Отношения развивались неспешно. Мама до сих пор окончательно не открестилась от чувств к Эду, но папа ей искренне нравился.

Что-то я затрудняюсь понять… она любила и одного и второго, одинокого сильно, но при этом как-то по-разному. Странно, очень странно. Я понимаю, что она действительно хотела с ним встречаться, но всё ещё помнила про Эдмунда.

Я, конечно, зачастила с этим, но… я не хочу об этом думать. Просто приму, что она любила только папу. Как минимум до его смерти. Тема закрыта.

Тем временем в городке у моря умерла старуха, с которой сблизился Эдмунд.

Оправившийся от болезни, не отличимый теперь от обычного человека, обделённого колдовским даром, Эд имел на руках первые вычисления для своего лечения, некоторую сумму и навыки аптекаря. В этом городе он не прижился и не хотел оставаться. Но куда он мог поехать?

С чувством ужасной неловкости, будто пропав на год из поля зрения друга, безвозвратно испортил его мнение о себе, Эд всё же написал Аслану. Он хотел знать, нужен ли в Трое-Городе аптекарь. За время каникул, проведённых у приятеля, это место ему полюбилось.

— Уж если и быть где-то всеми забытым, то только там.

Аслан ответил на письмо пропавшего без вести друга с некоторой задержкой, но оно того стоило: парень договорился, что город за бесценок отдаст Эду руины старого замка. Всё равно ветхая башня для городских нужд была неудобна, поэтому от Эда требовалось всего ничего — оплатить материалы на постройку нормального амбара и помочь в строительстве.

Мой учитель согласился на эти условия с огромной радостью и вскоре переселился.

Он расспрашивал друга о маме и с облегчением принял информацию о её успехах — он не навредил ей своим уходом.

О том, что она начала встречаться с папой Эд узнал уже осенью, когда Аслан уехал в академию, закончить последний, пятый курс. Эта новость в комбинации с завистью ко всем магам и студентам в очередной раз стукнули Эду по психике. Поутихшие комплексы снова напомнили о себе, но теперь Эд не старался утопить их в алкоголе, а работал. Много, много работал. Почти каждую свободную минуту он проводил за расчётами и чтением.

Надо сказать, он уже почти превратился в знакомого мне человека. Единственное, что отличало этого парня от моего учителя — он пытался устроить ещё и личную жизнь.

Однако девушки в ней не задерживались. Их вытесняли книги, работа, цели и желание Эда доказать себе, что он не пустое место, однако наиболее важную роль в этих быстрых расставаниях играл мамин образ, который Эд не мог выбросить из головы.

— С тобой так сложно!

— Ты обратишь на меня внимание?

— Нам надо расстаться.

— Тебя хоть что-то в жизни интересует кроме пыльных книг?

— Сначала совсем расстанься со своей невестой, а потом заводи новые отношения.

И к последнему совету Эдмунд прислушался, но не так, как того хотела девушка. Он не начал работу над собой и проработку проблем на фоне тяжёлого расставания, а просто заменил попытки построить отношения посещением борделя. Поиск лечения стал его главной и единственной целью.

Я увидела свадьбу родителей. Вернее, маленький её фрагмент. Дедушка с мамой собирались зайти в главный зал церкви, где должна была состояться церемония.

— Ты хоть рада? — дед не спешил открывать дверь, откуда слышались первые ноты праздничной мелодии.

— Рада? — мама искренне удивилась вопросу и честно ответила. — Конечно. А почему ты спрашиваешь?

— Ну, мало ли. Просто вспоминая прошлый опыт, — дед пожал плечами. — У тебя же что угодно может быть на уме.

— Прошло два года. Я действительно в порядке, — успокоила девушка. — Пойдём. Нам пора.

Дедушка открыл дверь, началась церемония, закончилось это воспоминание.

Дальше произошёл скачок во времени. Появилась я. Маленькое, стрёмное, сморщенное существо в кроватке, закрученное в розовое одеяльце. Уж не знаю, с чего тут можно умиляться, но мама только этим и занималась. Ладно… ей в тот момент было уже двадцать, а мне сейчас всего лишь пятнадцать, может я чего-то не понимаю. Важно не это. Важно лишь то, что моё появление окончательно обозначило для мамы новые приоритеты, а семнадцатилетний подросток, пропавший из её жизни три года назад, был окончательно вычеркнут из их числа.

Следующим воспоминанием для меня стал коридор старинного здания, с полом усланным алым ковром и расписанными красно-оранжевыми узорами стенами. Эдмунд стоял перед зеркалом в здании научного общества. Он должен был представить первые наброски своей разработки.

Старожилы поглядывали на него кто с удивлением, кто с неприязнью, ещё бы, какой-то сопляк двадцати одного года отроду, а уже получил возможность выступать на конференции, которая скоро должна была начаться.

— Крапивник! — с другого конца коридора донёсся знакомый голос.

В нашу сторону бежал папа, что-то крепко прижимая к груди.

Я почувствовала нечто странное, будто меня трясёт. Это чувства Эда? Да вряд ли.

Папа остановился рядом с нами, и дружески хлопнул Эдмунда по плечу.

— Привет.

— Роланд? — мой учитель прошёлся взглядом по старому приятелю и остановил взгляд на том, что держал папа. Это был ребёнок, как мне показалось, месяцев десяти в тёплом лиловом комбинезоне с капюшоном.

Это я. Подросшая, кругленькая, розовощёкая. Пучеглазая, как лягушонок, но в целом уже не такая страшненькая, а, на фоне детей маминых знакомых, вообще могла считаться красавицей.

— Это чей? — учитель указал на малыша и пояснил чуть дрожащим голосом. — В смысле, понятно, что твой, это видно… кто мать?

Папа не смог быстро дать ответ, я видела в его лице напряжение. Было неловко сообщать другу эту информацию, и папа хотел преподнести её как-нибудь помягче.

— Пацифика? — Эд не хотел верить своему предположению, но вынужден был готовиться к его подтверждению.

— Да, — папа, стараясь не смотреть на собеседника, поправил маленькой мне и без того нормально надетый капюшон. — Только это не «чей-твой», а девочка.

Эд старательно тёр нос, не зная, что может сказать. Я перекрыла себе доступ к его эмоциям, не желая слушать оглушительную смесь неверия, ревности и обиды, смешанных с нотками радости за близких людей. Ненормальная какая-то смесь. Как по мне, либо уж злиться и ненавидеть и вообще попытаться придушить всех вовлечённых в эту историю, либо только радоваться. А впрочем… мне всё ещё пятнадцать, не удивительно, что чего-то в чувствах учителя я не догоняю.

— Прикольно, — парень в этот момент прекратил полировать кончик носа. Он немного унял эмоции примерно до состояния «хоть мне теперь хочется удавиться, я искренне за вас рад». — Ей сколько? Девять-десять месяцев?

— Нет. Скоро одиннадцать. Пятнадцатого марта родилась.

— Маленькая для одиннадцати, — заметил Эд, нагибаясь к девочке. — Плохо кушаешь?

— Кусь? — девочка посмотрела на отца. Очевидно, услышав знакомое слово, решила, что её покормят.

— С этим есть трудности, но врачи пока не бьют тревогу. Развивается она нормально. Болтать вот начала, — папа повернул меня к будущему учителю. — Луна, скажи дяде «привет».

Малышка отвлеклась на проходящего мимо старика. Он был одет в очень пёстрые цвета, что её и заинтересовало.

— Луна, — позвал папа. — Скажи «привет». Надо здороваться.

Маленькая я посмотрела на взрослых так, будто они просили о какой-то дурости. На деле я просто не понимала, что они хотят.

— Можно? — Эдмунд взял меня на ручки и, серьёзно посмотрев на ребёнка, поздоровался. — Привет.

— Пифп, — невнятно пробурчала я.

— «Пип»? Нет, «пип» это не «привет». Это вот так, — учитель легонько ткнул меня по носу, словно нажимая на кнопку какого-нибудь артефакта. — Пи-и-ип.

— Пи-и-ип, — малышка вытянула ручку, кладя ладошку Эду на нос. Это у неё получилось повторить.

Забавно, мне ещё и года не было, а учитель уже устроил мне урок. Дикции. Если когда-нибудь соберусь рассказать Эду, что порылась в его памяти или он сам расскажет про этот случай, обязательно сообщу, что преподавание — это его судьба.