Изображение сменилось моим отражением. Я отложила зеркало.

Взгляд упал на коробку со значком ателье. И вторую, с названием именитой ювелирной мастерской.

В коробочке от ювелира лежал тонкий и лёгкий золотой венок с прозрачными камешками. В том же стиле гребень, серёжки, два браслета, колье и обручальные кольца.

У Эдмунда были такие же запонки. Из всех предметов комплекта у меня не было лишь их. Он даже своё кольцо не забрал. Наверное, думал, что оно мне пригодятся.

Я надевала эти украшения на свою свадьбу и давала для венчания сестрам. Но надеть кольца, предназначенные нам с Эдмундом, на церемонии с Роландом или подарить младшим рука не поднялась.

Заколов волосы гребнем, я придвинула ближе большую коробку. Где-то тут должны быть туфли.

А вот и они.

На свет появилась коробка, из которой возникли белые туфельки на небольшом каблучке. Они были порядком стоптаны. Их я надевала не раз и не два. На чердаке они оказались, придя в негодность, но куплены были для свадьбы.

Надев их, я открыла коробку из ателье. Платье. Желтоватое, ни разу не использованное платье.

Я приложила его к себе, заглядывая в зеркало.

Даже сейчас, потерявшее вид от сырости и холода платье было прекрасно: не слишком пышное, с золотистыми лентами по швам и узорами из плюща, в тему украшений.

Жаль, теперь оно мне не по размеру. В талии и рукавах узко, а на груди и вовсе не сойдётся.

Я прицепила к венку фату и надела.

Красота.

Взгляд упал на конверт в коробке. Письма и бытовые записки. Написанные с правой стороны слова всегда были несколько смазаны. Эдмунд был левшой — когда он писал рука тёрлась о бумагу — тетради всегда были неряшливыми, а ребро ладони и мизинец — грязными.

Среди листков, исписанных стройными рядами неразборчивых букв, нашлись такие послания как: «В доме нет еды», «Я не нашёл рубашку», «Я зол. Ты знаешь, что сделала», «Хочу курочку», «Я разбил зеркало», «Почему я через записки слышу, как ты на меня орёшь?» и «Сделаешь на ужин картошечку?» с изображением очень голодной птички. Эдмунд ужасно рисовал. Несчастный крапивник в его исполнении будто разом страдал плоскостопием, косоглазием, рахитом и умственной отсталостью. Бедное создание. И всё же милое — «художник» явно очень старался.

— Моя ж ты лапочка, — я погладила бумагу, обращаясь не то к Эдмунду, нее то к крапивнику.

В руках оказался затёртый от постоянного чтения и покорёженный слезами листок.

Против воли из памяти возник день, когда Эд ушёл. Он… был сам не свой после ссоры. А в тот день… я пришла домой, а он исчез, забрав большинство вещей и оставив записку.

Записку с извинениями, в которой не было даже лёгкого намёка на злость и обиду. С искренней нежностью и заботой.

На глаза заранее навернулись слёзы, но руки не выпускали листок.

«Ты была права, когда говорила, что не стоит ехать на практику. Признаю, я дурак.

Я забрал книги. Доел суп (спасибо, вкусный). Все артефакты отключил. Забрал печенье. Украл у тебя из шкатулки пару ленточек. Не то чтобы они могла потребоваться мне в ближайшее время, но все мои куда-то делись. Они теперь твои, если найдёшь.

И, кстати, присмотрись к Роланду Солена, ты ему небезразлична.

Извини, что так вышло. Люблю тебя.

Эд

Постскриптум: никто и никогда не найдёт ответ на вопрос, зачем представляться в записках, которые больше некому написать (грустный смех)»

На бумагу упала слеза.

Тогда не знала, что думать, не знаю и сейчас. Невнятные извинения «за то, что так вышло», теплота и явное нежелание ранить… Что он в конечном итоге чувствовал?

Если злость и обиду — почему так пишет?

Если нет, почему ушёл?

Я всё-таки задела его. Но чем? Я ведь много глупостей наговорила. Какая именно перешла грань?

В чём была сложность уж если не сказать всё лично, так хоть добавить на листок пару строк объяснений? Я хоть знала бы, за что извиниться при встрече. А встреча уже в этом мае, когда у Луны начнутся экзамены.

Я знаю, что должна извиниться, но нужно ли это ему? Или мне лучше просто замолчать?

Слёзы стыда и бессилия скатывались со щёк, падая на лист.

Внизу раздались голоса — отец вернулся и теперь, наверняка выслушивал от мамы новость о моём появлении. Время неудобных вопросов наступит очень скоро.

Я вытерла лицо, задержала дыхание, досчитала до десяти и, запихнув листы в конверт, швырнула к остальному барахлу, продолжая разбирать коробку.

— Книга.

Вот и она. Конечно, на самом дне.

— Где ж ещё тебе быть?!

…

29. Пацифика.

…

Вернувшись домой, я поглядела на часы. Спать ещё рано, да и не так сильно я устала. Разговор с родителями был весьма спокойным — они просто послушали, сделали какие-то выводы, но меня в них не посвятили. Начинает казаться, что и они, и Оливия, и Освальд с работы — всё смотрят за мной как за подопытной крысой и знают что-то, чего не знаю я.

— Надо написать ответ Луне.

Я подняться на чердак за коробкой, и достала из подвала несколько банок маринованных огурцов. Обернув их тряпочками для сохранности, поставила закатки в коробку и взялась за написание письма для дочери.

— «Здравствуй, Луна

Очень рада за тебя»

Не, не так. Не так чтоб я и рада.

— «…Я не возражаю против твоего решения. Я прекрасно помню Эдмунда и полностью ему доверяю».

Звучит очень… Лучше без части про доверие.

— «и уверена, что он станет хорошим учителем.

Я положила тебе огурчиков на случай, если у вас их нет (насколько я знаю, Эдмунд не особо их любит, и вряд ли делал закатки).

У меня новостей не много — сходила в театр. Была у бабушки с дедушкой. У них тоже всё в порядке.

И на будущее, пожалуйста, пиши чаще»

Я переписала текст с черновика, спрятала письмо в конверт, подписала именем дочери, вложила в коробку к банкам, и наложила заклинание, защищающее от воды. Не хотелось бы, чтобы рассол испортил бумагу, если банка разобьётся.

Взяв книгу по магии, я обернула её в ткань и повторила заклинание.

Что ж… настало время для второго письма. Но сложности возникли ещё при написании приветствия: как обратиться к Эдмунду? Просто по имени или более официально? Наверное, по имени. Всё-таки других знакомых из академии я при встрече так называю. Но не сокращённым: не «Эд», а «Эдмунд».

— «Здравствуй, Эдмунд»

И что дальше? «Рада была узнать, что ты хотя бы не мёртв»? Звучит именно так, как я это ощущаю, но совершенно неправильно.

— «Приятно знать, что ты в порядке.

Надеюсь, ты не против, что я положила Луне немного огурцов. Она их любит, а ты, насколько я помню, нет. (Предположила, что и на зиму не мариновал)»

Так. Звучит… не совсем плохо. Хотя…

Чем больше я думаю, тем меньше мне нравится. Но один раз я уже поговорила не подумав.

— Да нет, нормально, — я снова принялась скрести пером по черновику. — «Спасибо, что взялся учить Луну».

Теперь надо как-то спросить про зарплату. Не будет же он учить её бесплатно. Но как-то неловко вот так в открытую писать про деньги.

— «Я полагаю, наследники Адэра передали тебе деньги на её содержание и оплату труда? Если нет или этой суммы не будет хватать, сообщи».

Всё равно плохо. Но эту тему надо обсудить, раз Луна ничего не написала.

— «И ещё кое-что. Не знаю, нужна ли она тебе, но у меня осталась твоя книга».

Осталось, наверное, самое трудное — прощание и подпись. Вот как закончить письмо, чтоб и с теплотой, и не переборщить?

Я задумчиво уставилась в стену, невольно задумываясь в вине. Но я уже почти закончила, не напиваться же ради последней строчки.

— Жду ответа… жду ответа… «всегда на связи. Пацифика».

Я ещё раз перечитала письмо. Что ж… это не шедевр, но лучше, чем я надеялась.

Забавно, как сильно изменился у меня с годами почерк. Он и сейчас красивый, но уже не та каллиграфия, которой я пользовалась во времена академии.

Я запечатала конверт, подписала, защитила чарами и спрятала в коробке.