– Да, этого достаточно. Что-то нехорошее витает в воздухе, заметили? – Гела помахал рукой над головой для убедительности.

– Заметили. Только еще не до конца поняли, по каким правилам тут все работает.

– Брат, это же не футбол. Эта игра без правил!

– Если не осталось тех, у кого есть ответы. Значит можно вывести какие-то закономерности со временем. Например, я быстро понял, как их убить. Не колом в сердце, а уничтожив мозг.

– Умники с ответами тоже есть. И они уже на юге. Скорее всего, они даже перебрались туда заранее. Вообще, чем южнее, тем выживших больше. Плюс еще беженцы вроде вас.

– Чем это вызвано?

– Я выяснить не успел, честное слово! Слишком долго проковырялся с бабкой. Многое пропустил, – сильное ударение на слогах в словах, особенно при быстрой речи создавало почти мелодию, которая придавала речи уникальное звучание и делала ее мгновенно узнаваемой.

– Как же так вышло, что на юге есть более цивилизованные коммуны, с таким отрывом? – спросил Марк.

– Они просто сразу стали действовать.

– Прямо сразу?

– В кризис выживают сильнейшие и предприимчивые.

– Это не кризис, а апокалипсис.

– Для мертвых – да. А для живых это кризис. А кризис – это время новых возможностей. И те, кто понял это сразу, сейчас на коне.

Как можно было понять это сразу? Я вспомнила свой первый год. Ужас, отчаяние, туман в голове, полный анабиоз. А кто-то в это время действовал, создавал общины, мигрировал. В полном хаосе, наощупь.

Свой риторический вопрос я не решилась озвучить.

– Ты вообще спишь? – спросил Марк.

– Нет. Можете идти со мной, если выдержите мой темп.

К вечеру Гела уснул и проспал шестнадцать часов. Мы с Марком несколько раз обезвреживали стайки ходячих, сбегающиеся на его храп. Но несмотря ни на что, эта ночь была особенной. Нас стало трое. Мы оба это чувствовали и понимали, что нам это нравится.

– Она немая? – спросил Гела у Марка на второй день, когда мы остановились для ужина и ночлега.

– Нет, но с момента нашей встречи она произнесла от силы слов сто. А это больше года, прикинь, приятель!

К моей боли прибавилось еще какое-то неприятное новое чувство. Марк знал, почему я молчу, видел, что я пережила. И теперь так беспардонно обсуждает меня в моем же присутствии с каким-то щербатым незнакомцем.

Мне понравилось, что Гела вместо того, чтобы посочувствовать ему, посмотрел на меня серьезно, с проницательным интересом.

Было уже темно, и он снял солнечные очки. Я сразу поняла, почему он их носит. Взгляд его светло-серых глаз был диковат. Но я чувствовала, что сердце у него доброе. Как и у большинства грузинских мужчин, я полагаю. Он был исполнен чувством собственного достоинства, как будто ему было плевать, что он не добрал роста, он чувствовал себя богатырем и вел себя соответственно.

Значит, мы держим путь в Грузию. Я прилегла на приготовленную Марком лежанку, закинула за голову руки и принялась представлять себе страну, в которой никогда не была, и которую вряд ли увижу.

В какой-то момент я устала от опеки Марка. Мне захотелось от него отделиться, отпочковался. Эти нотки неравнодушия к себе казались чем-то новым. Давно забытым.

Марк иногда был вспыльчив. И в моменты, когда он повышал на меня голос, я чувствовала себя не просто ребенком, а бестолковым ребенком. Наверное, я избаловала его своим молчанием и покорностью. Но отвечать все еще не было сил. В молчании горе переживалось не то чтоб легче, но переживалось. Если б он знал меня раньше, он бы удивился, какой я могла быть веселой, непосредственной, как умела шутить и обожала длинные разговоры.

Я хочу отдалиться? И что? Так меня вернее сожрут, или я хочу проделать долгий одинокий путь. Зато не придется сдерживать слезы и постоянно реагировать на чьи-то ожидания. С кое-какими приобретенными навыками я бы прошла несколько километров. Но сколько раз на нас нападали толпы, с которыми мы едва справлялись вдвоем, и даже втроем, когда присоединился Гела. Вернее, мы к нему.

Однажды, где-то в районе границы с Липецкой областью, я сторожила сон своих попутчиков. И вдруг внезапно решила, что это лучший момент. Разбудила Гелу и сказала, что отойду в туалет.

Я не вернулась. Так и шла вперед параллельно магистрали.

Мне казалось, что я иду очень быстро по редкому лесу, освещаемому светом луны. Лес виделся мне абсолютно пустым. Я не знала сколько времени, но оказалось, что я вышла как раз перед рассветом, верхушки сосен заострились на фоне сереющего неба.

Почти бегу. От Марка. От себя такой слабой, которой раскрылась ему по воле случая. Будут ли в моей жизни еще люди? Какой они меня узнают? Затравленной? Испуганной? Убитой горем и страхом? Пусть меня закидает камнями тот, кто не испытал всего этого, пережив день Z.

***

Я разгоняюсь так, что не могу остановиться. Мысли несутся, я несусь. И тело, и ум вышли из-под контроля. Страх и эйфория. Первое маленькое освобождение.

Не сразу замечаю, как от деревьев отделяются фигуры. Когда понимаю, что их слишком много, уже поздно.

Как глупо, как самонадеянно было даже подумать, что у моего одиночного путешествия могло быть будущее. Предпринимаю последние инстинктивные попытки. Вырываю из-за пояса топорик, рывками бросаюсь из стороны в сторону. Но они везде. Резкие движения раззадоривают их, на каждое мое движение рык усиливается. Кручусь вокруг своей оси, вглядываюсь в лица подступающих тварей, как будто ища сочувствия. Ага, после того как я безжалостно перебила столько их.

Ругаю себя за мягкотелость, вспоминая, что подобные им погубили моих близких. Тут же чувствую, как трясется нижняя губа и искривляется в досадную синусоиду. Кто-то не задумываясь размозжит их череп при встрече. Сделает то, что я сделать не смогла и не позволила сделать Марку.

На все эти размышления у меня всего секунда. За ней замах, как учил Марк. Мысли в предсмертной агонии, как в состоянии сильного опьянения. Напоследок разомну мышцы. Не жалея себя и не рассчитывая на то, что успею устать, опускаю топорик на их головы. Раз, два… Остальные приближаются одновременно. Все.

Вскидываю голову к небу, которое, несмотря на ранний час, слепит ложной многообещающей ясностью. Зажмуриваюсь. Улыбаюсь. Слышу:

– Сзади! Что встала, как вкопанная?

Как по команде разворачиваюсь и бью не глядя. Оборачиваюсь – те, что были спереди полегли штабелями. Черепушки пробиты стрелами.

– Отбивайся! Сейчас спустимся.

Одолеваю еще двоих. Когда же это закончится, господи боже?

Сама понимаю, что лукавлю, потому что смирение уже перебито интересом к тому, кто же тот человек, чей голос я слышала. И он не один.

Появились люди. Они отбивают мертвецов, скопившихся вокруг меня. Я помогаю им, растеряв остатки смирения. Но тут слишком много ходячих. Очевидно, неподалеку населенный пункт.

Людей четверо или пятеро. Не успеваю посчитать.

Через минуту к нам примыкают еще двое: Марк и Гела. Пусть похвалят меня потом за хорошую разведку. Сколько бы еще тварей ни отпочковалось от леса, теперь я уверена, что эта схватка за нами, даже если я начну халтурить и отбиваться в пол силы.

Минут через десять-пятнадцать поток иссякает.

– Сюда, – зазывает рукой седобородый тип.

И на ходу поясняет нам троим:

– Они с западной части прут. Там прорвало.

Короткостриженая женщина с банданой на голове оглядывается на меня с заметным участием, подбадривает взглядом. Я понимаю, что это первая живая женщина, которую я вижу с начала заражения. Негласно держусь ее, до сих пор ни разу не взглянув на Марка. Спиной чувствую волну осуждения от него.

Седобородый вывел нашу большую (по нынешним меркам) группу на дорогу к заправке. На площадке были разбросаны автомобили. Я впервые чувствовала себя практически бесстрашной в новом мире. Не потому что мне и так хотелось умереть, а потому что ощутила рядом людскую мощь, поддержку. Нас много. Семь-восемь человек – это целое войско, если учесть, что мы побороли разом около пятидесяти ходячих.