— Ты понял, как муку добавлять? — поинтересовалась мама, переставляя одну из тарелок на стол.

— Да, — Эдмунд перенёс ещё две, сгрёб в кучку свои черновики и отослал их по полосе из крапивы наверх. — Правда уже всё забыл, а так ничего.

— Ну, в следующий раз запомнишь. Я пока никуда не уезжаю, — мама улыбнулась и тяжело опустилась на стул. — Можешь дать мне ещё зелья?

Эдмунд аккуратно взял маму за подбородок, повернул её голову к окну и поводил перед глазами ладонью, то открывая, то закрывая свет — проверял реакцию.

— Не, Цифи, я тебе вечером налью, а сейчас пока хватит. Просто отдохни, — немного подумав, Эд прибавил. — Единственное, что я могу тебе предложить, это по бокалу белого.

— А разве можно мешать обезболивающие с алкоголем? — насторожилась мама.

— Я тебя пою зельем… так скажем, капризным, — Эд принялся задумчиво тереть кончик носа. — Я после снятия печати его постоянно вином разводил — эффект был сильнее, но это такой момент… сомнительный. Мужик, который вместе со мной был в числе первых пациентов жаловался, что ему становится хуже. Очень много разных обстоятельств на это влияет.

— Давай попробуем, — при словах «эффект был сильнее» у мамы загорелись глаза.

Мы с ней сели за стол. Я перемешала содержимое тарелки и зачерпнула часть вилкой. Эдмунд же заглянул в шкаф, специально выделенный под вино многих сортов. Крапива уже несла с третьего этажа три тонких бокала.

— Ты что, и Луне нальёшь? — уточнила мама, глядя на Эда, как на дурачка.

— А надо обделить ребёнка? Хоть знать будет, что это такое, — Эдмунд достал бутылку. — Или ты категорически запрещаешь? Если что…

— Да нет, пусть попробует, если хочет. Чуть-чуть.

— Конечно, чуть-чуть. Я, что, по-твоему, совсем из ума выжил — полный налью?

Через минуту два бокала были наполнены до краёв, а в третьем на дне плескалось пару сантиметров жидкости.

— Смотри, не упейся, — учитель подставил мне вино. — Это белое. Его обычно подают к мясу и рыбе — оно не забивает вкус основного блюда.

Я попробовала напиток и тут же скривилась.

— Ну как? — Эд уже понял, что мне не нравится, но хотел услышать более подробный ответ.

— Язык жжёт.

— А как ты хотела? Там спирт.

Я глянула на остатки жидкости в своём бокале и залпом допив, закусила.

На лице Эдмунда возникло такое выражение, словно я нарисовала усы людям на древней фреске.

— Так пьют лекарства, а дорогим вином наслаждаются.

— До того, чтоб наслаждаться, она пока не доросла, — заметила мама. — И не то чтобы оно ей было надо. Алкоголизм — это плохо.

— Конечно, плохо. Я ж с этим не спорю. И больше ей не налью. — Эд взял бокал и подмигнул мне. — Да и потом, старой алкашне молодая замена пока не требуется.

— Это мы с тобой — старая алкашня? — маму такое описание нисколько не задело.

— Я вообще-то говорил про себя, но можешь составить мне компанию. Ты как часто употребляешь?

Я внимательно рассматривала эту парочку: они смотрели друг на друга так… по-особенному. Будто заранее знали и понимали, каждое действие, реплику или эмоцию.

И это ужас как странно!

Я уже почти уверенна, что они друг другу нравятся. Почему почти? Потому, что хотя бы один процент вероятности надо оставить на то, что у мамы такое состояние обусловлено побочными действиями лекарств, а у Эда появлением в крохотном городке нового собеседника.

И один на обычное синхронное помешательство.

— Ну… — мама призадумалась. — Раз-два в неделю. По бокальчику — не больше.

— О, замечательно. Собутыльница моего уровня, — Эдмунд протянул маме руку с бокалом.

— Превосходно. Мне тоже не с кем выпить, — мама легонько стукнула краем своего бокала по бокалу моего учителя.

Так ладно… Какого чёрта в компании учителя и родной матери я чувствую себя «третьей-лишней»?!

— Вы ведь учились вместе, — ковыряя еду, я задала вопрос. Надо привлечь внимание, раз они сами его на меня не обращают. — Вы часто общались?

На меня устремились две пары удивлённых глаз.

— Ну… Светлому и водному факультетам ставили много совместных уроков. Немагические лекции, физкультура, базовое зельеваренье, танцы, — пожала плечами мама. — Да, приходилось видеться регулярно.

— А зельевар ещё делил студентов на пары во время практики. Нас, как шибко умных, часто ставили вместе, чтоб не делали всю работу за слабых напарников, — прибавил Эд.

— И ещё потому, что кто-то должен был тебя тормозить.

— Не тормозить, а водить в лазарет. Тормозить у тебя не очень получалось, — Эд сунул в рот вилку.

— Он как-то проводил не оговорённый с преподавателем опыт, и всё взорвалось. Ему чуть глаза не выжгло, — сообщила мне мама.

— Я тогда не то чтобы сильно ошибся. Только в мощности нагревателя.

— То есть, ты не жалеешь об этом?

— Нет, а с чего бы?

На несколько секунд воцарилась тишина. Мама снова смотрела на Эда как на идиота:

— И этот человек учит моего ребёнка, — она потянулась к вину. — Не вздумай брать с него пример, Луна.

Колокол под крышей башни качнулся, издавая громкий звон.

— Да чёрт бы вас всех побрал, — Эдмунд бросил грустный взгляд на недоеденный ужин, уже представляя, что придётся бежать к больному.

Подойдя к двери, он отпер её.

Незваной гостьей оказалась двенадцатилетняя дочь мистера Нерта. У нас с ней не сложилось близких отношения — слишком много у неё от скандалистки-матери.

— Привет, Алиса. Что стряслось?

— Привет. Сегодня Луна со своей мамой приходила к папе, и он забыл их попросить передать тебе, что утром было совещание городского совета.

— О-па, самопровозглашённые лидеры, наконец, вспомнили о делах общественных, — Эд упёрся плечом в дверной косяк. — Наконец, решили в какой цвет покрасить вывеску на въезде в город?

Повернувшись к нам, Эд пояснил:

— Три года назад они заметили, что буквы плохо видны. До сих пор не могут выбрать краску.

— Совет рассматривает этот вопрос, — девочка, скрестила на груди руки.

Местный аналог власти — сборище из десяти человек, имевших помимо этой ещё и основную работу — не считал нужным хранить в секрете свою деятельности, поэтому Алиса ошивалась на «совещаниях», проходивших в церквушке по пятницам, когда хотела.

Странная девочка. И Эд был со мной солидарен — из всех «племянников», как он сам в шутку называл детей лучшего друга, с Алисой отношения были труднее всего.

— Ты мог бы предложить совету свои идеи, а не просто критиковать.

— Всё-всё, молчу, — быстро сдался Эдмунд, потёр кончик носа и вернулся к изначальной теме разговора. — Ну, что они там решили?

— Праздник Посева состоится послезавтра.

Эдмунд отлип от косяка и просиял:

— А вот это отличная новость. Что-нибудь ещё?

— Нет, это всё. Хорошего дня.

— И тебе.

Алиса отправилась вниз с холма.

Эдмунд несколько секунд разглядывал улицу, проверяя, не случится ли с «племяшкой» что-нибудь плохое и закрыл дверь.

— Итак, девочки, вы сами всё слышали — у нас праздник! Вы как хотите, а я по случаю, бахну ещё бокальчик вина.

— Я с тобой.

— А я морс.

…

64. Пацифика.

…

Я корчилась от боли, лёжа в полной темноте. Лекарство толком не помогало, хоть я и выпила уже почти целый стакан. Краткий сон прервался приступом боли и больше не возвращался. На стене тикали часы, но я не видела время — в башне было слишком темно. И холодно. Может, опять растёт температура?

Я с трудом разлепила слезящиеся глаза и поглядела наверх. Со своего места я могла видеть кусочек верхнего этажа башни, где спал Эдмунд. Сходить к нему?

Поворот шеи — и вдоль позвоночника прокатилась волна нестерпимой боли. Будто кто-то вбивал в него раскалённые гвозди.

Вот и ответ на мой вопрос — идти, иначе к утру поедет крыша.

Задержав дыхание, я заставила себя подняться с кровати и, шатаясь, направиться к лестнице.

По дороге я остановилась, прислушиваясь: из-за шторки в «комнату» Луны не доносилось ни звука — спит.