...Вспоминаю, как ехала с девятиклассницами на молочную ферму. У входа на МТФ шофер вдруг отказался открывать дверь.
— Не выпущу, пока семечки не уберете, — сказал он не слишком смутившимся девчатам. — Кто налузгал-то? Кто вот так — прямо на пол?
Виновниц не выдали. Неохотно скопом подобрали шелуху с сиденья и пола.
— Вместо того чтобы помыть машину, шторки развесить, такое устраиваете, — ворчал водитель. — Это свою, школьную машину так не любить...
Он был прав. И мог бы добавить, что если бы автобус был бы не школьным — колхозным, то все равно свой, о каком положено заботиться, печься.
Другой пример на ту же «тему».
Во время перерыва вместе с животноводами практиканты-старшеклассники идут в колхозную столовую. Все здесь задумано и сделано прекрасно: новое чистое помещение, прекрасное оборудование, удобные гигиеничные столы с пластиковым покрытием — все, что закупил и поставил колхоз. Обеды тоже сытны, вкусны (да еще и бесплатны). Одно режет глаза: ножей нет, вилки и ложки алюминиевые, которые, кажется, промыть никогда нельзя. Но хуже всего, что тарелок для хлеба вообще не положено. Хлеб кладут все прямо на стол. Недоеденные куски, крошки, общее ощущение неопрятности и беспорядка. Я смотрела на девушек и ребят, думая вот о чем: дома и в школе они все едят совсем в другой обстановке. В домах, где мне приходилось бывать, — и скатерти, и салфеточки, а уж ножи — непременно — словом, нормальная, современная культура быта. И в школе на уроках труда они учились сервировке, а в школе искусств и того больше — думали о природе красоты.
Почему у ребят и девушек не возникает такого простого и легко осуществимого желания — навести здесь порядок?
Не дорабатывает школа? Вроде нет. Система трудового воспитания широка и продуманна. Не дорабатывает колхоз? Ну уж нет! Скорее перерабатывает. Председатель и правление, неустанно думая о трудовой смене, то и дело подбрасывают школьникам то одно, то другое дело. Родители? Да они же все люди трудовые!
Впрочем, дело-то ведь здесь не в лени, не в отторжении труда и усилия как такового. Бессоновские ребята подвижны, легки на подъем. А в том, что не возникает мотива, побуждения, импульса к этому труду.
Может, в душах живет извечное деление на «мое» и «наше», может, перешло оно к детям от старших? Не исключено. Есть скорее всего здесь родительская вина. Малыш видит, как отец чистит, «вылизывает» свой двор и выбрасывает консервные банки в ближайший овражек или в пруд. Такое случается. Да ведь и сам факт существования столовой без тарелок для хлеба и ножей именно тому подтверждение: «наше» пока не «мое»!
И все же проблема «мое» и «наше» стоит сегодня совсем в иной плоскости, «читается» иначе, чем вчера. Высокий уровень материального бытия снял самый простой, примитивный ее аспект. Ни родители школьников, ни сами они тем более не нацелены на то, чтобы «нажиться» за счет общественного добра; изловчиться, стащить, украсть — эти понятия уходят из жизни, оставляя такие нелепые следы, как отсутствие ножей в столовой (их не приобретают «на всякий случай», по старинке, не задумываясь о тех изменениях в психологии, которые произошли).
Еще лет двадцать назад здесь, в Бессоновке, господствовали именно такие нравы: все, что плохо лежит, — тащи в свой дом, на себя трудись с душой, на колхоз — с ленцой. Не позавидуешь педагогам, работавшим в той атмосфере.
Не так давно мне пришлось побывать в поселке крупного консервного завода, где к несунам привыкли. Больше того, мелкие хищения здесь стали приметой обычного быта. И начальник цеха, если ему надо, скажем, чтобы рабочие вышли поработать в субботу, прилюдно обещает всем: «Дам по литру масла». Морковь, лук, томат — все на столах с завода.
Я попала тогда на урок обществоведения в девятый класс поселковой школы. Педагог рассказывал о государственной, общенародной собственности, о святом и бережном к ней отношении. А я смотрела на лица ребят, сидевших от меня сбоку и чуть позади. Такие были у них глаза, у тех двух юношей. Насмешливые, ни во что не верящие ребята. Они уже приняли решение: не верить высоким словам и работать всегда и всюду только на себя.
Думаю, примерно так же формировались те бессоновские ребята прошлых поколений, которые видели: в колхозе много не заработаешь, а жить легче тем, кто «гребет под себя». И много же надо было перестроить, чтобы покончить с таким настроением, перестроить реально, в самой жизни: на производстве, в сфере производственных отношений.
Итак, главное позади. И чтобы совсем преодолеть давнюю и трудную проблему, преодолеть разделение труда на труд «для себя» и труд «для всех», осталось сделать последний шаг: не только понять, но и душой принять мысль об ответственности за весь колхоз, за все дела в нем. Ощутить личную ответственность за общественное. Шаг необходимый и нелегкий. Для воспитателей самый главный — воспитать хозяйское отношение к жизни, так ведь стоит задача. О ней разговор впереди.
«Если ты отец»
Мне не раз рассказывали о том, что председатель может спросить любого труженика колхоза — от главного специалиста до рядового полевода или животновода, давно ли тот бывал в школе, кого себе присмотрел на смену, с кем работает, «за чью душу» борется?
«Если ты отец»... «Если ты мать»... Василий Яковлевич Горин постоянно стремится направить горячие родительские чувства из русла чрезмерной и подчас неразумной привязанности к собственному чаду в русло заботы о школе, о воспитании всех ребят. Каждому предлагает внести свою лепту в это важнейшее дело.
Да, школа и сегодня вносит вклад в общеколхозные успехи. Хозяйственные ее успехи весомы. Но главное здесь все-таки в том, что бессоновская десятилетка является кузницей местных кадров. Местных — значит, самых надежных, самых умелых, самых приспособленных трудиться на этой земле.
Грядущие качественные сдвиги председатель прямо связывает с нынешними школьниками. Заботясь о материальной стороне воспитания, колхоз «не откупается» от других, не менее важных воспитательных забот. Многое здесь труженики берут на себя. Чуть было не написала: многое делят со школой. В том-то и дело, что не «делят». Берут на себя, считая своей естественной родительской обязанностью.
Не одного «представителя колхоза», не одного родителя встретила я в тот день в школе. Увидела здесь бригадира токарей из центральных колхозных мастерских Геннадия Ивановича Гапоненко.
Сначала подумала, что пришел, потому что «вызывали», — знала уже, что учатся здесь две его дочки (кстати, младшая была с ним рядом, жалась к отцу худенькая второклассница, счастливо держала его за руку).
Но предположения мои оказались неверными. Гапоненко направлялся в школьные мастерские. Здесь мальчики с четвертого по восьмой класс занимаются по программе техническим трудом. Преподаватель труда Виктор Евгеньевич Гурьев сразу же передал бразды правления Гапоненко. Уроки закончились, и Геннадий Иванович пришел в мастерские, чтобы вести кружок.
Ребята не заставили себя ждать. Некоторые уже успели пообедать и стояли за станками, другие подходили к мастеру, чтобы получить задание.
— А как же ваша бригада? Взрослая-то? — спрашиваю я.
— Ну, они знают, что я иду к нашим мальчишкам. Поработают эти два часа без меня и за меня. Важнее школы — дела нет.
«Важнее дела нет». Гапоненко взялся вести кружок не без дальнего прицела. В колхозных мастерских существует «проблема станочников», кадров не хватает.
Кадровая проблема — одна из очень острых. Не случайно о ней говорил Горин на съезде. Да и в каждой беседе со мной не уставал повторять: все будет путем, все наладится, когда сложатся прочные местные кадры — с корнями, с традициями, привязанные к этому краю.
— Нынче кадры вам хорошие на тарелочке не поднесут. Нужны иногда годы, чтобы их подготовить. Идите в школу. Присматривайтесь. Убеждайте, что лучше вашего труда нет. Приучайте. Приводите на рабочее место — требую от специалистов. Они же — родители. Те самые, что будут печалиться, если опустеет сельский дом и замаячит перед ними одинокая старость. Помогайте друг другу. Ты убеди его Маню, он — твоего Ваню не спешить, присмотреться, попробовать сельский труд. Вдруг понравится?
