И когда я чуть было не решаюсь сделать шаг ему навстречу, он напоминает мне, почему мы оказались в таком положении и почему пути назад нет.

– Жену свою ищу. Она вчера дел натворила и сбежала как крыса.

Его раскатистое рычание разносится по всему подъезду гулким эхом. Он нарочно выбирает слова пообиднее, чтобы задеть. И они попадают не только в меня, но и в уши соседки, выходящей из квартиры напротив.

Тактично молчать, пока женщина уедет на лифте, Олег, конечно же, не стал.

– Ты что вчера устроила?

– Я устроила? – у меня даже голос прорезается от возмущения. Это я? Я устроила?!

– А кто меня унижал перед друзьями? Что за баба вообще на мужа руку поднимает?

Женщина у лифта напрягается от услышанного, но зайти в кабину пришедшего лифта не спешит. Так сильно хочется зацепить свеженькую сплетню. Только когда пауза слишком затягивается, она с сожалением заходит в кабину. Чувствую, завтра весь подъезд будет спорить, чем же, с виду мелкая и нежная Ая, больше любит лупить мужа. Просто руками или у нее все-таки есть бита…

– А ты, случайно, ничего не перепутал? Это не ты меня в грязь окунул своей изменой?

– Да кому ты нужна-то? А вот видео моего унижения в сеть утекло. Надо мной все сотрудники ржут.

Вот это неожиданно. Олегу принадлежит небольшая сеть автосервисов. Там работают простые мужики и уж они точно не постеснялись комментировать.

– Что ж за друзья у тебя такие? Что даже лучшего друга так неосторожно слили?

Но совсем не это сейчас главное.

– Олег. Я не знаю, как это выветрилось из твоей головы так быстро, но ты мне изменил. И после этого думаешь, что все может быть как прежде? Я сделаю вид, что не заметила и дальше буду варить тебе борщи, гладить рубашки и стараться в постели, забивая на себя?

– Будешь, – пугающе твердо и без сомнений говорит он, – Еще и с улыбкой. И танцульки эти твои к черту. Пора уже своих детей рожать, нечего на чужих время тратить.

Если до этого я думала, что его слова мне делают больно, то очень сильно ошибалась. Вот она. Пронзающая, жгучая, острая. По-настоящему черная.

Однажды я решилась заговорить с ним о детях. Он отшутился, что рано. В следующий раз отмазался тем, что сервис, тогда еще самый первый только-только начал приносить прибыль, нужно раскрутиться и вот тогда… “Тогда” так и не случилось. Прошло еще семь лет и ни-че-го. Я не хотела его лишний раз дергать с этим. И наверное, подсознательно, после окончания училища культуры, стала учителем танцев именно у детей, а не у взрослых. Поработав несколько месяцев со взрослыми, я смертельно устала от сплетен и скандалов.

А пятилетки меня заряжают счастьем. Я часто смотрю на них танцующих, кривляющихся, увлеченных и представляю как же мог бы выглядеть мой малыш среди них.

Ответы Олега на вопросы и молчание о детях понемногу убивали меня каждый раз. Сейчас его слова как контрольный в голову.

В носу начинает щипать, а глаза наполняются слезами. Он переломал меня всю, но вот это, самое ценное всегда было спрятано. Сейчас он будто испачкал мечту. Отобрал у меня единственное, за что я держалась. Теперь точно ничего не будет.

– Чтобы когда вернусь, дома была, – плюет в меня этими словами и пока я задыхаюсь в черной вязкой мути, разворачивается и забивая на лифт, сбегает вниз по лестнице.

Кое-как закрываю дверь, ухожу на кухню. Гора салфеток в луже компота растаяла, никак не справившись и розовая ароматная жидкость капает на пол. Не обращая внимания на слезы, начинаю тщательно вытирать липкое озеро.

Где-то в глубине квартиры звонит телефон. Только этого мне сейчас не хватало. Наливаю стакан воды из-под крана, чтобы не пугать людей на том конце провода и выпиваю его залпом.

– Да? – гнусаво отвечаю.

– Ая, здравствуй. Сможешь завтра утром зайти ко мне? – голос руководителя студии, в которой я работаю, звучит очень отстраненно и холодно.

– Татьяна Васильевна, у меня занятия вечером, вы до пяти будете? Может, успею? Не хочется два раза ездить. Не близко же.

– Твои занятия на вечер отменены. К десяти жду.

Она бросает трубку, оставляя меня в растерянности. Это вот что такое было?

В открытое окно врывается горячий ветер с густым терпким ароматом трав, скошенных сегодня утром, сладким – цветущих лип и горьким дымом сигарет, что тянется с балкона этажом ниже. Следом за ароматами в комнату заглядывают звуки разгона троллейбуса, автомобильные гудки, песни под гитару, детский звонкий визг, шум листвы… Обыкновенная суета. Обыкновенного вечера. Обыкновенной жизни.

Нечеловеческая усталость накрыла меня чугунной плитой. Я так и сижу на кровати ссутулившись, смотрю в черное зеркало экрана. Он давно погас, но почему-то не нахожу сил пошевелиться. Внимательно рассматриваю свое отражение. Может, с возрастом во внешности что-то слишком сильно изменилось и меня совершенно невозможно любить?

Мама суетливо и запыхавшись забегает в комнату. Внимательно осматривает, будто сканирует меня на предмет повреждений. Из видимых – только заплаканные, грустные глаза. Она заметно расслабляется. Так сильно спешит, что не дождавшись пока успокоится дыхание после пробежки по ступенькам, между глубокими тяжелыми вдохами и выдохами, спрашивает:

– Я за творогом на завтрак бегала… А обратно шла, Олежку видела. Тут… Тут нормально все? Вы поговорили?

Откровенные разговоры у нас с мамой никогда не складывались. Особенно, после того как умер папа, который помогал нам понять друг друга. Он будто радио с двух сторон настраивал, и мы могли спокойно общаться. Без переводчика в его лице оказалось совсем туго. Мы как-то приспособились, но куча неловкостей и недопониманий нам мешают.

– Поговорили, – киваю я в подтверждение словам и берусь стаскивать одеяло с кровати. Обойдусь простынкой.

– Если разговором можно назвать диалог из оскорблений, упреков и приказов.

Мама кивает каким-то своим выводам и тихонечко прикрыв за собой дверь, выходит из комнаты.

Вместо душа и смены постельного белья, переворачиваю подушку на другую, сухую сторону, и исчезаю из этого мира. Сон забирает меня моментально, не дав как следует подумать… Вернее, помучить себя разбором произошедшего за эти сумасшедшие сутки.

Снится мне что-то приторно-сладкое. Слишком нереальное, для моего нынешнего положения почти разведенки. Что-то такое желанное, что я просыпаюсь только с третьей попытки будильника достучаться до меня и вся в слезах.

Нервные сборы заканчиваются пролитым чаем, порезанным пальцем и, кажется, нервным срывом. Посреди всего этого дурдома я плюю на все и усаживаюсь рисовать себе новое лицо. Темные очки на половину лица меня спасут на улице, но не в кабинете с Татьяной Васильевной.

В этот день, как ни крути, все против меня.

Решаю вызвать такси, потому что безбожно опаздываю. Но первый таксист, приехавший на вызов, не открывая двери, сообщает, что по всем пробкам на другой конец города не поедет и срываясь с места попросту уезжает. Следующая машина находится быстро, но мне попадается удивительно общительный водитель. И вместо отстраненного разглядывания вида за окном мне приходится выслушивать историю развития его бизнеса и рассказ о том, почему же пришлось переехать в наш южный город.

Но с другой стороны, большое ему спасибо. Не дал мне сожрать саму себя.

Тихонечко шагая по коридорам нашего дома культуры, я все гадала зачем же Татьяна Васильевна дернула меня так рано. Вцепившись лапками в ручку двери, я и представить не могла, что именно она мне скажет.

Тяжелая деревянная дверь кабинета открывается с тихим скрипом. Я попадаю в место, где всегда по-домашнему уютно, пахнет ранним утром и крепким сладким чаем.

Самое притягательное место – уголочек с горчичным креслом, обрамленным яркой зеленью каких-то необыкновенных цветов в горшках. Рядышком, создавая теплый круг света, стоит светильник на длинной ножке. Его ярко-желтый абажур украшен длинной бахромой . На конце каждой ниточки висит крошечная бусинка-капелька.