– Мам, можно я твою сумку возьму? Сиреневую.

– Можно, а ты куда?

– На свидание. Поздно буду, не жди меня, спать ложись. И не пей много, пожалуйста.

– Юль, я, наверное, сама разберусь, что мне делать. Аккуратнее там.

– Я, в принципе, тоже сама разберусь.

Александра подумала о том, что из Юльки получилась очень красивая девушка. И умная, и смелая. Упёртая, в хорошем смысле. Что она была очень сложным ребёнком, очень, но как-то справились, и всё обошлось.

– Мам проверь реферат, пожалуйста. Я тебе на почту скинула. Завтра сдать надо.

– Опять в последнюю минуту. Я устала, вина выпила…

– Всего-то полбокала. Тебе же ничего не стоит: работы минут на двадцать, – Юля отправила маме воздушный поцелуй. – Ну пожалуйста, пожалуйста.

– Иди уже, сделаю, конечно.

Александра не умела говорить «нет», особенно дочери. Честно говоря, она её немного побаивалась. Но плохой мир всё-таки лучше доброй ссоры. Пока он был жив, всё оставалось хорошо. Почти так же хорошо, как в старом советском фильме.

Александра так и не смогла до конца примириться со смертью своего отца.

– Почему так мало времени у нас было? Он же ещё совсем нестарый. Я не понимаю, почему именно он? Господи, он не может умереть, понимаешь? – Александра уткнулась лицом в плечо мужа и заплакала.

– Тише, тише, Юльку разбудишь. Мне тоже очень жаль твоего отца, но только если чудо произойдёт… Такое количество опухолей… Даже врачи удивились, – Влад говорил очень мягко, старательно подбирая слова, боялся причинить жене ещё большую боль. Если это возможно, конечно. Александра безумно любила своего отца. Влад тестя, конечно, уважал, ценил помощь, но тёплыми их отношения нельзя было назвать. Он замечал, что тот его недолюбливает, не видит в нём опору для дочери и внучки, а ещё – ревновал Александру к отцу: его она так никогда не любила.

– Я это понимаю, я не понимаю другого: за что это всё ему, мне, всем нам? Он же хороший.

– Хорошие всегда уходят первыми.

– Мама хочет отвезти его в Москву, там связи, врачи…Она не теряет надежды. Только я не уверена, что он дорогу перенесёт. Смотреть на него не могу. Жалость невыносимая внутри.

– Перенесёт. Пусть везёт, Надежде Михайловне так легче будет. Юлю возьмём на вокзал или не надо?

– Возьмём. Может, это последний раз, когда она его увидит.

Александра долго не могла уснуть этой ночью. Она вспоминала, вспоминала и вспоминала. Своё счастливое детство рядом с папой, его смех, забавно оттопыренные уши, большие и надежные руки. Как же она не заметила, что он болен, как пропустила? Ведь были же «звоночки», были. Он постарел. Стремительно и неожиданно. Плохо спал, всё время мёрз, быстро уставал. Постоянно ходил по дому в тёплой жилетке и меховых чунях… Нельзя всё это было списывать на переезд и ремонт в его новой квартире. Нельзя, но они списали. Если бы можно было отмотать жизнь на год назад, всё было бы по-другому. Или не было? Жизнь, в любом случае, не терпит сослагательного наклонения.

Отец являлся для Александры единственным авторитетом, почти духовным наставником, к нему она всегда прислушивалась, доверяла. А он предал. И вдруг Александра поняла, что отец просто очень устал: слишком многого все от него требовали. Дома, на работе. Родственники, друзья. Он думал обо всех, а о нём не думал никто.

Александра закончила проверять реферат дочери. Как обычно, всё оказалось не так просто – провозилась с ним больше часа вместо, обещанных Юлькой, двадцати минут. Зацепилась взглядом за папку с фотографиями на рабочем столе. Долго рассматривала старые, на которых Юлька ещё совсем маленькая. Хотела подлить себе в бокал ещё немного вина, оказалось, что в бутылке почти ничего не осталось и уже совсем поздно, давно за полночь. Завтра ей снова будет сложно заставить себя встать утром.

Александра прекрасно понимала, что надо перестать пить. Взять себя в руки. Собраться. Надо. Отцу бы очень не понравилось, если бы он увидел, как она существует последние несколько лет. Ведь уже проходила через всё это после его смерти. Тогда выбралась. Ради Юльки. А сейчас нет никого, ради кого хочется жить. Хочется исчезнуть, не быть.

Хлопнула входная дверь, Юля вернулась со свидания. Александра чертыхнулась: не успела лечь спать до её возвращения, теперь придётся слушать нотации по поводу и без. «Хотя, может быть, и всё обойдётся, – подумала Александра, – главное, подождать и не выходить из комнаты, пока дочь не уйдёт к себе».

Не обошлось.

Дочь приоткрыла дверь:

– Не спишь?

– Нет, фотографии смотрю. Реферат сделала. Вино опять всё выпила. Ещё вопросы есть?

– Ты чего такая злая? Я просто пришла тебе спокойной ночи пожелать, а ты… Ладно, я к себе. Можешь идти на кухню или куда там тебе нужно.

– Прости, Юль, я просто устала.

– Пить будешь меньше, тогда и уставать так не будешь.

– Сколько можно? Скажи мне, сколько можно, а? Я пью вино! Не водку, а вино. Сухое. Мне так легче. Хорошо, я алкоголик, если тебе так хочется. Только, пожалуйста, не мучай меня. Я прошу!

– Ненормальная. Мне просто хочется видеть тебя счастливой.

Надя утром собралась сходить в церковь – поставить свечки. Родителям и мужу – за упокой, братьям и внучке с дочкой – за здравие. Долго решала, куда пойдёт: в ту, которая рядом с домом, или прогуляется немного. Раньше она много гуляла. Выходила, когда уже смеркалось, и шла пешком до Кремля. Замоскворечье ей очень нравилось. Маленькие, узкие улочки, небольшие дома. Мало современных, этих уродских коробок или несуразных небоскрёбов, чувствуется возраст, история. Иногда гуляла по Горького – так и не привыкла называть улицу Тверской – заходила в кафе, заказывала себе кофе и пирожное. Теперь на всё это совсем нет сил. Ходить долго тяжело.

Всё-таки решила прогуляться до Полянки. Светило солнце, почти весь снег уже сошёл. Пахло весной и чем-то свежим. Подумала, что можно ещё зайти на рыбный рынок и побаловать себя красной рыбкой, дорого, конечно, но очень захотелось чего-нибудь вкусного. Даже почувствовала вкус во рту, представила, как достаёт из духовки запечённую форель, поливает её лимоном, выкладывает на тарелку и украшает веточкой розмарина. Наливает в бокал белое вино. У неё такие чудесные бокалы. Не хрустальные, конечно, но ножки у них витиеватые и очень красивые золотые ободки. Дочь, правда, их не любит, говорит, что они пошлые и совсем не для вина. Всегда достаёт другие. Ни разу не уступила, а Надя так мечтала, чтобы они хоть раз выпили из них – её любимых.

Когда выходила из церкви споткнулась на ступеньках и упала. Разбила лицо. К ней, конечно, сразу подбежали, помогли встать, вытереть кровь, посадили на скамеечку. Подождала немного, вроде бы только рука болит и губа распухла. Встала и пошла домой.

На второй день после родов у Нади поднялась температура, грудь стала каменной и жутко болела. Сашка родилась слабенькой, постоянно засыпала во время кормления. Тогда Надя легонько постукивала пальцем по носу дочки и плакала, глядя на неё: маленькие серенькие глазки, короткие светлые реснички, почти невидимые бровки и абсолютно лысая голова, даже пушка нет. Она мечтала о сыне, считала, что мужчинам в этом мире всегда легче, чем женщинам. Называла Сашку в записках, которые передавала мужу, просто ребёнком и всегда только в мужском роде. Писала о том, что в мире ещё на одну страдалицу стало больше, что опять всё плохо, и не стоило ей рожать, только хуже всем сделала. Леонид успокаивал, отвечал, что Сашка вырастет красавицей, так всегда бывает: из замухрышек вырастают самые обворожительные женщины. Писал, что дочь точно заполучила его ум и вырастет умницей, а как только Надя вернётся домой, то поймёт, какое это счастье – быть мамой.

Надю выписали на пятый день с температурой тридцать девять. Точнее, она выписалась сама по совету медсестры, которая ей очень симпатизировала из-за того, что Надя в честь неё назвала свою дочь. В роддоме нашли стафилококк – это опасно, а мастит можно лечить и дома.