль сидит у него в голове и порождает такие высказывания. — Ты не виноват в том, что случилось.

Эдмунд вскинул брови, в каждой чёрточке его лица читалось саркастичное «Разве?».

— Не смотри на меня так, ты не прав.

Бывший жених засмеялся, переключая внимание на работу.

— Боже мой, Эдмунд, у тебя что, комплекс неполноценности на фоне моих слов развился?!

Ответом на моё внезапное восклицание стало молчание… Эд принялся сосредоточенно натирать кончик носа указательным пальцем, как поступал всегда, когда терялся или задумывался о чём-то.

Мне вдруг стало страшно. Резко пришло осознание, что за несколько дней, прошедших с моего приезда, он все пару раз ложился спать, не засиживаясь до глубокой ночи, и что в его башне больше двух десятков шкафов с книгами и оборудованием. Нередко это древние и поистине уникальные предметы.

Я всё могу понять: Эду отчисляется не малый процент от стоимости каждой операции, проведённой по его методу. Крупные траты — не странность, но стоит принять во внимание один момент… этот же человек ворчит на цену свежего салата зимой и носит двадцатилетний свитер, похожий на мешок для картошки.

Не бывает людей без странностей, но его одержимость работой — это страшно! И, скорее всего, это следствие не реализованного потенциала. И, во многом, моя вина.

Все эти мысли заняли лишь несколько секунд, оборвавшись спокойным, даже слегка весёлым замечанием Эдмунда:

— Знаешь… я бы скорее назвал это справедливой оценкой объективно не полноценному существу.

Я медленно отвернулась, снова взявшись за вязание, и тихо завершила разговор:

— Как был дураком, так и остался.

Занимаясь свитером, я почувствовала на себя взгляд. Он понимал, что в этот раз я говорю серьёзно, был удивлён, обижен и не согласен, но спорить не собирался.

…

77. Пацифика.

…

Я завернула в ткань баночку с кашей и ветчиной и положила в сумку Эдмунда. Он в это время надевал куртку. Дождавшись, когда Эд застегнётся, я вручила ему сумку.

— Будешь вечером печёночные котлетки с вчерашней картошкой?

— Цифи, я вернусь из леса после дня работы. Я сожру всё, что будет на столе, хоть пустую сковородку.

Я улыбнулась.

Эдмунд перекинул через голову лямку сумки. Она зацепила волосы. Несколько витых прядей упали на лоб. Эд откинул их назад.

— Ты только не перестарайся с работой по дому. Не хочу опять отключать тебе нервы в спине. Сколько раз я уже это делал? Три?

— Два. После вина и за день до праздника, — я заложила за ухо волосы. — В день празника я взяла конфету.

— Вот. Это было три дня подряд. Это называется «тэнденция», Пацифика. Так что тяжёлую работу оставьте мне.

— Не будет тяжёлой.

Эд многозначительно поднял брови, улыбаясь самой саркастичной из возможных улыбок.

— Ладно, — сдалась я. — Постараюсь. Но тут дел-то… Так только, пыль протереть, может, постирать кое-что. Ужин приготовить.

Эд засмеялся:

— Что, даже шкафы двигать не будешь?

Мне потребовалась несколько секунд, чтобы понять, к чему это сказано. Речь о моей привычке разговаривать во сне. Иногда я даже начинаю ходить. В первый раз Эд столкнулся с данным явлением, когда я посреди ночи пошла передвигать шкаф из спальни в коридор, «увидев» на нём профессора травологии. Она хотела забрать наш чайный сервиз в оранжерею. Потом Эдмунд часто припоминал мне этот случай.

— Сколько можно издеваться?

Эд секунду молчал:

— К пятидесяти годам я напишу мемуары с этой историей и пришлю тебе экземпляр.

— А потом завещаешь рассказать её на твоих похоронах, — я тяжело вздохнула.

— Обязательно.

— Кстати, раз уж зашла речь про тот сервиз, который хотели похитить в оранжерею… Куда ты его дел? Я не нашла его, когда пришла домой семнадцать лет назад.

— Погоди, — Эд снял сумку, потирая нос. — Разве ты не забирала из гостиной коробку?

— Нет, — я упёрла руки в бока.

Дорогой комплект чашечек, блюдец, ложечек и прочей утвари на двенадцать персон не считался нашей семейной реликвией, но пробыл во владении моих бабушки и прабабушки без малого семьдесят лет. Эта была одна из немногих вещей в доме, едва не ставшем нам с Эдом общим, которую я действительно хотела бы забрать.