– Галина Львовна! – объявила тонкая, и голос у неё был резкий такой, высокий. Кажется, негромкий, но все услышали и на неё обернулись. – Инспектор отдела специального таможенного контроля.
Высокий сложил руки на груди и обернулся на зал. Там ещё с первого ледяного дуновения народу стало меньше, а теперь последние гости оставляли деньги и пропадали за дверью, по пути старательно отводя глаза. Галина Львовна сверилась с блокнотом и подняла глаза на Тэда:
– Документы.
Наступила такая тишина, что Аня перестала стучать ножом, пошумела водой и выглянула из кухни. И как была, с полотенцем в руках, привалилась к дверному косяку и застыла.
Тэд еле-еле поставил стакан на стойку, будто сам воздух ему сопротивлялся, и выдавил:
– У Книфе все документы в порядке.
– Документы на ввезённое.
– Мы ничего не ввозили! – вяло заспорил он.
– Вы ввезли это, – Галина Львовна обвела рукой Книфе.
– Но это есть наша работа! – прошептала Труди.
– То-то и оно, что ваша, – холодно подтвердила инспекторша и помахала невесть откуда взявшимся чёрным прибором: стрелка в нём зашкаливала. – Ваша контрабанда. Местные приложили руку только к продуктам, как и сообщала тайная проверка.
– Краснолицый мужчина с аллергией на всё? – горько спросил Тэд.
– Не на всё. Только на лишнее, – она спрыгнула на пол и вынула из папки сложенный лист бумаги. Расправила и начала читать:
– Тэд и Труди Кэрроллы! Вы обвиняетесь в нарушении правил пребывания вторичного туриста. Вы подлежите немедленной депортации и предстанете перед – она придвинула листок ближе к глазам – королевским судом. Контрабанда подлежит немедленному уничтожению, а помещение будет дезинфицировано, – она обвела взглядом зал, убедилась, что мы не можем стряхнуть оцепенение, и скомандовала: – Геннадий Эдуардович, приступайте.
Высокий уже держал в руке бутылочку с пульверизатором. Он прошёлся по залу, брызгая во все стороны. Запахло спиртом и лекарствами. Высокий вернулся к стойке, вынул чёрную книгу с пустой обложкой, раскрыл и начал гулко читать нараспев, мешая полузнакомые слова с латынью и, кажется, греческим:
– Ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте… Е равно эм цэ квадра-т… Lex prima… Lex secunda… Lex tertia… Сила действия равна силе противодействия… Τίποτα δεν γίνεται χωρίς αιτία – ничто не бывает без причины…
Меня снова стало клонить в сон, а ещё начало казаться, что это какая-то очень глупая шутка, и вот-вот кто-то первым засмеётся: тогда сразу всё станет просто и понятно, как было полчаса назад. Я перевёл взгляд на Лара в надежде, что он сейчас разгадает эту абракадабру и всё объяснит.
Лар был белее шахматного короля. Он с ужасом оглядывался вокруг, и я проследил за его взглядом.
Бабушка, что-то происходило. Что-то менялось прямо на глазах. Будто само пространство съёживалось и темнело. Окна покрывались пылью, а день за ними быстро сменялся ночью. Чудесное шахматное поле под ногами становилось серым бетоном. Скатерти съёживались в старую клеёнку, книги истончались в газеты, ридеры рассыпались в труху, зеркала сливались со стенами…
Через десять минут басистого речитатива мы оказались в старой столовке. Клеёнка на столах была худо-бедно протёрта, тарелки щербатые, но чистые – и на этом всё. Воздух не двигался больше совсем.
– Хватит! – просипел Лар. Так кричат люди во снах, когда напрягаешь лёгкие изо всех сил, а вырывается только жуткий хрип.
Галина Львовна подняла ладошку, и высокий замолчал. Инспекторша оглядела Лара пустыми серыми глазами и сказала:
– Как видите, эти два человека обманывали вас и посетителей при помощи гипнотических внушений и галлюциногенных составов. Дезинфекция завершена.
Она обернулась к стойке сказала что-то не очень понятное – может, я просто не смог нормально запомнить:
– Тэд и Труди Кэрроллы, вы пройдёте с нами к зеркалу отделения. Там вас уже ждут карты-стражники. Можете попрощаться.
Она сделала неуловимое движение рукой. Хозяева Книфе освободились от невидимых пут: пошатнулись, но ухватились друг за друга и вдруг крепко обнялись. Они несколько секунд шептали что-то друг другу на ухо, а потом Труди подошла к Лару. Он не мог пошевелиться, чтобы подняться навстречу, и она опустилась рядом на облезлую лавку, в которую превратился диванчик. Я сидел за соседним столиком и хорошо её слышал. Она говорила:
– Лар, милый, прости нас за эту сцену. Мы должны были уехать раньше. Но с Книфе было так хорошо! Мы помогли оживить твой эскиз – и не жалеем. Дальше сам. Позаботься о кафе. Побереги себя и их, – Труди обвела глазами зал, как будто он всё ещё был полон людей. – Мы подадим весточку, если… когда сможем.
Она обняла Лара и замолчала, только плечи несколько раз чуть вздрогнули.
– Время! – напомнила инспекторша.
Труди послушно встала, приложила к глазам платок, потрепала меня по голове, пожала ладошку застывшей Ане и вернулась к Тэду. Он взял её за руку и посмотрел на таможенников.
– Следуйте за мной, – скомандовала Галина Львовна. – И без шуточек. От Геннадия ещё никто не убегал.
Так они и вышли из посеревшего Книфе: маленькая гордая фигурка спереди, два держащихся за руки кругляша следом и тяжёлый великанский силуэт за ними.
Мы ещё минут десять не могли пошевелиться. Будто жуткий сон смотрели наяву, где всё так спутанно, так нечётко. Потом Лар закрыл ноутбук, обхватил голову руками и заговорил оттуда, из-под впившихся в кожу пальцев:
– Аня, напиши мне, сколько Тэд и Труди не успели оплатить – я отдам со своих. Яшка, – он поднял глаза, посмотрел на меня, и мне стало страшно от боли в этом взгляде, – спасибо, что не сбежал со всеми. Я рад, что познакомился с тобой, – он несколько секунд набирался смелости, а потом всё-таки добавил: – Книфе закрывается.
Тут у него кончился воздух. Он опустил глаза и забылся, разглядывая поцарапанную клеёнку. Я не мог вспомнить ни слова. Аня вздрогнула и неловко шагнула в нашу сторону, как будто не могла разобраться, как именно нужно ходить. Лар встрепенулся и встал:
– Надо запереть кафе. Чтобы никто не увидел… это. Ребята, идите домой. Яшка, проводи Аню. Я всё сделаю.
Я взял себя в руки и подошёл к Ане. Она смотрела на меня огромными глазами, не веря, не узнавая. Я силился заговорить – и вот, получилось:
– Аня, это я, Яшка.
Она недоверчиво посмотрела на меня, и я совсем растерялся:
– Ну, чесслово…
Она вздрогнула и заморгала. Я поскорее заговорил о самом простом, что надо было сделать:
– Ань, мы идём домой, слышала? Тебе помочь?
Она сделала ещё шаг. Покачнулась, чуть не упала, но вцепилась в мой локоть и устояла на ногах.
– Вот и славно, так и пойдём, – решил я.
Мы вышли на крыльцо, и за нашими спинами щёлкнул замок. Оглядываться было страшно. Мы просто шли вперёд, очень медленно и осторожно. Аня держала меня под руку и мелко дрожала. Я наконец-то вспомнил, что у меня язык без костей, и начал нести какую-то чушь – что это, наверняка, какая-то ошибка, что Лар во всём разберётся, что, наверное, была какая-нибудь утечка газа, и нам стали мерещиться всякие небылицы, что утро вечера мудренее, что завтра будет обязательно лучше, надо только сегодня добраться домой, закрыть глаза и не думать. Она слушала и, к моему ужасу, ничего не отвечала. Не спорила, не возмущалась, не доказывала, что я дурак, и утешения у меня дурацкие…
Так я и довёл её домой. Уходя, тайком попросил её маму поделиться снотворным – сказал, что смена была тяжёлая, надо выспаться. Побежал к папе с мамой, а они сказали не перегибать палку. И больше туда не соваться. И вообще математику учить…
А какая тут математика, бабушка. Какая может быть математика…
Ты не сердись, родная. Я справлюсь, я всегда справляюсь. Скоро опять буду смеяться и болтать, все экзамены сдам. Только что же теперь делать с Книфе? Что это за контрабанда? Что это за галлюцинация такая, одна на всех?
Кстати, о галлюцинациях. Ты тоже видишь этих мотыльков? Откуда они у тебя в палате? Такие красивые, золотистые, чудо-стайка. Случайно заперли в четырёх стенах? Я их только в сумерках разглядел…
