Женщина прошла в угол комнаты и, покрутив ручку граммофона, поставила какую-то пластинку. Раздался легкий треск, и потекла мелодия восточного танца. Гибкое и нежное тело прелестницы стало покачиваться в такт этой музыке. Её движения были столь обворожительны, что я не мог оторвать от нее восхищенных глаз. Бьюсь об заклад, что ушлая Амалия Петровна приглашала к своим пансионеркам помимо докторов ещё и учителя танцев. А может, и прочих учителей. По крайней мере, я сразу понял, что высокая цена услуг в её доме была весьма оправдана.

Танцуя, женщина стала плавно снимать с себя чулки и коротенькие кружевные панталончики. Прошло немного времени, и она осталась в одном корсете. Я помню, как таращился на ее пушистый темно русый лобок.

Если уж дело дошло до пикантных подробностей, то Амалия уточнила со мной этот вопрос еще накануне – какие лобки я предпочитаю – бритые или в полном естестве. И помню, что я, скорее наугад, выбрал естество. Да-да, господа, это было место изысканного разврата по очень высокой цене.

Надо отдать должное, что волей судьбы за свои полные пятьдесят лет я бывал во многих борделях Европы. Не скажу, что я заходил туда как клиент. Нет, я бывал в них чаще из географического и исследовательского любопытства. Так вот нигде, даже в самой Германии, я ни разу не встретил сервиса именно такого уровня, который обеспечивала ушлая Амалия Петровна в своем Московском доме терпимости на Сретенке.

И да, мои милые друзья, в тот день я познал нечто большее в плотских удовольствиях, чем знал накануне. Моя роскошная и опытная блондинка ласкала меня так изысканно, что я просто млел от наслаждения. Время пролетело незаметно, и ровно через три часа меня деликатно попросили уйти, осыпав на прощание несколькими поцелуями и уверив, что я – самый лучший в мире любовник. Когда я легко спускался по лестнице, моё тело звенело от радости, наполняющей всё естество. Внизу, в вестибюле, я встретил своего Митю. На его лице тоже сияла блаженная улыбка.

Мы молча покинули бордель. На улице смеркалось. На землю упал легкий морозец, и первое снежное покрывало уже легло на грязные московские улицы, сделав их празднично-умиротворенными. Осень постепенно сдавала свои права, уступая место своей более чистой и хладнокровной подруге.

Какое-то время мы шли молча. На душе у нас было хорошо, и вся наша будущая жизнь выглядела в мечтах очень счастливой и такой же искристой, как этот белый снег.

– Скоро будут рождественские елки и праздники, – с улыбкой произнес Митька.

– Да, – легко согласился я, вспоминая рождественскую суету у нас дома. – Я, правда, не уверен, что мои родители вернутся из-за границы к Рождеству.

– А я сейчас вообще один живу. Родители уехали в Рязанскую губернию, к дедушке.

– Да? – подивился я. – Ну и хорошо. Надо привыкать к взрослой жизни.

В ответ Митька кивнул:

– Джордж, так я уже год живу один…

– Вот как? – удивился я.

И снова мы пошли молча, пока я первым не продолжил наш разговор:

– Тебе хоть понравилась твоя брюнетка?

– Да… – он посмотрел на меня и, смутившись, рассмеялся.

– Слушай, Митька, а это ведь здорово, что ты сейчас живешь один.

– Почему?

– Так никто не станет читать тебе морали.

– Это да…

– Знаешь, то, что мы испытали с тобою сегодня, это ведь только начало, – бахвалился я.

– Мы еще раз сходим в этот дом? – оживился он, и его глаза загорелись безотчетной надеждой.

– Конечно, сходим!

– Но там, наверное, очень дорого.

– Пустяки, – врал я. – Ты же знаешь, что у меня есть лишние деньги.

– Нет, Джордж, я давно хотел тебе сказать… Возьми, пожалуйста. Я ведь неплохо зарабатываю на железной дороге.

Он полез в карман и протянул мне несколько ассигнаций.

– Митька, прекрати. Убери сейчас же деньги. Не то я обижусь.

– Но ты же не обязан всюду за меня платить, – протестовал он. – У меня приличное жалование. Меня скоро переведут на должность помощника главного инженера. Я сам в состоянии…

– Отошли лучше своё жалование родителям. А у меня есть лишние средства, и мне это вовсе ничего не стоит. И потом в январе я поступлю на практику, а после меня ждет хорошее место в министерстве с достойным окладом. Я отчего, друг мой Кортнев, и пустился в этот загул. Лишь потому, что очень скоро вернутся мои родители и незабвенный дядюшка, и я еще долгое время буду плясать под их складную дудочку. Увы…

Какое-то время мы вновь шли молча.

– А знаешь, завтра мы поедем с тобою к Яру. Послушаем цыган и попоем с ними песни. А потом, потом я отведу тебя в одно местечко, где мы покурим опиума или понюхаем кокаин, – бахвалился я.

– Кокаин? – Митя недоверчиво смотрел мне в лицо.

– Да, Кортнев, ты еще ни разу не нюхал?

– Неа…

– Ну вот, вместе и попробуем.

– Джордж, говорят, что это затягивает. У нас жила одна соседка. Она была морфинисткой. К ней и дружки такие же ходили. Все с бледными лицами. Больные что ли…

– И что? – вызывающе спросил я, всунув руки в карманы пальто.

– Да, ничего. В прошлом году она умерла.

– Глупости всё это. Мы только попробуем. От нескольких раз никто еще не умирал.

– Ты точно знаешь?

– Кортнев, ну что ты за человек? С тобою каши не сваришь. Уж больно ты пугливый, как юная гимназистка.

В ответ на мои насмешки Митя немного обиделся:

– Георгий, – он очень редко называл меня полным именем. – Я понимаю, что ты был заграницей, а там совсем иная жизнь. И там свои вольности.

– Митя, Митя, прекрати, – я обнял друга за плечи. – Я вовсе не хотел тебя обидеть. Понимаешь, я столько времени не отрывал головы от этих чертовых учебников, что только и мечтал о том, что вот вернусь в Россию и сразу же поеду кутить. Неужели же я не заслужил этот отпуск? Я полагаю, что имею на него полное моральное право. Тем более всё так славно сложилось, что родители мои в отъезде, и ты сейчас один.

– Я понимаю, – вздохнул он. – Ты сильно устал.

– Ужасно… Если бы ты знал, сколько экзаменов и зачетов мне пришлось сдавать. Сколько всего зубрить. И многое на греческом и латыни.

– Да, ты всегда был самым умным в нашем классе.

– Ай, – я махнул рукой. – Знаешь, бывали такие минуты, когда я уходил в тёмный уголок сада Геснера и там садился на средневековую каменную скамью. А потом я давал волю своим слезам. Я плакал от жестокой безысходности, Митя. От одиночества и тоски по родине. Я плакал от строгости и равнодушия многих преподавателей. Я плакал от мыслей о том, что я могу не справиться. Что у меня просто не хватит сил, одолеть весь курс.

– Бедный, как же ты мучился, – глаза Кортнева выражали глубокое сострадание.

– Слава богу, что всё это позади. Зато, очень скоро меня ждет довольно скучная и ответственная служба. Так неужели я не имею права хоть немного отдохнуть?

– Имеешь, – согласился он.

– Ну… А кутить одному-то мне скучно.

– У тебя же есть новый приятель Михаил.

– Митя, я этого человека знаю лишь несколько дней. А тебя почти с детства.

– Ну, ладно, уговорил, – беззаботно смеялся Митя.

– Тогда решено, едем завтра к Яру. А там поглядим.

– Едем, – кивнул он.

– Митька, и расчеши по-другому волосы… Надо всё-таки сводить тебя к хорошему цирюльнику.

– Ладно, – улыбался он.

– Вам еще не наскучила моя болтовня?

Гурьев нахмурился и откинулся на спинку стула.

– Что вы, Георгий Павлович, – отвечал за нас обоих Алекс. – Вы так интересно рассказываете, что я потерял счёт времени.

– Да? Это хорошо. Вот только, пока я вам тут рассказывал свои басни, я что-то сильно проголодался. Знаете ли, Шабли и устрицы не пошли мне впрок, и мой желудок усиленно сообщает мне, что он голоден.

– Так, давайте же закажем что-нибудь еще, – предложил я.

– Если вы не против, – оживился Гурьев, – я закажу блинов с икрой и охотничьих колбасок?

– Конечно, – согласился Алекс, потирая ладони. – У меня аж слюнки потекли.