Гришка молча убрал альбом за спину. Продолжил смотреть на Бориса, надеясь, что тот почувствует его взгляд.
– Гриш, ну че ты такой! Выпей, может, еще? Ну, все веселятся, музыка. Вот песня хорошая, она мне очень нравится. Пойдем потанцуем? Борьке вон до мата три хода осталось, по доске видно. Оп, уже два. Ну все, сел, не выберется. Я вообще с папой часто играю, но с Борькой – только раз или два садились. Он сильно злится, когда я быстро выигрываю. А я с собой ничего поделать не могу, папа велел никому никогда не поддаваться, – Майка одновременно виновато и очень самодовольно гыгыкнула. У нее был очень некрасивый, очень грубый смех.
Впервые за вечер Гришка посмотрел на нее более пристально – россыпь кудрявых волос, угольного цвета широкие брови, привычные тени под глазами, нос длинный и кривой, а рот непропорционально маленький. Но то ли свет так падал, то ли малиновая наливка так действовала, лицо Майки показалось до родного знакомым, как тогда, при самой первой встрече. Гришка согласился танцевать.
Держать почти детскую липкую ручонку в ладони было до брезгливости странно, обнимать узкую талию и едва-едва топтаться на месте – еще страннее. Майка опять что-то защебетала, и Гришке пришлось наклониться:
– Бывает же такое, да? Что идешь не туда, но сам не понимаешь, но вообще понимаешь, и поэтому как будто бы все хорошо, а на самом деле и нет, и вот печаль такая глушит, что вроде бы все светло, но как-то темно и пыльно, да, Гринь?
Пришлось прислушаться к песне – Цоевская «Печаль». Гришка серьезно посмотрел на Майкину макушку, трущуюся об его подбородок. Темно и пыльно. Да, примерно так и ощущается. Захотелось непременно об этом сказать.
Гришка наклонился, их с Майкой щеки соприкоснулись, он на самое ухо ей признался:
– Я так живу, Маечка. Мне всегда так. Всегда темно и пыльно.
Майка вдруг споткнулась, остановилась и подняла глаза на Гришку, чуть приоткрыв рот. На всем лице ее лежали неровные, битые тени, она была бледна и отречено-сказочна, как врубелевская царевна или бес. Гришка все еще прижимал ее к себе, чувствуя как где-то на уровне его живота трепещет ее сердечко, он чуть подался вперед, и Майкины глаза стали шире, она подняла подбородок.
– Блин!
Борька скинул шахматную доску со стола и замахнулся на смеющегося Данила.
– Сколько, тыщу я тебе должен? Гринь, дай тыщу, дома будем, я верну.
Гришка чуть оттолкнул от себя Майку и полез в карман. Расплатился за друга и потащил того на балкон, проветрить голову и поговорить.
– Гринь, ну че я, такой тупой что ли?! Ну объясни мне, пожалуйста, почему я всегда второй. Я всех делаю, кроме этого Данила сраного. А он каждый раз же на деньги, зараза, спорит, знает, как меня вывести…
Тактично промолчав о Майкиных победах, Гришка отодвинул лыжные палки и сел поверх летней резины. Борька плюхнулся на расшатанный табурет. Звуки в квартире стали громче, Данил на радостях включил что-то из Гражданской обороны.
– Ты пока там плясал и играл, я кое-чего нашел. – Гришка потер ладони. – Борь, мне кажется, там в альбоме фото моей матери.
Борька сразу посерьезнел, перестал сердиться.
– Ну, так Данин дед профессором в ее универе был, может он там фоткал выдающихся студентов…
Гришка мотнул головой, а потом сбегал в комнату и приволок альбом в отлично сохранившейся кожаной обложке. Открыл нужную страницу. Потом перелистнул еще и еще. Оказалось, что фотографий девушки почти пару десятков, и все сделаны в разное время года. Тут она выбегает в купальнике из озера, вокруг пестрит размытая листва, тут глаза ее подведены черным, платье тоже черное, в пол, она что-то читает с листа, призывно вскинув руку, потом серия черно-белых фото, где на девушке только белье, а поверх что-то тонкое, кружевное, едва заметное, за ними несколько постановочных кадров – девушка в белом коротком платьице, вся измазана разноцветными красками, она будто бы пляшет перед исписанными холстами, сияет от восторга, тонкая и звенящая, словно хрустальная феечка, словно июньский ветер.
Борька присвистнул.
– Это, конечно, чуть похоже, но та фотка, которая у вас в шкафу стоит, да и те, которые Изольда Павловна всегда показывает…
– Не она, да? – поморщившись, Гришка принялся кусать ноготь на большом пальце. – Не похожа совсем. Не она.
– Да, блин, в том-то и дело, Гринь, что похожа.
Борька мягко убрал Гришкину ладонь ото рта, закрыл альбом.
– Давай, наверное, у Дани адрес деда спросим. Он щас все равно на даче живет, делать нечего, вот и поболтаем. А я у отца машину возьму, и съездим на днях. Ты только бабушке не говори ничего пока, а то она тебя из дома не выпустит. Ночевать у меня же сегодня будем? Пошли, может, нафиг, отсюда? Надоело это все, как придурки орут. Это, Гринь, со Светкой, смотрю, завертелось у вас? Она девчонка хорошая, в принципе, сиськи тоже ничего, – Гришка закатил глаза и улыбнулся, а Борька, кажется, только этого и добивался. – А это, кстати, вы чего там с Майкой танцевали?..
***
У Майки обнаружилась совершенно омерзительная, непозволительная привычка постоянно трогать людей. Просто передать вилку не сможет – непременно коснется пальцев. Будет хохотать – взъерошит волосы. Будет утверждать что-то, беситься – ткнет локтем в бок. Просто позвать захочет – погладит по руке. А могла даже щелкнуть по носу – от этого в Гришкиной груди поднималось что-то, отдаленно похожее на злость. Хотелось отодвинуть ее от себя, хотелось, чтобы она больше совсем никогда не приходила, хотелось, чтобы исчезла, сгинула там же, откуда взялась. Но там, где был Борька, была и Майка. Она прилипла к нему как будто намертво, на жидкие гвозди, как будто смешалась с ним – не расцепить.
И Гришка больше не спрашивал даже, придет Боря один или со своей Маечкой – знал наверняка, что явятся вдвоем, будут глупо хихикать, жаться друг к другу, хвататься за руки и слюнявить друг другу лица, думая, что этого никто не видит.
Света, к счастью, ничего подобного от Гриши не требовала. Они как бы тоже считались парой, часто гуляли вчетвером, но Гришка почти все время молчал, брел где-то чуть позади, иногда, когда Света протягивала ему руку, брался за нее, но не видел в этом никакого смысла. Хоть Света и была довольно рослой, ниже Гришки всего на половину головы, идти было неудобно, приходилось примеряться под новый, чужой, ритм, ладонь потела, порой даже немного покалывало пальцы от онемения, и все время хотелось высвободиться.
Но складывалось впечатление, что тогда они безапелляционно проиграют Борьке и Майке в замысловатой дурацкой игре «Кто из нас лучшая пара?», а Свете было важно, чтобы игра продолжалась, чтобы они отставали хотя бы не с унизительной разницей по очкам, и Гришка терпел, проявляя всю теплоту, на которую только был способен.
За пару недель до дня города случилось настоящее чудо – асфальт на тротуарах и гранит на набережных окончательно высохли, а солнце повисло на небе крепко и уверено, обещая на время никуда не деваться. Ноги шли будто сами, кроссовки почти отрывались от земли, и очень хотелось дышать. Гришка волочился за Светой с чумной головной, смотрел как впереди, обгоняя Бориса, едва ли не вприпрыжку бежит к воде Майка. Вышли к Стрелке. У воды был сумасшедший цвет неразведенной синей гуаши, все блестело, играло, а небо было далеко и радостно. Навстречу, от ступеней, поднимались такие же, полупьяные, будто не веря, что вот, пережили, зима, наконец, кончилась, будет свет и тепло, будет смысл вставать по утрам.
Майка присела к воде, осторожно тронула ее пальцами и захохотала. Почему-то не сдержавшись, Гришка улыбнулся тоже. Дурацкая Майка, дурацкий смех. Света тут же обняла его со спины, прилипла щекой к поношенной кожанке, крепко сжала, будто пытаясь сделать прием Геймлиха, но Гришка вывернулся и мягко ее отстранил. Боря кинул на Гришку неодобрительный взгляд и покачал головой.
Ойкнув от радости, Майка кинулась обратно наверх, к колоннам, где опять располагался какой-то танцевальный клуб. Зазвучали латинские мотивы, и пары, пестрые не по своим облачениям, но по своему составу, закружились в танго. Было приятно на них смотреть – пожилой африканец в стильной джинсовке вел худощавую девчушку в огромных очках, прожженный байкер в косухе и бандане жарко обнимал пышнотелую мадам в легком розовом платьице, загорелая гибкая брюнетка – явно в прошлом профессионал – чуть раскрыв рот и призывно глядя, манила к себе своего робкого, то и дело спотыкающегося партнера. И никаких попыток сделать все идеально. Только удовольствие в чистом виде.
