— Ага. Ты сама же на него и напоролась.

В глазах стало темнеть. Ноги подкосились.

— Луна? Луна!

…

32. Луна.

…

Я повернулась на бок и открыла глаза. Мой закуток в башне. На мне была та же одежда, в которой я вышла из башни. Только сапоги и куртка исчезли.

Выбравшись из-под одеяла, я переоделась в домашнее платье и выбралась из «комнаты».

Судя по часам, было пятнадцать минут третьего. На артефакте-нагревателе стояла кастрюлька.

Подойдя ближе, я обнаружила в ней суп, недолго думая, щёлкнула рычажком артефакта и полезла за чашками и чаем.

— Луна? Ты как? — с верхнего яруса свесился Эдмунд.

— Нормально.

— Я сейчас спущусь.

Пока он бежал по лестнице, я поставила греться чайник и собрала посуду.

— Я даже не подумал, что так будет. Хотя, новый уровень в магии всегда даётся трудно.

— Да всё в порядке, — я уступила место у артефакта и села к столу.

Он, кажется, не поверил, что всё в порядке. Вряд ли мне удастся убедить его, как, впрочем, и вытравить из характера некоторую рассеянность.

— Кстати, я тут взялся разбирать шкафы. Посох ведь надо обрабатывать, добавлять кристаллы и прочее. Когда отдохнёшь, присоединяйся.

— Я отлично себя чувствую.

Учитель разлил обед по мискам и поставил на стол. В след за ним чай и печенье.

— Долго я проспала?

— Часа три, — пробуя суп, ответил Эдмунд и принёс соль.

Пообедали мы быстро. Часть шкафов уже была разобрана, но оставалось ещё несколько, где в груде книг и хлама скрывались необходимые инструменты и детали.

— Тебе вон тот, а эти два мне, — поделил фронт работ учитель.

— Там ещё тумбочка, — я указала на маленький кубик возле шкафа.

— Эм… тумбочка. Там амулеты-накопители и ещё какой-то хлам. Амулеты без меня не трогай, а в остальном можешь копаться.

— Хорошо.

Мы разошлись каждый в свою сторону.

Я села на пол и выдвинула первый из четырёх ящиков в основании шкафа. Он был забит книгами. Художественными.

Во втором кроме книг обнаружился так же свитер. Полосатый. Чуть меньшего размера, чем был на учителе утром. Шапочка и в цвет ей малиновый шарф.

Заглянув в ещё два ящика, я не заметила ровно ничего интересного. Не желая вставать, чтобы заглянуть в шкаф, я подвинулась к тумбочке.

За одной единственной дверцей было сокрыто две полки. Верхнюю почти полностью завалили мешочки и коробки с накопителями, на нижней же лежала парочка книг, чайник, свёрнутые листы плотной бумаги и какой-то непонятный свёрток.

Я вытащила его на свет. Старая бумага в качестве обёртки. Лёгкий. Что бы там могло быть? Вряд ли что-то настолько лёгкое может потребоваться мне при изготовлении посоха, но узнать, что внутри, было просто любопытно. К тому же Эдмунд запретил трогать только артефакты. Так что…

Я потянула конец бечёвки, узел-бантик развалился. Из под слоя пыльной жёлтой бумаги показался лёгкий голубой шарф. Шёлковый. Под ним лежали вскрытые конверты и бумажки, исписанные идеальным каллиграфическим почерком.

Не думаю, что мне можно их читать. Скорее всего, Эдмунд просто забыл, что они здесь лежат, и, если я спрошу, запретит читать. Но…

— Кажется, я не очень воспитанный человек, — шепнула я, разворачивая первую бумажку.

Первое письмо, которое я взяла было с неровным краем.

«Мой милый Эдмунд,

Не знаю когда, но уверена, ты вернёшься и найдёшь эту записку.

То, что случилось — исключительно моя вина. Я наговорила ужасных глупостей и не смогла помочь тебе в трудную минуту, хотя не так много должна была сделать.

Не думай, что я не понимаю, насколько тебе было тяжело, но и ты постарайся понять, мне было больно видеть, что с тобой творилось.

Я просто хочу, чтобы ты знал: я люблю тебя, мой милый Эд.

И по поводу подписей… я буду даже рада, если ты однажды не вспомнишь от кого записка. Меньше помнишь — спокойней спишь».

Я подняла глаза на учителя. Он перекладывал возле шкафа какие-то тряпки, ворча себе под нос.

Листочек вернулся на место. Я вынула несколько маленьких бумажек с записками: «Сходи на рынок за…», «Не успела ничего приготовить. В шкафу есть печенье», «Не забудь про вечер», «Повесь уже зеркало, Эд!» и десятки подобных.

— Эдмунд.

— А? — он вынул из шкафа большой рулон ткани. — Смотри! Я его лет пять назад по дешёвке купил. Нужно?

— Нет. Я хотела спросить…

— Ты зря отказываешься. Платье будет шикарное. Я бы не отказался, но шить не умею. А ещё я не любитель платьев. По вполне очевидным причинам.

Секунда задумчивости. Я уже собиралась заговорить, но Эд едва различимо заворчал себе под нос, вынимая из шкафа что-то ещё. Теперь он говорил не со мной, а просто ворчал, как дед.

— Вообще не понимаю, почему женщины должны носить платья. Не практично и ноги не подчёркивают.

— Тебе это нужно? — я подняла шарфик.

Улыбка на лице мага-отшельника разгладилась:

— Где ты его взяла?

— В тумбе вместе с записками лежал, — я продемонстрировала одну бумажку.

— Не тронь письма! — бросив рулон, Эдмунд заспешил ко мне. — Это тебя не касается.

— «Если ты не умер от количества съеденной вчера клубники (да, я очень зла), сходи на рынок, купи ещё», — я успела прочитать записку. — Ты был женат?

— Нет, — учитель выдрал у меня из рук бумажку. — Что ты успела прочитать?

— Пару бытовых записок. Но ведь это писала девушка.

Он быстро сложил все, пряча адреса и имена, но пытаясь завернуть, нечаянно порвал старую бумагу. Выругавшись, прикрыл кучку бумаг остатками свёртка и отправился вверх по лестнице, регулярно оглядываясь, чтобы проверить, не трогаю ли я записки.

— Почему она злилась на тебя из-за клубники?

— Это всё варенье. Она хотела закатать несколько банок. Вытащила меня на рынок, — начал оправдываться Эдмунд, оторвал от рулона кусок ткани и двинулся назад. — Заставила таскаться по жаре, выбирать идеальную клубнику, ругаться с торгашами из-за цен, тащить домой десять килограмм, потом ещё и перебирать. Думал, возненавижу эту чёртову клубнику. Ан нет. Стоило ей уйти, половину сожрал.

Эдмунд сел рядом со мной и принялся бережно перекладывать на тряпочку письма.

— Пять кило?

— Пять кило. Не за раз, конечно, но до вечера справился.

— Как? Просто как в тебя поместилось столько?

— Да не знаю. Вкусно было.

— Кем тебе была эта девушка?

— Мы должны были пожениться.

— У тебя была невеста?

— Да, внученька, дедушка тоже был когда-то молодым, — засмеялся Эдмунд, изображая старческое дребезжание в голосе.

Думая о чём-то своём, он перекинул шарф через шею, в несколько движений, завязал. С белой рубашкой такой воротничок очень сочетался, а с рогожевой жилеткой не очень. Тут требовалось нечто менее грубое.

Завершив процедуру, учитель с усмешкой пробормотал:

— Она казалась очень милой до первого свидания.

— А потом?

— Выяснилось, что она немножечко истеричка. Опуская подробности, через полтора года я сделал ей предложение.

— Все бульварные романы мира склонили колени перед этой романтикой, — иронично заметила я.

Эдмунд улыбнулся:

— Это не было недостатком. Она просто слишком остро на всё реагировала. Очень часто говорила не подумав, накручивала себя по пустякам. А серьёзные проблемы и моё лёгкое отношение к безопасности вообще кончались скандалами и пару раз обмороками.

Я промолчала, но на лице отпечатался вопрос: «И как тебя угораздило полюбить такую?»

Эдмунд пожал плечами:

— Если честно, чёрт знает, что в ней было такого особенного, но за свою жизнь, я успел заметить вот что: в большинстве своём люди ненавидят других за что-то конкретное, а любят просто так.

— Но что-то ведь тебе в ней нравилось.

— Старательная, добрая, заботливая… перечислять можно долго, — учитель упёр локоть в колено, положил на кулак подбородок и улыбнулся. — А ещё она в любой ситуации оставалась потрясающе красивой. Даже, когда орала на меня.