Я всё больше разочаровывался в клиент-центрированном подходе: мы ожидали, что пациент сам инициирует если не все, то многие, правильные действия и модели поведения. И я отчётливо помню планёрку, на которой, наконец, выплеснул своё разочарование: «Меня тошнит от попыток превратиться в садовода или акушерку. Я не подхожу ни на ту, ни на другую роль. Мне хочется расколоть твёрдую оболочку этих людей, добраться до их сердцевины и влить в них немного ЖИЗНИ». (Говоря это, я размахивал руками, будто боксировал с воображаемым противником, резко раскрывал ладони с растопыренными пальцами, чтобы показать, как «вливаю в них жизнь».) Аллин Робертс, который слушал меня, захихикал и заявил: «Фрэнк, ты такой фаллоподобный!»

Очевидно, что более пассивная, сочувствующая, традиционная роль психотерапевта не для меня. Я был более не способен только слушать пациентов, игнорируя собственные чувства и информацию о пациентах, полученную от их семей, персонала и других пациентов. И я помню, как говорил коллегам в то время, что мне нужны «и белка, и свисток». Я хотел не только проявлять эмпатическое понимание переживаний пациента, но и донести до него то, как его воспринимали другие люди, дать ему обратную связь, из какого бы источника я её ни получил.

В 1963 году я работал в женском отделении для взрослых и проводил последнюю сессию с пациенткой, которую в тот день должны были выписать. Мы разговаривали о том, что её ожидает по возвращении домой. Она с тревогой сказала: «Моя семья будет следить за каждым моим шагом». Я поддержал её: «Нет, не будет». Внезапно меня осенило, и я сказал: «Хотя вы правы, они будут следить за вами как ястребы. Им будет интересно, будете ли вы вести себя так же, как когда вам пришлось лечь в больницу! В течение первой недели они будут ежечасно обращать внимание на ваше поведение во всех ролях: жены, хозяйки, матери, повара, а ваш муж будет проверять вас как сексуального партнёра, пристально следить за выражением вашей радости и гнева. В течение второй недели они будут продолжать наблюдение и, вероятно, отметят про себя, что раз вы держите себя в руках, то, похоже, хорошо себя контролируете, но наблюдение надо продолжать. На третьей неделе они скажут себе: «Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Неужели она полностью изменилась?» На четвертой неделе они будут говорить друг другу за вашей спиной: «Она изменилась, но сможет ли она продержаться?» А на пятой неделе будут говорить вам: «Слава богу, ты изменилась!» На шестой неделе они прекратят наблюдать за вами, и с того момента, если вы будете вести себя ровно, к вам будут относиться так же, как ко всем остальным. Дело в том, что вы можете изменить представление о вас, сложившееся в головах ваших близких, если будете постоянно придерживаться прямо противоположных моделей поведения, и на изменение вашей репутации уйдёт не так много времени, как на её формирование. И для того, чтобы вести себя разумно, потребуется, может быть, даже меньше усилий, чем для того, чтобы вести себя как псих».

Мне стало ясно, что формулировки пациентов часто оказываются более точными, чем наши. Я также узнал (при последующем общении с пациенткой, которая делала именно то, что я ей говорил, и чувствовала поддержку, исходящую от моих слов, которые оказались правдой), что она кардинально изменилась. Семья говорила о «чуде». Этот случай помог мне понять, что пациенты могут кардинально измениться, если захотят.

Я до сих пор помню лицо пациентки, когда я объяснял ей это, – её первоначальный ужас, когда согласился, что люди будут следить за ней, а затем её заинтересованное и живое выражение, когда объяснял, как люди станут вести себя, если она изменится и будет сохранять это адаптивное поведение в течение относительно короткого периода. И снова в моей голове сложилась ясная картинка. То, чем я руководствовался, разговаривая с ней, было обычным здравым смыслом. Простая логика. Не было необходимости в цитировании заумных книг или погружении в 2000-летнюю греческую мифологию, чтобы объяснить ей её саму, её семью и ближайшее будущее. В сущности, было так просто, так легко понять, как люди становятся чокнутыми, и предсказать, как они могут стать нечокнутыми. Я осознал, что пациенты и их семьи проходят через закономерные взаимные перемены. И вместо того, чтобы принять умный и таинственный вид, я мог быстро и легко объяснить им это, чтобы они тоже поняли и могли применять в жизни.

Урок, который я вынес из этого случая, заключался в том, что некоторых из моих пациентов не нужно наблюдать пять дней в неделю в течение семи лет, как настаивали некоторые практикующие психотерапевты того времени. Это явно было невозможно, и я подумал: раз невозможно, то и не нужно. Необходимо найти что-то получше – более быстрый способ достучаться до этих людей и помочь им.

С 1961 по 1963 год я вёл еженедельные сессии с молодой пациенткой, которая тридцать шесть раз лежала в шести различных психиатрических больницах округа и штата. В течение первых 25–30 бесед я практиковал с ней клиент-центрированный подход. Примерно на тридцатой сессии пациентка использовала приём «я не это спросила», чтобы поколебать мою роль отзывчивого и внимательного специалиста. (Позже я применял её технику во время сессий, когда клиенты уклонялись от важной темы. Я научился идти напролом, рассуждая про себя: «С кем-то сработает, с кем-то не сработает, а кто-то бросит терапию», – и не слезать с нужной темы до тех пор, пока они либо не перестанут её избегать и обсудят открыто, либо перестанут приходить на сессии. В этой битве двух волевых человек 99 процентов пациентов выбирали обсуждение темы, вызывающей тревогу.)

Клиентка (смотрит пристально на психотерапевта, полузакрыв глаза, спокойно спрашивает): Что вы на самом деле обо мне думаете? Я хочу знать.

Психотерапевт (кивает): Мм, это важно для вас.

Клиентка (категорично): Я не это спросила.

Психотерапевт (делает короткую паузу, отвечает с теплотой): В вашем голосе слышно раздражение.

Клиентка (категорично, громче): Я не это спросила.

Психотерапевт (кивает головой): М-м-м, что-то вроде «Говори говорю, кому говорят!» Так?

Клиентка (ещё более настойчиво): Я не это спросила.

Психотерапевт (все ещё пытаясь нащупать пути отступления): Такое ощущение, что вам действительно нужно знать мнение постороннего человека?

Клиентка (ровным голосом): Я не это спросила.

Психотерапевт (со смехом): Вам непременно нужно знать, так?

Клиентка (ровным голосом): Я не это спросила.

Психотерапевт (думая про себя: «Ладно, чёрт с тобой, я сейчас перейду от слов к делу, и ты пожалеешь», в раздражении): Вы действительно хотите знать?

Клиентка (с еле заметной улыбкой и с той же интонацией): Я не это спросила. (5.2)

Затем я 15 минут рассказывал ей, что она – заноза в заднице для всех и каждого. Я не подбирал слова и не пытался придать голосу тёплый сочувственный тон. Я был зол и дал ей это понять. В конце моей тирады клиентка улыбнулась и самоуверенно сказала: «Я так и думала». Урок, который я извлёк из ситуации, заключался в том, что искренний гнев может оказаться полезным для клиента. Она иногда думала, что люди (не только я) раздражаются, выходят из себя и досадуют на неё за её поведение. Стремление узнать, что я чувствую и думаю о ней, перевели наши терапевтические отношения на новый уровень – мы стали доверять друг другу.

Через несколько месяцев я уехал в отпуск за пределы штата. Когда вернулся, то в ходе первой же беседы с ней (к этому времени она уже выписалась из больницы, и я наблюдал её амбулаторно) узнал, что она семимильными шагами возвращается к тому же типу поведения, который привёл к её недавней госпитализации. Я не смог сдержаться и гневно закричал: «Чёрт возьми! Я уезжаю из города на две недели, а вы уже тонете в том же старом дерьме! Вроде дела шли в гору, а теперь что на вас нашло?» В ответ на этот гневный выпад клиентка улыбнулась и кивнула сама себе. Она рассказала, что все её предыдущие психотерапевты, как только она начала поправляться, сокращали количество индивидуальных сессий, объясняя это тем, что не хотят, чтобы она стала слишком зависимой от них. Всё еще злясь, я прямо сказал ей, что не обязательно вести себя подобным образом, чтобы продолжать сессии со мной, и что я буду принимать её каждую неделю, пока мне не исполнится 94 года, а ей 82, и мы оба будем лежать в доме престарелых, а я буду шикать на неё сквозь беззубые десны. Она посмеялась над этим замечанием и тут же снова стала новой, улучшенной версией себя. Этот опыт научил меня тому, что стоит оставаться с клиентом до тех пор, пока я ему нужен. Я также узнал, что они могут включать и выключать безумное поведение в своих целях.