Последние слова отдают в моем горле горечью. Представлять Клематис с другим отчего-то неприятно. Девчонка в унисон моим мыслями с отвращением дергает плечами.

— Не хочу, — мотает головой, твердя уже беззвучно: «Не хочу его, хочу тебя…» и сама пугается шальной непрошенной мысли. Но я не позволяю отстраниться — опрометчивое сиюминутное желание отзывается и в моем теле. Вот только это неправильно и несвоевременно — хуже нет стирать одного другим, наутро оба сольются в единую мерзкую грязь, которую не соскоблить с тела, не выполоскать изо рта и не вытравить из души. Знаю, помню, проходил многократно — в тщетных попытка забыть Тори я был с распутными и нежными, продажными и благородными, едиными лишь в одном — никого из них я не любил.

Но эту невинную дуреху хочется уберечь — от ошибок, которые совершал в прошлом, от боли, которой достаточно на сегодня, и от сожалений завтрашнего дня, которые неминуемы, уступи я сейчас желаниям, а не разуму.

Чертовка накрывает мои ладони на плечах своими, выгибается, подставляя шею и трется ягодицами, призывая первобытное мужское начало. Так не пойдет! Эта провокаторша растревожена вихрем путанных эмоций и не ведает, что творит. В ее крови адреналин, жаждущий замещения, в ее сознании боль, принимающая яд за лекарство.

— Сначала ванна, — говорю, поражаясь хриплости голоса, и почти невинной лаской едва задеваю округлую грудь, расстегивая первую из уцелевших пуговиц на блузе. В ответ Клематис шумно вдыхает и напрягается.

Произношу вслух, лишь бы только отвлечься от откровенных образов, вспыхивающих в беспокойной девичьей голове:

— Граф потерял осторожность и терпение. Уверен, все произошедшее связано: сначала твоя тетка, воскресшая после тридцати лет небытия, затем попытка похищения матушкой Роуз твоего брата, ограбление библиотеки и пропажа дневников Арчибальда, и вишенкой на торте — внезапное явление наследника, жаждущего немедленного соития.

Пуговицы блузки поддаются мне одна за другой, от случайных касаний кожа покрывается мурашками, а юная Повилика розовеет смущением. Мы отражаемся в зеркале, постепенно запотевающем от поднимающегося из ванны горячего пара.

— Маттео Кохани, которого я знаю, осторожен и дальновиден. Привлекать лишнее внимание и вызывать подозрения ему ни к чему. Сейчас же все действия и решения, точно в состоянии аффекта или паники. Но что изменилось?

Под этот адресованный самому себе вопрос аккуратно освобождаю Клематис от разорванной блузы, оставляя в кружеве белья. Цветок на плече пламенеет, утратив и намек на белый цвет — горит огнем ярости, страсти и грядущих свершений. Не удержавшись, трогаю лепестки беглыми легкими поцелуями, точно проверяю, вправду ли они горячи на ощупь.

— Граф хотел, чтобы я нашла тебя и остановила. Но не уточнил, как именно, — мисс Эрлих принимает предложенные мной правила.

— А ты хочешь меня остановить? — звучит двусмысленно, учитывая, что мои руки уже скользят по талии к застежке ее джинсов.

— Даже если захочу, вряд ли сумею, — позволяет молнии скользнуть вниз, а заклепке покинуть петлю, — ты слишком силен. Мне за всю жизнь не светит.

— Путы, которыми ты стреножила Гарнье, что это было за растение? — опускаюсь на колени, стягивая с нее штаны, оставляя тонкий треугольник черного шелка последним прикрытием, разворачиваю к себе, разглядывая разбитые колени, дую на ссадины, аккуратно раскрывая края ран. Вопросительно поглядываю снизу вверх — жду ответа.

— Плющ, вроде, — отвечает едва слышно, пунцовая от стеснения, всем существом ждущая и боящаяся моих ласк.

— Уверена? — припадаю к глубокой царапине губами, вытягивая поцелуем занозу. Повилика вцепляется мне в плечи, почти теряя равновесие.

— Там было темно…

— Это был клематис, — поднимаюсь, оказываясь на полголовы выше. Она трогательно вздергивает подбородок, ища мой взгляд. — Залезай в воду, надо смыть грязь.

— Прямо так? — откидывает назад длинные волосы, словно я еще недостаточно оценил ее прелести. Тонкая, ладная, в кружевных лоскутах, которых во времена моей молодости не хватило бы даже на носовой платок. Неопределенно киваю, старательно гася непотребные образы, где мои пальцы рвут ткань, впиваются в податливое юное тело и отдают его власти лихорадящих ласк.

Повилика ухмыляется — хищная улыбка на чумазом заплаканном лице, проступивший родовой оскал поколений паразитирующих ведьм, для которых мужчина — не более чем средство выживания. И даже в этом нежном алеющем кровоточащими ранами цветке проглядывает природная суть моих оплетающих сестер. Мисс Эрлих медленно заводит руки за спину и расстегивает лиф, а затем спускает с бедер тонкие трусики.

Я закрываю глаза, призывая в помощь слепоту и демонов импотенции, потому что выдержать испытание вожделением выше моих сил. Слышится тихий плеск и милостивое:

— Можешь смотреть.

Ох, мисс, у этой игры только один финал! Отворачиваюсь, якобы в поисках мочалки или губки и продолжаю гнуть свое:

— Ты вновь вырастила клематис, в этот раз за считанные минуты. Рейнара остановили твой страх и отчаяние, опутавшие его прочными стеблями, ну и целый флакон отрезвляющей росы. Заметила, что он пришел в себя?

Сажусь на бортик ванной и принимаюсь намыливать грязные девичьи ладони.

— Нет, он преследовал меня, хотел догнать и…

— Чуть не разрыдался, когда понял, что натворил, — заканчиваю картину, с неприязнью вспоминая выражение побитого щенка на смазливой физиономии доктора искусств.

— Но у него на груди тату, это ведь знак садовника? — подается вперед так, что сквозь белую пену проглядывает обнаженная грудь.

Приходиться взять щипчики для ногтей, чтобы лишить себя возможности пялиться на эту невинную бесстыдницу. Аккуратно срезаю заусеницы, подпиливаю сломанные края и стараюсь, чтобы голос звучал ровно, а взгляд не отвлекался от маникюра:

— Древо мирового порядка, действительно, знак Вольных садовников. Но его нанесение часть долгого сакрального ритуала, одна из ступеней посвящения в таинства, когда адепты узнают правду о существовании повиликового рода, так называемых, сорняках и паразитках. Никому и никогда не набивали этот узор просто так за одну ночь. Похоже, твоего ухажера напоили Забвением, чтобы выдать работу татуировщика за магическое воздействие.

— Или он врет, — девчонка хмурится и с головой погружается под воду, оставляя мне только ладонь с коротко подрезанными ногтями на длинных пальцах.

— Не похоже. Скорее сам владеет лишь частью правды. Графу зачем-то был нужен ваш союз. Возможно, хотел заполучить карманную Повилику, которая всегда под рукой, или решил, что влюбленной девчонкой легче манипулировать…

— Он меня использовал! — выныривает, вся в пене, с праведным гневом в глазах.

— Это в духе Маттео.

— Не граф — Рей! — сплевывает то ли попавшее в рот мыло, то ли горечь обиды.

— С чего так решила?

— Ну чтобы такой, как он, полюбил такую, как я…

— И какая ты? — смотрю на нее пристально, подмечая неуверенность в еще недавно бойком взгляде, чувствуя нервную дрожь во все еще лежащих в моей ладони пальцах.

— Такая, — неопределенно поводит плечом с пламенем клематиса.

— Юная? Неопытная? — подсказываю слова, выцепляя их из ее же головы. — Яркая, неудержимая, своевольная, притягательная, волшебная? — добавляю уже от себя. — Думаешь, не могла просто понравиться? Предполагаю, симпатия Гарнье к тебе вполне искренняя. Другое дело, что несколько капель приворотного зелья ускоряют развитие событий и гарантируют нужный эффект.

Намыливаю руки, но, когда дохожу до ключиц, девчонка выгибается мне навстречу, молодое тело выступает из воды двумя аккуратными островками, чуть прикрытыми облаками мыльных пузырей. Бросаю мочалку в воду с плохо скрываемым раздражением — сдерживаться сложнее с каждой минутой. Глубоко дышу, пытаясь переключить сознание на разгадывание мотивов и планов противника, выдавливаю на беспокойную макушку шампунь и принимаюсь вспенивать.