Он и его идиотское сообщение под утро – причина очередной бессонницы. Не злость на татуированного алкоголика из бара, хоть он и сыграл в раздражении не последнюю роль. Всему виной сообщение в два предложения с крохотной подписью «Бриан», несущей в себе совсем не крохотную тревогу.
Первая реакция – удалить сообщение, а потом бежать. Бежать в другую страну, на другой континент, на необитаемый остров. Самолетами, кораблями, попутками. Снова сменить номер, а потом бежать без оглядки. Но потом я успокаиваюсь, делаю вдох, считаю до десяти и заново уверяю себя, что в этот раз спряталась надежно. Что больше он меня никогда не найдет. Что больше он и не хочет меня искать, ведь у него появилась своя семья, новая работа, другие хлопоты.
– Ему больше нет дела до тебя, Серена. Все в прошлом. Дыши глубже, – повторяю я как молитву, но на всякий случай тянусь за телефоном, снимаю блокировку разбитого экрана и проверяю, точно ли удалила сообщение Бриана. Как будто если оно все еще там, то служит маячком, и он тотчас же отыщет меня.
Сообщение, в отличие от воспоминаний, стерто.
Я выдыхаю и кладу телефон обратно на прикроватную тумбу, но он звонит раньше, чем я успеваю отдернуть от него руку.
– Этого не может быть… – Будильник извещает, что уже одиннадцать утра, и я зарываюсь лицом в подушку. – Этого просто не может быть… Не-е-ет… Ну за что мне все это?
Я ною, но заставляю себя встать – нельзя пренебрегать подработкой, когда сама же психанула и уволилась с основного места работы и даже не потребовала выплату за прошлый месяц.
Да, я дура. Да, идиотка. Но зато гордая. Хотя кому я лгу.
Снова повелась на эмоции. Отдала приоритет чести, а не здравому смыслу, и даже чаевые из бара не забрала. Поэтому опять плетусь в душ с надеждой хоть немного взбодриться перед уроком игры на гитаре для группы детей до пятнадцати лет.
Душ не бодрит. Впрочем, как и растворимый кофе без сахара. Я продолжаю зевать и натягиваю на влажное тело серые джинсы, затем однотонный белый свитер, прикрывающий бедра.
Когда голова просовывается в горловину, в мозгу что-то щелкает, и я наконец вспоминаю, что оставила вчера машину возле ресторана, из которого уносила ноги быстрее, чем справились бы колеса старенькой подержанной «Тойоты». А это значит, что до «Частного центра развития ребенка» придется добираться на автобусе.
– Просто прекрасно, Серена. Ты просто молодец. Умница, девочка. Таких идиоток, как ты, еще поискать нужно.
Сборы сокращаются до пяти минут. Не до конца высушенные волосы сворачиваю в объемный пучок на макушке, «забиваю» на макияж, хватаю чехол с гитарой, ключи, шубу и наспех застегиваю ее, уже сбегая через ступеньку вниз по лестнице.
Ливень не стих до сих пор, а я, конечно же, совсем забыла про зонт. В этом вся я – несменная мисс Неудачница на протяжении каждого года существования со дня своего рождения. Америка никогда не будет гордиться мной.
Опаздываю на автобус. Кто бы сомневался. А следующий придет только через двадцать минут, что автоматически продлевает мое опоздание еще как минимум на десять. Опять. Меня точно скоро погонят оттуда палками. Потом закончатся деньги. Придется съехать со своей крохотной квартиры. Переселиться в порт, например. А лучше – сразу к бездомным портовым пьянчугам, к бочке с вечно угасающим огнем и к крысам. Там мне самое место. Но всяко лучше, чем возвращение домой к матери и призраку старшего брата.
Добираюсь до центра с опозданием в полчаса. Всему виной пробки из-за проклятущего дождя. Несусь прямиком в аудиторию, оставляя за собой на полу шлейф из капель от промокшего чехла. Надеюсь, гитара не пострадала.
– Не так быстро, мисс Аленкастри.
Только не это.
– Мистер Джонсон, добрый день, – стараюсь дышать ровно, чтобы старикан не подумал, что я заявилась сюда минуту назад. Но потом понимаю, насколько глупо выглядят мои попытки не спалиться, когда я стою перед ним в мокрой шубе и с гитарой в руке.
– Добрый, но не для вас, Серена. – Он оглядывает меня с ног до головы сквозь толстые стекла круглых очков. – Вижу, вы снова опоздали.
– Ради бога, простите. У меня была ночная смена. Я не сомкнула глаз. Потом еще этот автобус. И погода… – я тараторю без умолку, размахивая свободной рукой. – Вы же видите, какой на улице ливень. А моя машина осталась возле…
– Мне неинтересно, мисс Аленкастри, – отрезает он, распрямляя сухую, морщинистую ладонь перед моим лицом. – Я уже устал от ваших объяснений и систематических опозданий. Каждую субботу дети ждут своего… – он демонстративно замолкает и прищуривается, – наставника, – слово как будто вытолкнули силой изо рта. – Вы считаете это нормальным?
– Но я ведь всегда провожу занятия сверх нормы по времени. Детям нравится. Это ли не главное?
– Главное то, что вы нарушаете расписание.
– По-моему, вы как-то неверно расставляете приоритеты.
– А по-моему, вы слишком много на себя берете, мисс Аленкастри. – Я снова открываю рот, чтобы возразить, но старик Джонсон успевает перебить меня. – Я вынужден вас уволить.
– Но… Мистер Джонсон! – Гитара вываливается из рук и издает на этот раз не самый приятный звук, когда с грохотом приземляется на пол. – Вы не можете…
– Я как раз-таки могу. – На его лице не дергается ни один мускул.
– А как же дети? Как же моя группа? Я ведь не закончила курс.
– Незаменимых людей нет, мисс Аленкастри. На смену вам придет еще десяток необразованных девиц, желающих подзаработать на своем хобби. И чем раньше вы осознаете эту истину, тем проще вам станет жить. Всего доброго. Вашу бывшую группу я уже распустил по домам. – Старческие губы расползаются в улыбке прежде, чем Джонсон минует обездвиженную меня. – И, кстати, – оборачивается он и бросает мне в затылок, – не увидел на детских лицах ни доли досады. Всего хорошего, мисс Аленкастри. И удачи в оттачивании навыков официанта. Видимо, музыка не ваше призвание.
– Гребаный заносчивый сухарь, – шиплю я сквозь зубы, когда за спиной затихает скрип половиц под тяжелыми шагами Джонсона.
Непрошеные слезы в который раз за сутки застилают глаза, и в который раз я тянусь и стряхиваю их. Хорошо, что не потратила на ресницы последнюю тушь.
Кажется, гитара в миг потяжелела, потому что тянуть ее обратно к выходу просто невыносимо.
Или это я ослабла?
Силы на убеждение себя, что все скоро наладится, покидают меня с каждым часом. Уже даже не днем. И давно уже не месяцем. Я сдаюсь и чувствую, как опускаются руки с каждой, мать ее, минутой. Скоро силы совсем исчезнут. А затем и сама Серена Аленкастри.
За что я борюсь? Зачем еще подпитываю угасающую надежду? Ты бесполезна, Аленкастри. Ты – никчемное, примитивное существо. Мама права. Ты никому не нужна. Никто даже не заметит, если ты исчезнешь.
Мысль рвется, как тонкая нить паутины, от громкого рева автомобиля слишком близко от меня. И вместо того, чтобы бежать вперед или отскочить назад, я врастаю ногами в асфальт и поворачиваюсь на оглушающий сигнал.
«Это и есть мой конец», – проносится в голове, и все, что я делаю – зажмуриваю глаза.
– Ты, мать твою, совсем рехнулась?! – орет кто-то в дюйме от моего лица.
– А я думала, что после смерти должна последовать тишина… – Я продолжаю, наверное, стоять, не открывая глаз.
– После какой, на хрен, смерти?! – Крепкие руки хватают меня за плечи и встряхивают.
– Моей.
Наконец решаюсь поднять веки и тут же встречаюсь со взглядом чернее выжженного до сажи поля, где уже ничто никогда не прорастет.
– И, кажется, я угодила в ад. Здравствуй, Сатана.
– С удовольствием приму участие в твоих эротических фантазиях, но сначала ответь: ты чокнутая на всю башню или тебя накрывает эпизодически?
– Это врожденное. – Я стряхиваю руки Эзры, которые до сих пор впивались в мои плечи. – Какого хрена ты тут делаешь?
– Это ты какого хрена вывалилась на дорогу перед моей машиной?! – Он дергает меня за руку, указывая пальцем на глянцевый капот черного «Шевроле», на котором могла распластаться вдоль и поперек моя маленькая тушка. – Наглая и смелая? Или максимально тупая? – продолжает кричать Эзра, склоняясь вплотную к моему лицу.
