– Забавно, – неожиданно проговорил Кернунн. – Место, где мы начинаем свой путь, для смертных созданий служит пределом, до которого они доходят, и в котором остаются навсегда.
Он вскинул свою рогатую голову, осознав, что сказал это вслух, и непроизвольно прикрыл рот рукой, глядя на Одина. Его глаза, наполненные темно-зеленым пламенем с неестественно-черной окантовкой, не выдавали эмоций, но Карн безошибочно уловил вспышку страха, а спустя мгновение – готовность к схватке. Но Один лишь по-старчески крякнул и вновь улыбнулся, правда в этот раз его улыбку увидел один лишь Карн.
– Ты прав и не прав одновременно, Беда Досточтимый, – последние слова Всеотец произнес с нажимом, намекая, что отлично знает, какое имя взял себе Кернунн, пока странствовал среди простых смертных. Его это действительно забавляло, потому что он сам неоднократно поступал также – учился мудрости у людей и представителей других рас, которые, как оказалось, могут дать богам не меньше, чем взять у них.
– Мы рождаемся в Дуате, большинство из нас, – пояснил Один, а Карн почувствовал, как при этих словах золотистая аура Мидаса, подернутая легкой рябью и утерявшая былую прочность из-за литров кромы, вылитых богом в собственное чрево, изменилась. Парень не понял этого чувства, что-то на границе печали и презрения к самому себе.
– И приходим в Ра, – продолжил Всеотец. – Смертные расы – напротив, рождаются в Ра и приходят в Дуат. Но ты ошибаешься, друг мой, полагая, что этим их путь завершается. На самом деле, это мы ограничены, для нас есть пределы, а вот для них пределов нет. Но позвольте оставить эту историю для другого раза.
– Прости, Всеотец, – Кернунн почтительно склонился. Карн подумал, что хотя трикстером здесь должен быть Луг, Кернунну эта роль дается несравнимо легче. – Пожалуйста, продолжай.
– Как я уже сказал, так было в Золотой Век, но потом все изменилось, – и голос Одина тоже изменился. Он зазвучал не со всех сторон, как обычно, а будто изнутри каждого, кто присутствовал в друидском брохе. Карн понял, что для Всеотца это тяжелое воспоминание. О таких не хочется говорить, но как правило – именно такие воспоминания самые важные.
– Я сейчас точно не скажу вам, что произошло, потому что не вправе говорить о причине, – теперь уже все слушали Всеотца, ловя буквально каждое его слово. Огмиос и Ансгар, кажется, даже перестали дышать. – Об этом, Карн, ты можешь спросить у Велеса, если Вселенная решит вновь свести ваши пути. В тот роковой день он был в городе Мехат-та-уи, что с ныне мертвого языка переводится как «Соединивший два мира». То был величайший город, построенный ариями, и в нем нашли свой приют все народы – от людей и дриад до ифритов и наг.
Карна буквально затопило эманациями любопытства, которые источали все вокруг, даже вусмерть пьяный Мидас. Да и он сам не стал исключением. То, что говорил Один, было истинным Откровением.
– В Мехат-та-уи неудачный… эксперимент разорвал Завесу между Ра и Лимбом, хаос нереальности хлынул в мир смертных и даже боги не знали, как это остановить, – Всеотец непроизвольно сжал Гунгнир с такой силой, что зачарованное дерево натужно затрещало под его побелевшими пальцами. – Но смертные создания в очередной раз оказались мудрее. Великий Совет, в который входили представители каждой расы, жившей на планете, объединил свою силу, чтобы восстановить Завесу. Но не люди, ибо они стали причиной катастрофы и их исключили из Совета.
Карн уловил изменения в аурах окружающих. В ментальных полях Ансгара и Огмиоса проскользнуло недоверие, а вот Асвейг с Сироной почему-то совсем не удивились. Луг тоже не был удивлен, тогда как Лейва, приютившегося подле Мидаса, прошиб озноб.
– Но именно это, недопущение ариев до Ритуала, в итоге спасло людской род, – в натянутой тишине слова Всеотца искрились яркими образами прошлого, которые распускались в древнем брохе непередаваемыми красками, точно неземные цветы.– Совет не смог восстановить Завесу, не полностью. Как побочный эффект Ритуала, между Ра и Дуатом словно мыльный пузырь выросло неведомое пространство, без законов и порядка, пугающее своей неправильностью даже порождения Лимба. А так как каждый член Совета воплощал суть своей расы, все они оказались навеки связаны с этим новым миром.
– И потому после смерти все они, все эти расы, каждый из них, отправляются туда, в это дерьмо, что вы прозвали Хельхеймом, – закончил за него Мидас. Он залпом допил крому и отшвырнул железную чашу. Та гулко ударилась о доски пола и откатилась к ногам Гуннара, который непринужденно остановил ее носком высокого кожаного сапога. – А треклятые людишки не потеряли связи с Дуатом, ха! Их сути после гибели тел остаются свободны, так?
– Так, – кивнул Один, оставив без внимания гневный тон Мидаса и тот факт, что его довольно грубо перебили уже во второй раз за этот не слишком продолжительный разговор. – Именно поэтому нет никаких сомнений – Нисса и Фавна там, в Хельхейме.
– Я уже понял, – огрызнулся Мидас. Карн неожиданно осознал, что впервые видит его таким. Сколько же кромы потребовалось, чтобы захмелить бога? Пусть и потерявшего львиную долю своей силы. – На самом деле – плевать. На Золотой Век ваш, на всю эту трагическую историю. Вопрос один – как попасть в Хельхейм?
Всеотец поднял голову, но посмотрел не на Мидаса, а на Карна. Парень обернулся, почувствовав его взгляд. Взгляд, от которого не могла укрыться ни одна душа в этом мире.
– Я должен предупредить, – глаза Одина сменили оттенок. В них больше не было сапфировой глади прозрачных небес. В них застыла лазурь чистейшего океанического льда. Такие глаза были у него в тот день, когда Карн впервые встретился с древним северным богом, пройдя Дорогу Одина и не сойдя с ума. – Долгое время я полагал, что пути нет. Ни людям, ни богам. Еще никому не удавалось попасть в Хельхейм, не будучи представителем не-людской расы. И конечно, никто оттуда не возвращался. Никогда.
Мидас подковылял к стулу, на котором сидел Карн и положил руку на плечо парня. Его движение было на удивление плавным, а прикосновение – почти нежным. Карн совсем перестал понимать его настрой, слишком уж он был пьян.
– Мы с этим парнем порешили главаря Серых в своем времени, – Мидас слегка шатался, да и взгляд его медовых глаз не отличался осмысленностью, но говорил он на удивление четко. – Мы разбили армию Ангелов и прошли космос насквозь, чтобы оказаться здесь. Кто-то еще делал подобное? А, Отец?
– Тогда у тебя тоже не было правой руки? – вмешалась Сирона. Девушка непроизвольно положила руку на сакс, когда Мидас подошел к Карну, и все еще держала ладонь на рукоятке боевого ножа.
– А у него? – Гуннар ткнул пальцем в сторону Карна. – У него ведь были глаза, не так ли?
– Вы как Тюр и Хёд, честное слово, – проговорил Регин, совсем невесело улыбнувшись. – Не поймите неправильно, я не сомневаюсь в ваших талантах, да только…
– Это не важно, – теперь настал черед Всеотца перебивать. Его слова прозвучали на пределе слышимости, но каждый уловил их суть, и каждый обернулся к древнему богу. Такому могучему. И такому одинокому в своем могуществе.
– Они пройдут свой путь, либо не пройдут его, и не важно, сколько у них при этом рук или глаз, – констатировал Один. Его последующие слова заставили всех замолчать и еще многие часы после того, как он закончил, никто не проронил ни слова. – Я расскажу, как пройти в Хельхейм, но лишь потому, что Карном и Мидасом движет любовь. Я вижу – она даст им шанс. Но вы – никто из вас не пойдет с ними. С ними вообще никто не пойдет. Они дойдут до Хельхейма вместе. Или умрут поодиночке.
Мидас фыркнул. Скорее просто из пьяной гордости, ведь он отлично понимал – нет в словах Всеотца ни капли пафоса. Он говорил как есть, и если кому-то его речи казались высокопарными – это сугубо их проблемы. Хотя, надо думать, здесь таких не было.
Карн вновь отвернулся к стрельчатому окну, определив направление отнюдь не по одному лишь сквозняку. Живые объекты и неживые, все они лучились перед ним непередаваемой словами пестротой красочных фейерверков. «Цвет из иных миров»?Отнюдь, в отличие от лавкрафтовского этот цвет был вполне себе земным, и Карну еще только предстояло разгадать его тайны.
