— Аминь! — Константинопольский патриарх закончил читать молитву, после чего подхватил специально сделанную по случаю коронации новую корону, и они вместе с патриархом московским в четыре руки возложили ее мне на голову. После этого Никанор обмакнул пальцы в сосуд с миром и нарисовал у меня на лбу крест. Помазание на царство состоялось.

С патриаршей проблемой мы тоже разобрались. Когда русские войска победным маршем вошли в Афины — выборы короля, конечно, были насквозь демократическими, но для «моральной» поддержки Михаила я отправил с ним в Грецию два пехотных корпуса — вопрос с раскольничьим патриархом, по сути, решился сам по себе, и все греческое духовенство в итоге признало Никанора единственным легитимным главой Константинопольской церкви.

После получения трона, Михаил с семьей переехали в Афины и теперь самой главной головной болью нового монарха — помимо построения работающей вертикали власти, конечно — была чистка северных территорий от мусульманского населения. По договоренности между монархами новообразованных балканских королевств, все магометане подлежали выселению в Малую Азию дабы в будущем не допустить никаких конфликтов. Ну и просто ради мести за века унижений.

Ну а большая часть мусульманского населения проживала именно на территориях, отошедших Греции, именно ей досталась Албания, поскольку по местным представлениям албанцы представляли собой именно омусульманеных греков. В общем, там теперь шло активное перекрещение в православную веру тех, кто хотел остаться и выселение тех, кто предпочел уехать.

Получив на голову корону, я встал с трона и начал спускаться по ступенькам вниз. Там меня уже ждали носильщики с большим деревянным щитом, на который я достаточно опасливо и встал двумя ногами. После этого шестеро крепких мужчин аккуратно подхватили щит вместе со мной и под радостные возгласы собравшихся понесли к выходу из собора.

Это был самый тонкий момент церемонии, загреметь под фанфары на глазах у подданных и приглашенных гостей мне хотелось меньше всего, однако меня в итоге убедили в том, что носильщики сделают все аккуратно, и никаких эксцессов не будет.

Вынос императора на щите — изначально просто части воинского защитного снаряжения — в Византии символизировал демонстрацию монарха народу и одновременно главенствующее его положение по отношению к подданным. Ну и в мою коронацию этот элемент был вставлен для, так сказать, связи поколений. Или в данном случае правильнее будет сказать — эпох.

Надо признать, волновался я зря. Шестерка специально обученных носильщиков несла меня достаточно мягко, чтобы не заставлять императора волноваться. Мы прошли в таком виде сквозь главные врата собора после чего сделали небольшой круг почета по оцепленному солдатами дворику. На этом формальная часть церемонии была окончена и можно было перейти к банкету. Думается мне, что большая часть собравшихся пришла в этот день к Святой Софии не для того, чтобы поглазеть на меня красивого, а чтобы пожрать и выпить на халяву. Впрочем, глупо было бы их за это винить.

Ну а после празднеств — пару дней на само мероприятие, еще пару, чтобы прийти в себя, чай не мальчик уже — во дворце Топкапы прошел своеобразный конгресс представителей стран восточной и центральной Европы, ради которого на самом деле все и затевалось.

Мне Топкапы не нравился совершенно. При всей его очевидной исторической важности именно в качестве императорской резиденции он мне не подходил по всем параметрам. Однако, пока на берегу Золотого Рога строилось новое уже современное здание, приходилось так или иначе занимать ту недвижимость, что была под рукой.

Так вот именно здесь 21 июня 1839 года было подписано большое торговое соглашение расширяющее действие Русско-Прусского торгового союза и на девять — включая Саксонию — новых государств.

Суммарное население этих государств по первоначальной прикидке — понятное дело подушную перепись пока еще никто не делал — оценивалось в 15–17 миллионов человек, что представляло собой вполне себе привлекательный рынок как для русских, так и для прусских промышленников.

На членов «Восточного блока» — как сначала в шутку, а потом и вполне серьезно начала я называть это в первую очередь экономическое объединение — после этого распространялись все ранее подписанные между Петербургом и Берлином двусторонние документы, включая договор о стандартах, о часовых поясах, о нулевом меридиане и прочем, что мы успели унифицировать за последние пятнадцать лет.

Кроме того, удалось заключить немало выгодных чисто с коммерческой стороны соглашений. Поскольку необходимость строительства железных дорог после последней войны была уже очевидна всем, концессии на строительство магистралей, соединяющих столицы новосозданных государств, были выданы РЖД практически влет. Тем более, что Россия могла предоставить выгодные кредитные программы, с которыми другие страны сравниться не могли. По сути, мы брали на себя все — начиная от составления проекта до дальнейшего обслуживания всего хозяйства, от контрагентов требовалась исключительно земля, по которой железнодорожные ветки будут идти.

Подписали договор на строительство таких веток: Одесса-Бухарест, Бухарест-София, Бухарест-Варна — эта дорога должна была дальше пойти на юг до Царьграда уже по российской территории, — София-Афины, Бухарест-Белград-Загреб, Яссы-Клуж, Клуж-Пешт, Краков-Кошау.

Плюс каждая из молодых стран желала оснастить свои армии лучшим — читай русским — оружием. Естественно, тоже в кредит, поскольку денег они пока не имели. Откровенно говоря, в русской казне пока тоже было пустовато, к середине 1839 года госдолг перевалил за 700 миллионов рублей примерно на 35% превысив годовой бюджет страны. Однако при этом у нас был самый большой в мире золотой запас в 150 тонн — примерно 135 миллионов рублей — желтого металла, и я надеялся на скорое поступление первых партий продукции из Калифорнии. Так что в принципе можно было, не сильно опасаясь «дефолта», разместить на бирже облигаций еще на сотню миллионов. Надежность России как кредитора после победы в большой войне сейчас ни у кого в мире не вызывала вопросов. Глупо было бы этим не пользоваться.

Если же смотреть в целом, то можно с уверенностью отметить, что на этот раз Россия выиграла не только войну, но и мир. Во всяком случае на ближайшие лет десять, а что будет дальше — кто знает?

Эпилог 1

Князь Адам Ежи Чарторыйский прожил долгую и изобилующую крутыми поворотами жизнь. Еще в молодости ему удалось поучаствовать — косвенно, правда, но тем не менее — в восстании Костюшко, подвизаться на русской службе, сойтись близко с наследником престола, побыть министром иностранных дел империи, де-факто быть правителем одной из богатейших провинций страны, а после… Превратиться в одного из лидеров польской эмиграции и идеологом общенационального восстания.

В свои почти семьдесят лет Чарторыйский последние полтора десятилетия жил в Париже, где пользовался огромным уважением многочисленной польской диаспоры и зарабатывал на жизнь посредничеством между правительством Франции и различными горячими парнями на далекой родине, которые тоже были недовольны политическим курсом императора Николая, прозванного в народе Освободителем.

Пальцы поляка непроизвольно сжались в кулак, при мыслях о гаденыше. Нужно было его еще тогда удавить, когда он только-только делал первые шаги. И ведь были такие мысли, были, но слишком уж сладкая была у него в тот момент должность, дающая широкие возможности как внутри страны, так и за ее пределами, чтобы рисковать по столь незначительному поводу. Ну кем тогда был Николай? Даже не первым наследником, а Александр был еще молод и вполне мог настрогать десяток детей — всех же не передавишь. Хоть и очень хотелось, конечно.

Самым же большим своим достижением Чарторыйский считал участие в организации Польского восстания 1837–1838 годов, подгаданное под большую войну со всей Европой. Ах как оно гладко смотрелось на бумаге — удары снаружи и изнутри, покушение на самого императора… Все должно было закончиться быстрой победой западной коалиции с последующим воссозданием Польши в границах 1807 года. А может — во всяком случае, когда Австрия объявила войну Пруссии Чарторыйский увидел в этом настоящий Божий знак — даже в более широких границах. При поражении Берлина уже можно было бы вспомнить, что когда-то и Данциг вместе с восточной Пруссией были частью Польского королевства. Чем черт не шутит.