– А можно ли и когда ждать калмыков, боярин? – спросил, склоняя голову и запахивая синий кафтан, полуполковник.

– Прийти должны день-два годя – для сговору людей Дайчина Тайши посланы головы Нелюбов Никифорко и Янов Сенька! – воевода стукнул в пол шатра, покрытого ковром, тростью…

– Они же и к Стеньке Разе посланы? – Они и к ворам зайдут!

– Сговора с калмыками до сей поры головы не объявили? – допытывался полуполковник.

– Сговор должен быть! Сыроядцам посулы даны…

– Но ведь уже два дни истекло, а головы от Разина не вышли… – настойчиво говорил полуполковник.

– И не вернутся! – мрачно, насупив брови, сказал бородатый голова.

– Лжа! Берегись, служилой, воеводе и воинским людям говорить облыжно.

– Не вернутся, боярин! Разин их повесил на стене Яика-городка, – тряхнул бородой голова и отошел.

– Честно ли молвил?

– Правду говорю!

– Эй, служилые! Готовиться к бою… – вскочил на ноги воевода и сел. Его белесые глаза широко раскрылись. Махая тростью, приказывал: – Рубить плоты! Резать камыш, готовить верви и лестницы! Переправить пушки… Я знаю – с реки стена вполу ниже той, где воротная башня. Через мост натаскать песку, завалить рвы, подрубив частик… Лезть и бить по ворам из мушкетов, а с берега из пушек… Спереди к Яику подвижной городок подвести, делать отвод, а пущее нападение с реки – так и знать всем!

– Чаю я, боярин и воевода, река бедовая – унесет мост! – оскалил зубы тут же Федор Носов.

– Зубоскалов не терплю! Пошли на дело! Головы ушли.

– Дурак! – сказал Федор Носов.

– Пошто? Он – родовитой боярин! – пошутил кто-то.

– Нет… задумал с рекой шутить!

Вскоре, подчиняясь воеводе, застучали топоры в роще в двух верстах ниже Яика.

– Ворам стрелить нечем, а наши служилые боятся мертвых! – сказал воевода и сел писать доношение в Астрахань Прозоровскому о приступе.

В Яике готовы были принять осаду. На городские стены полезли бабы с котлами, им вкатили рабочие несколько бочек смолы да короб песку для защитной «кашки».

Ермил с Кирилкой взошли на стену, потрогали картаульную пушку:

– Чижолая, черт! Единорог[381]!…

Ермил погладил пушку, Кирилка обвял за брюхо картаул и обмолвился:

– А кабы зарядить ее, Ермил?

– Зарядить – тогда можно из ее сбить городок, а може, и обоз воеводский?…

– Давай зарядим!

– Боюсь, атаман сердиться будет… в такую пушку много зелья пойдет…

– Простит! Головы не снимет.

– А ну, давай! Станок заржавел…

Два силача начали поворачивать тяжелый на заржавленных колесах станок. Ядер не было в пушке, порох стоял в ящике под железной крышкой. Станок скрипел и визжал громко. Пушка медленно повернулась. По стене проходил Ивашка Черноярец, сказал:

– Ух, молодцы! Пуп заболит!

– Не заболит, а мы ладим черту из Яика гостинцев послать, – пошутил Ермилка. – Ты, Иван, дай нам ключи от зелейной башни – ядер нет…

– Ключи у батьки… Просить… как ему покажется? Из этих пушек стрелять не велел, много добра потратим… Стой, парни! В Острожке, у угловой правой башни, видал я крупнорубленой свинец… Пушкари вы худые, так для пробы гож…

Черноярец ушел.

Кирилка с Ермилом спустились вниз, сыскали свинец. Взяв у рабочих носилки, наносили к пушке больших кусков свинцу. Набили дуло порохом, – банник лежал вдоль зубцов, пыжи сыскались у ящика с зельем. Зарядили и снова со скрипом и треском станка поставили пушку между зубцами стены. Стали целить в воеводский обоз, около обоза на карауле шагали стрельцы. При луне, яркой и крупной, белел шатер воеводы.

– Хорошо бы с повешенных голов шапку в дуло забить – весть дать воеводе, а то ждет послов! – сказал Кирилка, обрезая конец заскорузлого фитиля.

– Пыжи до цели не летят, чудак! Конец дула идет в уклон, оси у передка перержавели…

– Так што теперь?

– Тарасу[382] подвести, тогда ладно!…

Снова силачам работа. Тяжелый ящик на катках, срубленный из бревен, набитый доверху землей, медленно пролезал меж зубцов и поместился лишь наискосок. Оба вспотели, распоясались, расстегнули вороты рубах. Конец пушки лег плотно.

– Трави фитиль!

– Погоди, Кирилл! Надо баб прогнать вниз, а то оглохнут и завизжат.

– Эй, бабы! Стрелим мы – уходите…

– Чого? Мы козачки!

– Стрела не боимси!

– Ну, держитесь! – погрозил Кирилка.

Бабы натянули на уши платки, легли у котлов на животы.

Когда подожженный фитиль запалил порох, раздался небывало громкий выстрел, каменные зубцы стены зашатались, заволокло дымом перед стеной, а в лица пушкарей кинуло густой вонючей гарью. Пушка дернулась назад и со станком вместе подвинулась на аршин. Куски свинца с шипом и свистом хлынули на воеводский стан. Передовые стражи стрельцов выронили мушкеты и без надобности присели. Середину воеводина городка раскидало, видно было, свинец, пробив доски, разворотил центр обоза, искалечив прислугу. При луне ясным казалось, что стрельцы бежали к шатру воеводы, скатывали полотнища, а сам воевода без шапки грузно спешил сесть на подведенную лошадь. Незастегнутый на нем кафтан, мотаясь на ветре, зеленел.

Разин появился на стене, хотел обрушиться на ослушников его приказа «не стрелять», но, вглядевшись в разрушение неприятельского лагеря, подойдя, сказал:

– Соколы! Своевольство учинили, но хорошо! Больше не стрелите… в пушку зелья идет много, а воевода снялся… за ним и иные ноги уберут.

– Слушаем, батько!

– Мы эти пушки сбросим со стены… погрузим на струги да в Кюльзюме утопим. У царских псов зелья много, они арматы[383] такой ищут, у нас каждая гривенка на счету, можно лишний раз мушкет зарядить… Осада станет, и при ней зелье треба…

Разин ушел. Бабы все еще лежали на стене.

– Эй, молодицы, каша кипит, вставать пора!

– А вы еще стрелите?.

– Ни, кончена песня, по-иному играть будем! – шутил с бабами Ермилка.

Одна баба, садясь и расправляя плат на голове, ехидно сказала:

– Пошто, есаул, бороды у тя мало, а рыло ладом не умыл[384]?

Ермилка отшутился:

– Моя борода тогда смоетца, когда твоя отрастет!

Так разошлись. Луна стала ниже, баб сменили сторожа, и огни на яицкой стене запылали ярче.

В лагере воеводы стучали топоры, рубили при огне факелов, вплоть до утра стрельцы чинили разбитый есаулами Разина подвижной городок.

Разин, стоя на стене, глядел и слушал звуки неприятельского стана, глазом и слухом определял затеи врагов. Сойдя со стены, он отдал приказ:

– Пушки подошвенного боя зарядить, соколы, зажигательными ядрами… – Призвал к себе Ермилку Пестрого с Кирилкой, указал: – Есаулы, следите за переправой, думаю – будут на реке мост наводить, чтоб легче взять низкую стену города, она стара и слаба… Когда наладят подступы, то ране времени не тамашитесь… Следите, когда встанет мост, тогда отчините водяные ворота к реке Яику… По краю рвов направьте людей на берег и будьте оружны!

– Любо, атаман!

– Бой на реке худой… Кто сорвется с моста, того кинет река черту в зубы!

Прошел день и два. Воевода не начинал бой, он посылал лазутчиков глядеть. Лазутчики сказали:

– В степи за Яиком ни конных людей, ни пеших нет!

– Без них, поганых, управимся! С богом! Вязать плоты, навести мост! Впереди на мосту будут датошные, за ними стрельцы с мушкетами, копьями, а пушкарям с берега держать наизготове пушки! Выждать ночи и зачинать, при месяце по холоду бой легше!…

Ночью, при полной луне, Разин разглядел со стены Яика – подвижной городок[385] двинулся на осаду города.

– Огни у костров подживить, готовить смолу, позвать людей на стену к воротам, – сказал Разин и сошел вниз. Увидал конных казаков, готовых выехать из города. – Когда надо будет, пущу – ждите! – Пешим приказал: – Впусте из мушкета не стрелить! В ружья клейтухи[386] забивать куделяные, пущай горят…