Во время молитвы мы стояли с сестрой поближе к клиросу, откуда доносились ангельские голоса поющих отроковиц. Нас бабушка тоже называла отроковицами. Мы только что вошли в этот религиозный статус, достигнув семи лет, и это значило, что нам предстоит вместе со взрослыми приходить с самого утра и стоять в очередь на исповедь. Сам момент исповеди не производил на меня впечатления – батюшка склонялся, накрывая мою голову и плечи золотой епитрахилью, и мягким голосом говорил, что Бог прощает мне все грехи. После этого мы крестились и шли к причастию. Высокий батюшка и молодой пономарь с чистыми, как вода глазами стояли у алтаря и держали чашу с кагором. Я помню, как ложка с алой жидкостью и кусочком хлеба, обдававшим мой рот теплом, вызывали ощущение головокружения. Я чувствовала, как этот мокрый кусочек проваливался внутрь меня, будто в сосуд, который еще никогда не наполняли жидкостью. С этим ощущением я подходила к женщине в платке, туго завязанном на шее и юбке в пол, стоявшей с блаженной улыбкой, и брала у нее просфоры. Они были очень красивыми и напоминали шкатулку, нижняя часть которой была округлой и простой, а на верхней, похожей на крышечку, был отпечатан узор в виде креста и буковок, напоминавших о Иисусе.

Две части просфоры символизируют душу и тело, неразрывно связанных в человеке. Белая дрожжевая масса, которая затвердевает после запекания, склеивает их. Однажды я столкнулось с чувством, будто части меня, потеряли внутренний контакт, отклеились. Тесто еще было сырым. Я была подростком.

Сердце стучит, как бешеное, я чувствую, что мне не хватает воздуха, чтобы сделать вдох. Перед глазами мутное отражение себя в окне напротив. Люди облепляют и обволакивают меня с двух сторон, незнакомые, пахнущие сладкими приторными духами, смешанным с едким запахом из тоннеля метро.

«Просьба соблюдать спокойствие, поезд скоро отправится».

Картина собственного я уползает, как будто чернота тоннеля вытягивает её из меня. Желтый свет вагона напоминает интерьер из «Пилы», когда маньяк вот-вот схватит жертву. Ужас, который пульсирует в моих нейронах, впрыскивает в кровеносные сосуды адреналин. Позже, на занятии по биохимии я узнаю, как работают нейромедиаторы, какие эффекты проявляются симпатической нервной системой, и почему мы испытываем страх, который сопровождается телесными ощущениями.

Сейчас поезд поедет, сейчас поедет, добраться бы до следующей станции и выбраться на воздух, а там будет легче.

Я бегу по лестнице на станции Ясенево, бьюсь плечом о стеклянную дверь метро.

на улицу

нараспашку

воздух здесь вдыхать легче

сердце еще бьется

большой глоток пива

больно в носу

но я ощущаю себя

ещё глоток

Я помню, когда впервые почувствовала учащенное сердцебиение и онемение в правой руке, будто перестала понимать, как пошевелить ей. Рука держала телефон и не отличалась от себя прежней, но мое тело ощущало ее чужой частью, куском мяса без жизни. Я сильно испугалась. Я только что выпила две банки ягуара, но чувствовала себя полностью трезвой. Я хотела бежать, чтобы избавиться от страха смерти, который пронзающим, как ледяной ветер порывом, выдувал саму себя из меня.

Я не знала, что это. Мне казалось, что сейчас я могу потерять сознание или умереть, я была одна в подъезде своего дома, где ждала парня. Зеленые стены и лестничные перила, казалось, изменили насыщенность, свет был не таким, как прежде.

Дрожащими пальцами я набрала смску:

– Мне плохо, я тут, я не знаю, что это!

– Что с тобой?

– Мне страшно, как будто сейчас случится что-то плохое.

– Это паническая атака, у меня такое было после гаша. Выходи на улицу, я тебя встречу.

Панические атаки случались почти каждый день, особенно, когда надо было выходить из дома или ехать в транспорте. Я рассказала о них маме. Мы пошли к какому-то врачу в Семашко и он прописал феназепам, который надо было принимать при тревоге. Она сказала, что это особенности моей вегетативной нервной системы, потому что нервы, не успевают расти за остальным организмом.

Мне было страшно и тяжело справляться с приступами, феназепам я не стала принимать, потому что от него я испытывала сонливость и безразличие. Я избегала длительных поездок на метро несколько лет. Как-то в интернете я прочитала, что во время приступа страха можно практиковать дыхательные упражнения, они лишь несколько помогали сфокусироваться на своем теле и не ощущать отстранение.

Учась на пятом курсе в медицинском университете я наконец дошла до лекций по психиатрии и узнала, что в международной классификации болезней есть рубрика «пароксизмальная тревожность», где сухим канцелярским языком раскладываются все возможные симптомы – и дрожь, и сердцебиение, и онемение, и ощущение измененности собственного «я».

К этому времени мне уже удалось побороть панический страх смерти, а приступы случались не чаще раза в год. Какой прозаичной оказалась моя проблема – диагноз, антидепрессанты или психотерапия. Раньше мне казалось, что повторяющиеся странные ощущения были, возможно, предзнаменованием моего отличия от других. Я испытывала внутренний подъем, когда проводила параллели с Эмилем Синклером2, понимая, что я тоже делюсь на две части, принадлежа к светлому миру семьи и пугающему миру снаружи. Именно так я чувствовала себя, когда случались панические атаки, и я переставала быть полностью собой. Одновременно с этим моя подростковая жизнь менялась, создавая внутреннее противоречие – то отвращение к ранее привычным вещам – разговорам с мамой по душам, чтению книг, поездкам с родителями загород, то, наоборот, густое чувство ностальгии и желание вернуть их. Тусовки в дворовой компании с пивом, поцелуи взасос на лестничной клетке, засаленные лацканы кожаной куртки, то сильно притягивали, то будто током били внутри головы – перестань!

В своей повести «Демиан» Герман Гессе предлагает известной библейской притче о зависти и братоубийстве – Каине и Авеле, прозвучать иначе. Демиан становится чёрной точкой в чистой и спокойной жизни Эмиля, растущей на глазах по мере того, как растет и он. Вместе с ним росло стремление к саморазрушению. Мой мир раскачивался, как мир маленького Эмиля, который не смог принять того, что Каинова печать – это не позор и грех, а внутренняя опора или даже сила. Я боялась, что могу потерять или уничтожить себя, если сделаю неправильный выбор. Но он не был очевиден. Меня тянуло в разные стороны, я не ощущала целостности себя, а между частями моей личности блуждал страх.

Будучи подростком, я запивала тревогу пивом или дешёвым вином, симптомы приглушались или исчезали, но внезапно могли проявиться с новой силой. Мама свозила меня отдыхать в санаторий, где мы ходили на массаж и ложились спать в восемь вечера. Сама я искала информацию, читая форумы, там встречались совсем разные мнения на этот счет. Одни хвастались диагнозом ВСД и победой над ним, другие, которых полностью поглотил страх, подчинили ему всю свою жизнь. Одни делились разными способами успокоить себя во время панической атаки – от употребления коньяка до чтения мантры. Другие предлагали писать завещание или пойти в монастырь.

Однажды я прочла, что чувство влюбленности физиологически полностью противоположно страху, неизвестный гость на форуме давал простой совет – надо влюбиться.

Эта мысль запала мне в голову.

6. ВСЕ ПЛОХО

Папа лежал на матрасе, который служил кроватью вот уже третий год на съёмной квартире. Я сидела на кухне и не видела папу, но в деталях могла представить все, что происходит в комнате. Простыня, наброшенная наскоро, съехала, обнажив уставший край матраса. Папа лежит лицом в подушку. Его волосы, поседевшие и всклокоченные, свалялись на затылке. Из-под пододеяльника, которым он накрывается, торчат скрещенные жилистые ноги с почерневшими от кроссовок ногтями, он неритмично подергивает ими. В комнате холодно, я даже сейчас могу почувствовать этот холод, который сопровождал меня дома. Папа любил, чтобы окно все время было открыто, и квартира проветривалась, говоря, что от духоты у него болит голова. У папы часто болела голова, особенно зимой. Он не работал с октября по март и, кроме пробежек, ежедневно совершал прогулки по парку или лесу. Он говорил, что на улице у него голова болит меньше.