Он чувствует, что задыхается, будто тонет, и это так далеко от правды, но напуганный мозг уже не может отделить реальность от вымысла, учитывая то, насколько же сюрреалистично они смешались вокруг. Действия «врача» кажутся лишь кошмарным сном, просто кошмарным сном, сейчас проснётся в безопасности в своей постели, встанет с неё и как обычно пойдет в церковь, он сейчас проснётся, он проснется, он проснётся…

Он чувствует, как последние лоскуты кожи и мышц отделяются от остального тела.

Сгустки крови шлепают на пол в последний раз… Рука отваливается.

Это конец. Вот он.

Пострадавший бессиленно поворачивает голову в сторону, позволяя горю катиться на седое полотно, распластавшееся под ней. Он безрезультатно пытается пошевелить отрезанной рукой… Однако её просто нет. Больше нет.

Это так страшно, это так больно, это так противно. Такое ощущение, будто он просто забыл, как ей шевелить. Но это неправда. Он пытается, он просто хочет верить, что это неправда. И…

Обрубок пару раз дергается в судорогах.

Изотл, он шевелится…

После увиденной картины флагеллянт как будто частично возвращается в реальность. Помимо выжигающей всё нутро боли он чувствует, как давление от тела Аммия внезапно пропадает.

Но ему уже так наплевать.

Глаза слипаются, и хочется погрузиться ещё глубже в этот нескончаемый сон… глубже, пока разум совсем не затеряется в нём, пока остатки сознания не будут поглощены прожорливым мраком, пока не забудутся все пережитые травмы и унижения, которые он так тщательно скрывает всю свою жизнь, строя бесконечные крепости нахальства вокруг себя.

Сознание покидает его снова. В глубине души он надеется, так сильно надеется, что этот раз будет последним. Что глаза больше не узрят ужасов человеческого, бренного мира.

— Вот это его потрепало, конечно, — усмехается Мерек, поднимая и покручивая в руках, собственно, руку и оценивая свою работу. Думается, что для первого раза он справился довольно неплохо.

Но, раз с ним покончено, теперь придётся браться за Прислужника… А этого так не хочется делать. Трепать бессознательное существо, что толком и не понимает, что происходит вокруг, немного сложнее.

— Болмет, подойди-ка сюда, — мурлычет Мерек, дабы не напугать Прислужника ещё сильнее. Ему кажется, что приглушённые крики флагеллянта как минимум заставили нелюдя затревожиться, а как максимум… Мерек знать не знал, насколько глубокие чувства он еще способен испытывать.

Чудак хлопает по колену рукой, подзывая Прислужника к себе так мягко и безобидно, словно и не было всего этого кошмара.

Прислужник, до этого сидящий в уголке тише воды и ниже травы, так же бесшумно ступает к господину, хотя босые стопы издают едва слышимое шлепанье по камню (Прислужник почти не поднимает израненных ног при ходьбе). Однако не кажется, что оставшиеся крупицы его рассудка имеют что-то против подобного обращения с собою.

Прислужник действительно выглядит встревоженным. Мерек проводит ладонью по подпалённым прядкам на его макушке, позволяет Болмету прижаться к себе, и от трупного холода мертвого тела по спине мужчины бегут мурашки.

— Мне нужно будет сделать кое-что очень неприятное. Не обижайся, пожалуйста, обязательно накормлю тебя чем-нибудь сладким, когда это закончится. Мы с тобой договорились? — спрашивает наёмник тихим голосом, на что Прислужник издаёт невнятное мычание, которое звучит достаточно утвердительно, чтобы так его воспринять.

Как же он церемонится с этим созданием… А живого человека резать ему было никак не жалко. Удивительно.

— Может, лучше я? — уточняет Аммия, наконец забирая отпиленную руку у него и нервно оглядываясь на бессознательного, но, вроде как, до сих пор живого флагеллянта (если бы он умер, то и действие его ауры наверняка бы уже закончилось). Даже в таком беспомощном и жалком состоянии он умудряется вселять тревогу где-то на подкорках сознания девушки. — Тебя же совесть потом выест и не пожалеет.

Мерек задумчиво кивает, продолжая смотреть на Прислужника, к которому уж слишком сильно привязался. Рука, всё ещё сочащаяся свежей кровью, опускается в выемке слева от уже заполненной.

— Давай сюда пилу, горе-отец, — фыркает добродушно, хлопая того по плечу и отстраняя от него Болмета.

Она опускается на пол, подзывая нелюдя к себе, и усаживает его поудобнее для процесса; даже если Болмет и понимает, что с ним собираются делать, противиться этому он пока не планирует. На лице его мертвецкая безмятежность, а протянутая левая рука уже ложится на колени девушки.

— …боль…но? — будто выталкивает из раненого горла звуки нелюдь. Аммия кивает, а глубоко внутри совесть начинает выедать и ее.

Она тяжело вздыхает, глядя на то, как сводит брови Прислужник, и гладит его по голове. Такое заторможенное и несоображающее, хоть и погибшее существо не заслуживает подобного. Это как пытать младенца… Однако делать нечего, не себе же руки рубить, в самом деле.

— Но всё обязательно пройдёт, — обещает она, подставляя пилу к внутренней стороне локтя. — Надеюсь, что ты готов.

Мерек отворачивается и закрывает лицо руками, когда Аммия делает первое резкое движение полотном. Болмет взвывает словно больной, раненный зверь и дёргается инстинктивно, но девушка держит его крепко, не позволяя нарушить процесс. Она делает ещё один рывок, но на этот раз дерганья не следует.

Оно и к лучшему.

— Прости меня, Богов ради, — бормочет «ампутаторша», а Мерек думает, что сейчас свихнется, свихнется, если услышит еще хоть один подобный вой от бедного воскрешенного создания, что в его душе заняло место нерождённого сына.

Была бы у них хоть капля такого же сострадания, какое они проявляют к полоумному существу, по отношению к узнику… Есть в этом какая-то своя ирония. Жестокая ирония.

С каждым движением Болмет всё утихал и утихал. Его темные глаза были открыты, иногда медленно моргая. В его голове не было место таким вещам, как «боль» или «страдания», ровно также, как и его телу. Никто, даже его воскреситель, не знал, мог ли он вообще чувствовать боль, или же это остатки человеческих реакций просыпались в давно охладевшем теле, побуждая выть и стонать, когда удар приходился по нему. Оттого и становилось больнее Мереку, нечасто импонирующему людям или животным. Жизнь научила его не браться серьёзно за чью-либо судьбу, заботясь только о своей. Убежать с поля боя и подставить товарищей? Легко! Подло толкнуть человека, пусть и не враждебного, в пропасть неизвестной глубины? Проще простого! А вот смотреть на якобы «страдающего» Прислужника — так сразу сердце кровью обливается…

… И, спустя пару пару изматывающих рывков по упругой коже и твердому мясу, Аммия добирается до мягкой косточки. Пилить её не составляет труда, однако смрад просто невыносимый. Этот запах… представьте, что стоматолог избавляется от скопившегося гноя в больном зубе, но умножьте мерзость на «два»… почему этот «аромат» не исходил от ходячего трупа до этого?.. Изотл, пилить руку становиться просто невыносимым. Учитывая то, что вторая рука девушка крепко держит туловище, дабы тот ненароком не сбежал, ей даже нос закрыть не получится.