Раз в несколько минут разрывалась одна хлопушка, а за ней вторая и третья, а потом на залпы стеклянным фейерверком отзывались бокалы. Гришка прикрывал глаза и видел перед собой тот ужасный единственный раз, когда отец его брал с собой на охоту. Стреляли так же радостно, остервенело. Так же праздновали быструю и напрасную птичью смерть.
– Эй, Гриш, все в порядке? – голос Светки осип и продрог. Кажется, это ее порядком следовало бы поинтересоваться.
Гришка еще раз сунул голову под воду и выскочил из туалета, пропуская внутрь позеленевшую пыхтящую Светку. За ней тянулась плотная тошнотворная вонь паленых волос.
– Мне просто ванна нужна, – попыталась оправдаться Светка и тут же рухнула на колени перед унитазом.
Гришка прикрыл дверь, распрямился и сразу поежился: холодная струйка от затылка скользнула за шиворот, пронеслась по позвоночнику, и только потом успокоилась, впитавшись в брюки. Эта ледяная стрела меж лопаток, на миг остановившая сердце, напомнила Гришке о доме. Он пробрел в темную прихожую, стал рыться в куртках. Рылся долго, но своей, темно-синей, с огромным капюшоном и серебряными пуговицами поверх сломанной молнии, не находил. Устав, присел на обувную полку и чуть кривовато улыбнулся, глядя на пестрое празднество, очерченное дверной рамкой. Искры бенгальских огней, блики от потных лиц, скинутые бархатные туфли со сломанным каблучком, оброненная сережка, разбитый бокал, смазанный вихрь сияющих ярких тел. Все это выглядело прекрасно-далеким. Практически несуществующим.
Борька, такой заметный в своей ядрено-рыжей рубашке, вдруг разрушил морок, налетев причинным местом на угол стола и громко выругавшись. «Точно! Стол» – пробормотал Гришка, покривившись. Они тащили его с Борькой из родительской спальни. Там-то куртка и осталась…
Дверь в спальню на всякий случай Гришка открывал медленно, да еще и несколько раз перед этим в нее постучав. Мало ли кому приспичило там запереться в новогоднюю, совершенно новую и чистую, ночь. Не хотелось мешать.
Из спальни потянуло морозом и синевой. Там, на кухне, все было малиново-желтое, легкое, несущееся куда-то с немыслимой скоростью. В подслеповатом коридоре, где Гришка проторчал последние полчаса, царило сероватое и вялое безразличие. А тут вдруг холод. Зима. Казалось – шагнешь через порог, и под ногами заскрипит снег. Гришка протиснулся боком, прикрыл дверь и обхватил себя за плечи. Земфира чистым продрогшим голосом откуда-то тянула: «Мы летели вовсе не держа-а-а-ась, кто же из нас первый упадет?». Горела только настольная лампа. В кресле ворочалось чудище.
– Борис со Светкой так и танцует? – буркнуло оно, сверкнув глазами.
Гришка подошел ближе: ну какое чудище? Девчонка. Страшновата, конечно, да еще и заревана, кажется. Горбатый носище торчит из-под пледа, под неприятно блестящими глазами – стариковские мешки, а губы собраны как у воинственного туземца – вот-вот плюнет через трубочку отравленный дротик.
– Ну? – плюнула только требовательным междометием.
Чувствуя, что ноги опять слабеют, а комната кренится куда-то влево, Гришка совершил запретное действо: упал на кровать Борькиных родителей. Упал, на всякий случай, поперек, головой поближе к чудищу. Земфира наконец-то успокоилась, и Гришка ответил:
– Не танцует. Светка с унитазом обнимается.
Из-под пледа послышалось одобрительное хлюпанье носом.
– Ей еще волосы подпали, кажется.
– И они все сгорели?..
– Нет, конечно, не все. Не злорадствуй.
– А вот хочу и буду. Может я вообще злая.
Гришка сделал пару тюленьих потуг и свесился с кровати вниз головой. В висках застучало, но теперь свет падал на кресло как надо. У чудища все-таки были хорошие глаза. Мягкие. Сразу какие-то родные, беспечные. Ну и что с того, что ревела? Заметно сразу, что больших бед не видела еще, не зачерствела, не выгорела.
– Ты долго пялиться будешь, а? – чудище поерзало, уползло от лампы. Скрылось.
– Не злая ты. Вот и все.
Гришка перекатился через край кровати, бестолково ухнул на пол, и только тут полностью очухался и заметил свою куртку. Он схватил ее небрежно, одной рукой, подскочил на ноги, и вышел из зыбкой комнаты, хлопнув дверью. Прощаться с чудищем он не собирался: был уверен, что они еще встретятся.
На кухне Гришки, ожидаемо, не хватились. Только веселье медленно, но неустанно затухало. Утомились, объелись, да и выпили порядочно. Теперь на ногах оставался один совершенно одетый Борька, который почему-то мыкался от одного товарища к другому и тупо бормотал:
– Ребята, а где же моя майка? Где моя майка?
Просто пожав плечами, Гришка вышел прочь из квартиры.
По городу бродил долго: с удовольствием мерз, глазел на подпитых людей и озверевших от салютов собак, пинал глыбы льда поближе к сугробам, а потом, устав, спускался к ощерившейся ледяными глыбами реке. Почти на каждой гранитной лавке еще праздновали. Гришка просто принимал предложенное шампанское и пил из горла, сжимая закостеневшими пальцами ледяную бутылку. Холодная жидкость валилась в желудок и грела, грела, грела, и идти на этом топливе можно было километры и километры.
Когда над Стрелкой приподнялось заспанное, совершенно неумытое и неготовое к новому дню и новому году, солнце, Гришка поковылял к Невскому, а оттуда – к Фонтанке. В свой двор заходил тихо, а в парадной и вовсе старался не дышать – знал, что в большинстве квартир старики, и они наверняка спят. Малодушно боялся разбудить их не из заботы, а потому, что его рассветное возвращение могло стать очередной новостной повесткой. Гришка терпеть не мог, когда к бабушке подходили соседки и, участливо покачивая головами и посверкивая зубами, охали и ахали о судьбах непутевой молодежи.
Скинув ботинки в прихожей, Гришка сразу пробрался к себе и юркнул под тяжелое одеяло. Пахло забытым на столе кофе, нафталиновыми шариками, бабушкиной помадой, вишневым пирогом. И после мороза, наверное, лучше и быть ничего не могло. В тепле, уюте, в привычной обстановке, Гришка разомлел и поплыл. Но медный ледяной шар в груди продолжал раскачиваться, бередя душу, остужая сердце, замедляя жизнь. Гришка, уже проваливаясь во тьму, в последний раз распахнул глаза, успев выхватить на потолке лепнину, пыльную люстру и мелкого паучка, бесконечно одиноко и свободно летящего куда-то на своей паутине.
Домой хотелось просто невыносимо.
***
– К отцу пойдешь?
Бабушка, в парадной блузке и с крупными жемчужными сережками, сидела у стола с любимой фарфоровой кружечкой и смотрела в окно. Тусклые от времени стекла чуть подрагивали в деревянных рамах, хоть и видно было, что утро выдалось относительно спокойное и ветер не сильный.
Гришка крепче завернулся в одеяло, отвернулся на другой бок. Судя по нещадной, едва выносимой головной боли, поспал он от силы пару часов. Если бабушка встала так рано, значит, на то есть повод.
– Уже ждешь студентов? – пробормотал Гришка, пытаясь вновь открыть глаза и облизывая наждачным языком сухие губы.
Бабушка глотнула кофе, поправила воротник, смахнула со стола несуществующие крошки, но потом все-таки решила ответить.
– Григорий, ну что за вопросы? Конечно, жду. Как и каждое первое января. Или ты решил, что они неожиданно меня забудут? На такое злодейство, кажется, способен только ты.
– Баб, ну не начинай. – Гришка сел на своем раскладном кресле, поискал жадным взглядом стакан с водой и, не найдя его, широко зевнул, не забыв, на счастье, прикрыть ладонью рот. – Я же заранее предупредил тебя, что буду встречать Новый год у Борьки, и ты с этим согласилась. Помнишь?
Бабушка только сглотнула, даже не повернув головы. Она смотрела в окно с таким упорством, что Гришка просто пожал плечами и, все еще не скидывая с себя одеяла, побрел в ванную.
– Уйду в течение часа, не бойся. Они к тебе так рано не ходят.
Гришка присосался губами прямо к крану, пил долго, с наслаждением изнуренного жарой путника. Потом купался, потом чистил зубы, пытаясь хоть как-то уменьшить стойкий запах перегара, который он и сам отлично ощущал. Вот почему бабушка так недовольна: боится, что кто-то из ее бывших учеников учует в квартире почетного преподавателя запах алкоголя. Преподаватели – они же не люди, конечно. Не пьют, не дышат, не радуются жизни. Во всем безупречны и несклоняемы ни к единому общечеловеческому греху. Так думала Изольда Павловна, Гришкина бабушка. И за долгую жизнь никто не смог ее в этом разубедить.
