Я вижу маму, которая сидит в стуле-вертушке перед квадратным монитором компьютера. Она положила ногу на ногу в черных капроновых колготках и завернулась в коричневый вязаный плед, но всё равно ежится от холода.

Мама просит папу закрыть окно.

– Отстань от меня, – папа говорит это каким-то птичьим голосом, истончающимся на последнем слове.

Мама, молча, встаёт и идёт закрывать окно.

– Оставь, сказал, – папа поворачивается лицом к маме и корчится, изображая боль.

– Коля, на подоконнике снег лежит. Мне холодно, – громко говорит мама и поворачивает оконную ручку.

– Не видишь мне плохо? – папа срывается на визг и слезы, – у меня голова болит, умоляю, – Он начинает всхлипывать.

Мама резким движением поворачивает ручку обратно, и окно со щелчком открывается опять. Дверь в комнату слегка вздрагивает от потока воздуха.

– Коля, может тебе надо к врачу, если вот так болит? – мама стоит напротив него и смотрит на скомканные простыни.

– Этот поганый город, машины. Выхлопные ГАЗЫ, – папа опять корчится, будто от спазма резкой боли.

– Давай поедем за город, хочешь, есть же машина, можем на неделю к родителям на дачу сгонять, – говорит мама, закутавшись в свитер и сложив руки на груди.

– Меня укачивает и тошнит в машине, ты же знаешь. Отстань, мне плохо, – папа переворачивается снова лицом в подушку и его слова звучат нечетко.

Мама берет пульт от телевизора и включает его, сделав звук потише. По телеку говорят что-то про Москву, я не могу разобрать слов.

– Опять все врут, – говорит папа, – Все врут.

Мама с раздражением выключает телевизор.

– У тебя все плохо, куда не посмотришь, – с досадой говорит мама, садясь на стул, и начинает что-то читать в компьютере.

Я сижу на кухне и смотрю на синюю стену, неаккуратно окрашенную жирной краской. Говорят, что синий цвет относится к холодным. Мне действительно холодно. Липкие комки синей краски выделяются на стене. Над плитой на синем фоне видны коричневые пятнышки от застаревшего жира. Моя нога прилипает к чему-то на полу. Я обращаю внимание на то, как мне противно сидеть на этой кухне, где ещё вчера я с аппетитом ела мамину жареную картошку с антрекотом, а мама громко смеялась, показывая свои большие белые зубы. Сегодня тут холодно, я смотрю на мир через папины глаза. Я больше не могу вспомнить о хорошем, этот синий холод просочился в меня.

7. ГЛАДИАТОР

В годы бурной работы в туристическом бизнесе, в самом начале 90-х, папа заключил договор аренды теплохода для речных круизов. Сумма была шестизначной. Расплатиться с фрахтователями в случае провала у него было бы нечем. Он любил говорить: «Вначале у меня была только авторучка и жёлтый справочник». Именно оттуда мои родители ежедневно выписывали по несколько десятков телефонов разных предприятий, убегавших со скоростью спринта от советской реальности бывших НИИ и частных контор, которые мама и папа ежедневно обзванивали, предлагая теплоходные поездки из Санкт-Петербурга на остров Валаам. Идея закрутить туристический бизнес у папы возникла довольно внезапно, моя бабушка тогда подрабатывала в маленькой турфирме тем, что сопровождала небольшие группы в поездках в Таллин на выходные. Муж маминой подруги предлагал открыть туристическое агентство и арендовать теплоходы для круизов по рекам и озерам России. Предложение для трещавшего по швам от перестройки финансового положения казалось не таким уж авантюрным. Папа ничего не смыслил в туризме, он был физиком по образованию и спортсменом в душе. Тем не менее, те, кто пережил 90-е в России, знают, что внезапный карьерный дрейф не был редкостью. Врачи уходили работать в экстренную наркологию, разъезжая по квартирам, расклеивали свои услуги на грязных бумажках фонарных столбов и трансформаторных будок с надписью:

«Выводим из запоя недорого».

Филологи торговали сигаретами и пивом в палатках, а спортсмены становились телохранителями бандюков. Папа сопоставил в голове все за и против, присмотревшись к туризму, и обнаружил у себя некоторый спортивный интерес. До этого карьерных амбиций у него не было. После окончания МИФИ он несколько лет проработал на атомном реакторе, где по его словам, получил непоправимый вред здоровью, после чего окончательно решил отдаться спорту, увлечению, которое неуклонно сопровождало его с детства. Он был высоким атлетичным юношей со светлыми глазами и широкими скулами, доставшимися ему по наследству от родственников дедушки из Рязани. Папа жил спортом. Ему были чужды шумные студенческие компании и внимание женщин, в них он тушевался, говорил невпопад о лёгкой атлетике и ходьбе, из-за чего прослыл чудаком и занудой. Распрощавшись с наукой и необходимостью следовать общепринятому рабочему графику и образу жизни, он с облегчением ушел в спорт – стал тренироваться самостоятельно и на сборах, участвовал в соревнованиях, и получил звание мастера спорта по биатлону, а затем и спортивной ходьбе. Образ жизни спортсмена, напоминавший спартанские условия, где самым большим наслаждением было поедание кускового сахара, который папа запивал горячей водой по причине отсутствия чая, дисциплина и ежедневные многочасовые тренировки на выносливость – это все было папиной комфортной средой обитания. Он не стремился к привычным удовольствиям, как сейчас принято говорить, нейро-обычных людей – вкусной еде, красивой одежде, путешествиям или тусовкам с друзьями. Папа получал удовольствие от ощущения того, как кровь приливает к икроножным мышцам, когда он, напрягая все тело, ускорялся перед финишем. Он жил в основном на сборах, в комнатах с другими спортсменами, но не ощущал от этого дискомфорта. Его внутренние границы представлялись физическими возможностями его тела, которые он измерял в шагах, секундах и километрах. Эти цифры делали папу счастливым. Женщины появлялись в папиной жизни случайно, и это, в основном, был бег на короткие дистанции.

Мама и папа познакомились на море в Пицунде. Мама рассказывала, что папа пришёл на пляж и бесцеремонно улегся на её полотенце, пока она с подружкой купалась в море. Выйдя из воды, мама опешила – какой-то мужчина в красных легкоатлетических трусах «адидас» лежал на её вещах. Мама громко возмутилась и попросила его встать немедленно. Папа подтянулся на мускулистых загорелых руках и совершенно равнодушно посмотрел на маму: «А, простите, девушка, я думал, что это мое полотенце.»

Позднее выяснилось, что его полотенце было белым в красную полоску, в то время как мамино – голубым с ракушками. Папа не придавал значения таким вещам, он попросту не замечал деталей, которые его не интересовали – цвета, природные объекты, предметы искусства казались ему однообразной массой. Как-то раз, он подарил маме на восьмое марта четыре жёлтых розы. Мама была в ужасе. Папа один цветок по дороге уронил в грязь, а уменьшать букет до трех цветов показалось ему нерациональным. Зато он помнил все спортивные результаты по ходьбе, лёгкой атлетике и биатлону последних десяти лет, с жаром рассказывал про то, что эфиопские марафонцы в скорости не сравнятся ни с одним европейцем. Когда он смотрел на какую-нибудь длинноногую красотку, то представлял для каких прыжков в длину или в высоту лучше бы подошла её фигура.

Мама рассказывала, что с первых дней совместной жизни папа, как ни в чем не бывало, внезапно падал на кухне на пол и начинал отжимания, а красные трусы-лепестки «адидас», которые он считал, единственными подходящими для тренировки, берег как зеницу ока. Однажды, они улетели с балкона, где сушились на веревке, в квартиру этажом ниже, где долго никто не жил. Папа, недолго думая, полез через балкон, а соседи вызвали милицию. Менту в участке папа час обстоятельно объяснял почему уже лет пять бегает именно в этих трусах, а носки сушит исключительно надевая на сахарницу или банку – так резинка растягивалась и не сдавливала ему лодыжки. Физические ощущения были для папы очень важны, он не терпел давления резинки на белье, поэтому трусы под штаны он не надевал, а одежду обычно покупал на пару размеров больше. Папа выбрал маму, потому что она не оказывала на него никакого физического давления, ему не было тесно с ней.