Перевод Ивана Напреенко

Copyright © Matteo Pasquinelli, 2023

All rights reserved

The moral rights of the author have been asserted

© И. Напреенко, перевод с английского, 2024

© ООО «Индивидуум Принт», 2024

Книгу Маттео Пасквинелли, итальянского философа науки, можно отнести к критическим исследованиям искусственного интеллекта. Она четко очерчивает круг идейных противников автора в публичной сфере. Этот круг можно охарактеризовать двумя научно-популярными работами – на обе автор ссылается и обе переведены на русский. Это «Верховный алгоритм» Педро Домингеса и «Искусственный интеллект» Ника Бострома. По совпадению или нет, именно эти книги в 2016 году Билл Гейтс посоветовал прочитать желающим лучше понять, что такое ИИ, – дело было на одной из закрытых конференций Code, где «топовые инфлюэнсеры» из мира технологий и бизнеса обсуждают ближайшее будущее.

Книгу «Верховный алгоритм» Пасквинелли называет «примером корпоративной повестки». С первых же страниц Домингес берет читателя под ручку, используя узнаваемый тон, свойственный продавцам мечты: «Машинное обучение открывает новую главу в долгой, растянувшейся на миллион лет эволюционной саге: с его помощью мир сам почувствует, чего вы хотите, и сам под вас подстроится. Не надо даже волшебной палочки: окружающий вас мир – сегодня виртуальный, а завтра физический – станет похож на волшебный лес»[1]. «Искусственный интеллект» – другая история. Волшебный лес Бострома сулит не исполнение (даже невысказанных) желаний, а мрачный финал, где «машинный сверхразум» изведет «всю Землю, а потом и обозримую Вселенную»[2] на канцелярские скрепки.

Эти две работы воплощают тот взгляд, который Пасквинелли совершенно претит, – технологический детерминизм, предполагающий, что развитие техники определяет судьбу общества в однонаправленной истории все более совершенных достижений. На одном полюсе находится утопия блаженства, на другом – классический монстр, который губит незадачливого Франкенштейна. Общий знаменатель – это мистификация ИИ. Приписывая объекту таинственную самостоятельность, завороженный наблюдатель проецирует на него свои страхи и надежды.

Если в искусственном интеллекте и есть тайна, то ее механизм раскрыт еще Людвигом Фейербахом: немецкий материалист полагал, что человечество проецирует на высшее существо, Бога, свои лучшие качества и способности, отчуждая их от самих себя. Схожим образом человечество не опознает в ИИ собственные силы, знания и – на чем делает особый акцент Пасквинелли – труд и его разделение. Расплетая цепочки уравнений, скрытые в черном ящике искусственного интеллекта, философ демонстрирует их проблематичность. Так, например, разумность машины в первых нейронных сетях 1950-х годов была приравнена к задаче классификации изображений, что довольно далеко от моделирования мозга и когнитивных процессов, которым занимались, по собственным утверждениям, отцы-основатели современной технологической реализации ИИ. В результате таких уравнений за проявления «сверхразума» предлагается принимать игру статистических корреляций внутри колоссальных объемов данных, запущенную за счет применения психометрических методов к анализу визуальной информации.

Оптический элемент в социальной истории ИИ для автора книги особенно важен. Название оригинала (Eye of the Master) отсылает к выражению Энгельса, которое в отечественной переводческой традиции передают как «хозяйский глаз». Немецкий философ описывал этой метафорой контроль мастеров над рабочими, усилившийся с внедрением промышленных машин и достигший пика в фордизме. Также оно широко употреблялось на фабриках и заводах XIX века. Пасквинелли трактует словосочетание расширенно – как «индустриалистскую перспективу», согласно которой развитие средств производства трансформирует трудовые отношения и которую автор диалектически переворачивает.

Выбранное для перевода название – «Измерять и навязывать», – помимо уместной отсылки к работе Фуко, акцентирует предикаты ИИ, которые связаны с измерением и координацией рабочих процессов. Соответствующие задачи стали необычайно значимы для хозяев производств еще на заре промышленного капитализма в связи с масштабной трансформацией разделения труда. Но ИИ, в чем уверен Пасквинелли, древнее первых станков и уж тем более ЭВМ. Его корни уходят в известную человечеству на протяжении тысячелетий культурную технику алгоритмизации социальных, в первую очередь трудовых, практик. Иными словами, ИИ – это не только и не столько технологический артефакт, не «искусственный интеллект», а созидательная деятельность, захваченная и перестроенная технонаукой. Несколько утрируя мысль автора, можно предположить, что отношения между интеллектом и ИИ отражают образ двух рук, рисующих друг друга. Представим, что его анимировали и обнаружилось, что загадки предшествования здесь нет. Одну руку видно сразу, другая же, поначалу нечеткая, обретает объем и начинает все сильнее искажать ту, которая ее рисует.

Проблематичность стоящих за ИИ уравнений, о которой я упомянул, имеет и переводческое измерение. В отечественной традиции предложенное в 1957 году Джоном Маккарти выражение artificial intelligence принято передавать как «искусственный интеллект», хотя в СССР это выражение стало применяться к научным разработкам и исследованиям позднее, уже в 1970-е (я еще расскажу, почему). Насколько верна эта привычка, если русскому слову «интеллект» в английском соответствует, собственно, intellect? Понятие intellect предполагает способность мыслить и понимать, тогда как intelligence относится к применению этой способности на практике, например в форме получения и использования знаний и навыков. Соответственно, эта практическая форма и может быть описана через набор инструкций, то есть алгоритмизирована.

Пасквинелли приводит еще один интересный пример, который помогает понять, в какую цепочку уравнений вписан термин intelligence. В конце 1920-х годов, развивая теорию информации на основе выработанных внутри телеграфного дела техник, инженер Ральф Хартли предложил отказаться от выражения act of intelligence[3] – оно использовалось для описания работы операторов с принимаемым сигналом. Хартли указывал, что этот термин, обозначающий «интерпретацию сигнала», слишком психологичен и антропоцентричен, поскольку никакой интерпретации, то есть придания смысла сообщению, от оператора не ждут. От него требуется лишь декодировать сигнал, «определить последствия выбора в пользу одного символа при отказе от другого символа»[4]. Смещение в пользу механистического понимания умственной деятельности также объясняет, почему слово intelligence в дальнейшем вошло в обозначение секретных служб Великобритании (Secret Intelligence Service) и США (Central Intelligence Agency). Подобные содержательные сдвиги вокруг и внутри понятия intelligence, которые не улавливаются понятием «разум» в русском языке, нашли выражение в проекте ИИ.

Рассматривая генеалогию ИИ, Пасквинелли сосредоточился на англо-американской линии проекта. Обогатить социально-историческую перспективу и общее понимание читателю поможет обращение к советскому опыту в этой области.

Расскажу об эпизоде из собственной биографии: в конце XX – начале XXI века мой отец работал в Российском НИИ Искусственного интеллекта. Согласно информации на все еще живом официальном сайте, эта организация была создана в 1991 году «Государственным Комитетом РСФСР по делам науки и высшей школы… на базе Государственной научной фирмы “Интеллектуальные технологии”, образованной научным коллективом, сформировавшимся в Сибирском Отделении АН»[5]. Это место работы регулярно ускользало из моей подростковой памяти, поэтому я нередко переспрашивал отца и всякий раз удивлялся ответу. Романтичное словосочетание «искусственный интеллект» плохо сочеталось с бесконечными таблицами Excel, которые я видел на экране отцовского компьютера. Я спрашивал отца, что он считает, и слышал в ответ – математические модели экономики для неполных данных. Причем здесь искусственный интеллект, думал я?