В итоге, на листке бумаги я написала «Ключи у меня, если захотите попасть в свою квартиру, стучите с 09:00 по 18:00, позже не открою» записку скотчем прилепила на дверь.
Прошло четыре дня, его не было. Неужели, умер, прости Господи. Не появился он и на пятый день. Листок на двери я оставила.
Тем временем, утром субботы, дня, который я посвящаю лишь себе и отдыху, мне звонят из издательства, в котором я попала под сокращение и сообщают, что мне надо еще раз съездить к заказчику, видите ли, у него какие-то сложности с «избранной» художницей, которая выиграла конкурс. Почему я?
На этот вопрос мне ничего не ответили и сообщили: что нашего директора заинтриговал интерес заказчика, такого масштаба к моей «никчемной» персоне. И, видите ли, я не бездарь, и он подумывает вернуть меня, на прежнюю должность. Ну раз так, подумала я, почему бы не съездить.
По колени в снегу, я добралась вновь до этих кованных ворот. В саду тишина. По заснеженному саду добралась до входной резной двери, которая была уже открыта, положила ладонь на угол стены, уцепилась пальцем за короб двери, чтобы отдышаться. Внезапно, дверь захлопнулась от сквозняка и прищемила руку. Мою замерзшую руку. От боли я не смогла даже закричать, просто согнулась у двери и слезы хлынули из зажатых глаз. Было впечатление, что я опустила руку в горячий пар. Сердце защемило от боли.
– Видимо, вы нехорошо принимаете гостей, раз уж моя дверь наказала вас, – сказал Романовский, появившийся, внезапно, передо мной.
– И вам добрый день, – прошептала я, поджав губы.
– Проходите, – распахнул он дверь и отошел в сторону. Я кое-как выпрямилась и подняла глаза.
На нем была рубашка лилово-оранжевого цвета, словно закат, и вязанный жилет, в полоску, носить это, подумала я… По моему ничего не скрывающему лицу, было все очевидно. Раз он далее сказал:
– Вкусы, это не сочетание цветов, а проявление настроения души.
– На моем лице написаны мои мысли? – покраснела я.
– Да.
– Я смотрю, настроение так себе у вас, – прошептала я, зажав указательный палец, направляясь в столовую одним глазом поглядывая в сторону лестницы.
Романовский стоял у входа, взглянул на меня с ног до головы и добавил:
– М-да, скажем, вид у вас не особо презентабельный, чтобы заинтересовать клиента. Серое пальто в полоску и ванильный шарф.
Циничная улыбка затянулась на моем лице. Я уже готовила ответный удар. Но его холодный взгляд, странно на меня действовал, он словно растапливал меня, я неловко себя чувствовала.
– Заинтересовать клиента? – повторила я, сняв пальто, – пожалуйста, заинтересуйте лучше вы меня, а то я уже тороплюсь cбежать. Слезы непроизвольно катились из моих глаз от пульсирующей боли в пальце, я шла и манжетой свитера утирала влажные щеки.
– Да уж, наглости вам не занимать, я уж забыл, – сказал он и сел напротив, а я тем временем, решила проверить состояние прищемленного пальца, расслабила правую руку и появился мой бордовый, указательный палец с оторванным ногтем, пульсирующая боль все еще отдавала в сердце.
– Что вы там рассматриваете? – поинтересовался он.
– Травму, которую причинила ваша дверь, – всхлипывая ответила я.
– Не наша дверь, а ваша невнимательность и рассеянность.
– Да кто вас просил, ее вообще открывать, – возмутилась я.
– Это благодарность, за то, что я открыл заранее дверь, чтобы вам не пришлось мерзнуть? Вы, такая бледная, почти шепотом произнес он. Словно стесняясь своего вопроса.
– Так довольно! Рассказывайте, что на этот раз. Чем удивите, как выгоните? Чем вас не устроила иллюстратор года? – сменила, резко, я тему. Мне становилось неловко от любого вопроса от него, касающегося моего состояния. Он так заботливо спросил.
– Не снимите шарф? В столовой не холодно.
– А мне холодно, достаточного того, что сняла пальто, – пробурчала я. – Поговорим о деле.
– Ее задумки… Иллюстратора… оказались слишком очевидными, примитивными. А еще, мы узнали, что в прошлом, она зарабатывала деньги методами самой древней профессии и зачем нам такая дурная слава, верно? – прошептал он и замолчал, ускользающим взглядом пройдя по моему лицу.
– Не знаю, что и добавить.
– А вам и не надо.
– Вам не понравились эскизы?
– Она воображает не масштабно.
– А масштабно, это как? – спросила я, опершись локтями на стол и руками обхватив шею.
– Ну, к примеру вы, взгляните в окно, и скажите, что видите.
– Зиму… снег, зиму, снег…
– Весьма комично, – рассердился он, cжав губы и снова сложил ногу на ногу, положил левую руку на стол, поправляя пуговицу на манжете.
– Это тест? Откуда мне знать, вдруг вы воруете мои идеи. В прошлый раз вы не удосужились и слово сказать, я похожа на попугая?
– Смешно… – cказал он, не глядя. – Снова дерзите?
– Это не ответ! И вообще, когда смешно, люди смеются, поддаются эмоциям, а не говорят, с печалью в глазах, что им смешно… смешно им, – рассердилась я и взглянула на отекший палец, который не давал покоя пульсирующими болями.
– Господи Иисусе, просто, опишите в двух предложениях вид в окне – обиженно продолжил Романовский.
Я задумчиво взглянула в окно и уже приготовилась включить красноречие. Заметила, как по заснеженному саду гуляет женщина, зрелого возраста, в пальтишке по щиколотку, останавливается возле дерева, стягивает с головы платок и плавно опускает руку.
– Не надо усложнять, – прошептал мой собеседник, – просто скажите, что видите?
Только я открыла рот и резкий грохот раздался на верхних этажах, а затем словно скрежет, мы резко переглянулись, я вскочила. Голова моя резко закружилась и заполнилась шумом я удержалась, схватившись за угол стола. Он ринулся ко мне, видимо помочь, но как только я подняла глаза, резко остановился и сделал шаг назад. В этот момент я хотела сбежать через окно кухни, но опозорилась бы с концами. В столовой стало холодать, словно пронзающий ветер проникал под одежду.
Романовский отошел на пару секунд и торопясь, вернулся. Пытался скрыть свое волнение, но у него это не очень выходило. Он сел, поправляя воротник рубашки. Пуговицы, которой были застегнуты невпопад. А жилет сидел не так слаженно.
– Можем продолжить… – прошептал он, – вам лучше? Я принесу воды, – не дождавшись моего ответа направился на кухню и вернулся через пару секунд держа поднос, на нем дрожал хрустальный стакан с водой. Он поставил поднос на край стола и вернулся на свое место. Я зацепила поднос пальцами и потянула к себе, глядя на него, а он смотрел, видимо, на плинтуса. Либо сквозь стену.
– Продолжим, – прошептал он.
– Вы уверены? – сказала я, сделав глоток.
– Более чем.
– Вам не холодно? – прошептала я, вернув стакан на место и отодвинув поднос, растирая предплечья.
– А что, вам холодно? Сейчас принесу плед, – сказал он и резко вышел из помещения. Он, очевидно, был взвинчен. Моя догадка подтвердилась. Зачем плед, я могла бы надеть пальто.
В этот момент, я просто мечтала сбежать, испариться, скрыться, но решила, напоследок, блеснуть умом и красноречием.
Романовский вернулся с вязанным легким пледом в руке, осторожно подошел сзади и хотел только накрыть плечи. Я резко схватила правой рукой вязанную ткань у левого предплечья, чтобы закутаться сильнее и случайно притронулась к теплой ладони. Он мгновенно отдернул руку и двинулся к подоконнику, задев вазочки с цветами, они друг за другом посыпались на пол, разбиваясь на мелкие осколки. Я взглянула на него, он без лишних слов вернулся на свое место.
– Думаю, мы можем теперь продолжить, – заявил нервно он и вытянул кисть руки, распахнув пальцы на колене.
Он что брезгует, подумала я и обиженно взглянула в окно.
– Хотела бы увидеть ту, что заснеженной зимой искала в саду под деревом, прогуливаясь плавно, словно тень. Но она всегда спиной, будто держит обиду в глубине души. Ну а сейчас, я вижу, как хлопья белоснежные вырываются из плена небосвода серого…, и они так похожи на меня… – прошептала я дрожащими губами.
