Мама не просто была рядом, она еще и улыбалась мне своими большими белыми зубами, а её запах, который состоял из духов, подкопченных недавно пропущенной сигаретой, что это было бы за наслаждение обнять её и прижаться к волосам, а потом к мягкой щеке, на которой можно было почувствовать маленькие неровности пор. Но этого не было, я шла обнимать папу, я шла мимо неё.

2.

Сидеть прямо на стуле перед монитором ноутбука, сохраняя однообразную позу очень трудно, ноги предательски хотят двигаться, колени, будто возлюбленные после первого случившегося сближения так и норовят тереться друг о друга. Я ощущаю во всем теле покалывания и необходимость прямо сейчас чесать под лопаткой, когда моя психотерпевтка говорит мягким голосом по ту сторону зума, что мне нужно принять удобную позу и расслабиться. Сейчас мы будем работать в воображении.

Я закрываю глаза перед равнодушным ко мне и всему живому xiaomi, моё лицо приобретает несколько умиротворенный оттенок благодаря блаженной улыбке. Я не знаю, как быть с губами, при закрытых глазах они сами собой складываются, и мне кажется, что мое лицо начинает напоминать Богородицу на иконе «Успение». Ощущение физического спокойствия мимики возвращает меня к иконе, на которой Дева Мария лежит в гробу в порфировом одеянии с такой же улыбкой и плотно закрытыми глазами. А над ней стоит Спаситель, который держит на руках её саму-младенца. В свое время, внимательно всмотревшись в эту икону, я была удивлена тому, что художник изображает на ней двух Дев – большую в гробу и маленькую в руках Иисуса. Христианство подарило нам веру в бессмертие души, точнее укрепило её, ведь о ψυχή (от древнегреч. – душа, сознание, дух), бестелесной и бесплодно летавшей после смерти писал еще Платон. Человек избавляется от мяса и костей, но сохраняет жизненное начало в душе, которая пускается в загробный мир. Иконописец изображает и смерть, и рождение, потому что они непрестанно переходят друг в друга, а смерть – есть лишь рождение в другом мире.

Богородица-Дева Радуйся, благодатная Мария, господь с тобой!

Благословенна ты в Женах и Благословен Плод Чрева Твоего, яко Спаса родила еси Души Наших.

Почему спокойна эта дева, лежащая в гробу?

Она сделала всё, что могла для человечества или благосклонна перед лицом смерти?

А может, она олицетворяет христианское смирение и сдержанность?

– Представьте себя в безопасном месте.

Я вижу себя в комнате, сидящей на кровати под толстым одеялом, мне уютно.

– Вы одна?

– Да.

– Вам хорошо?

– Да, очень.

– Побудьте в этом ощущении.

Я представляю, как тонкие поры хлопкового пододеяльника, пахнущие цветочным порошком и свежей выпечкой, напоминающей о завтраке, покрывают мою кожу, наполняя ее своим запахом. Мне спокойно и тепло, я вижу привычные предметы – книжный шкаф, в котором аккуратно расставлены его и мои книги.

– А теперь нужно перенестись туда, в ту ситуацию, что мы с вами только что обсуждали. Где вы чувствовали себя максимально уязвимо, позвольте воображению поблуждать в поиске похожего состояния. Сфокусируйтесь на нем.

Картинка комнаты скомкалось, как черновик, и полетела в корзину подсознания. Я во всех деталях пытаюсь воссоздать ситуацию, которая случилась сегодня с мужем, когда я не подобрала нужных слов, а он опустил вниз свои мутные серые глаза и тихо вышел из комнаты.

– Вот, я чувствую себя… что меня не любят, что нарушена связь между нами, что… мне больно и одиноко.

– Сконцентрируйтесь на этом, вспомните, может быть вы уже чувствовали его раньше. В детстве.

Я пересиливаю себя и вся превращаюсь в чувство боли, ощущение отсутствия любви от дорогого мне человека и чувство непоправимости.

– Есть образ?

– Да.

– Позвольте ему раскрыться. Что вы видите?

– Я вижу изумрудную траву на террасе, мы сидим с бабушкой на веранде…

3. БЕГ

Мама рассказывала, что в десять месяцев оставила меня у бабушки, своей мамы, на лето, резко отлучив от груди. Никто не заметил во мне перемен, а через месяц я стала называть бабушку мамой. В начале 90-х бум на психологическую образованность и осознанное материнство еще не наступил. На прикроватной тумбочке рядом с пультом и журналом «Ваш досуг» лежала книга Бенджамина Спока «Ребенок и уход за ним», которую у нас напечатали в год первого президента. В Америке руководство Спока уже успело стать второй Библией за половину века. Он первым приоткрыл завесу тайны психологии ребёнка для широкого читателя. Помимо того, что маленькие дети едят, пьют и какают, помимо организации быта и дисциплины им нужно что-то ещё. Спок был оппозиционно настроен против ограничений и дисциплины:

«Если малыш плачет – дайте ему пустышку. Мамам нужен отдых»

«Грудное вскармливание может изматывать женщину, ей нужны развлечения»

Моя мама не стремилась к развлечению, однако была убеждена, что помогать папе сколотить бизнес – её прямая и самая главная обязанность. В книжке доктора Спока было написано, что ребёнка можно экстренно отучить от груди и начать давать бутылочку со смесью, а тепло и эмоциональный контакт могла обеспечить бабушка.

Принято в шутку говорить, что поколение, выросшее на книгах по уходу за детьми доктора Спока, постулирующего о том, что ребенку надо давать свободу, вышло на улицы Франции в 1968 году. Культурный феномен, который создавался между написанием манифестов и демонстрациями, получил название «Новой волны». В фильме «Четыреста ударов» маленький Жан Пьер Лео убегает из дома подальше от придирчивого отчима, а потом попадает в полицейский участок за кражу, повсюду сталкиваясь с нарушением свободы и равнодушием.

В детстве я помню, что мама всегда куда-то бежала. Как-то мы возвращались на дачу со станции через лес и поле, мама делала большие и резкие шаги, твёрдо держа меня за руку. Тропинка была узкой, а трава была выше меня вдвое, цветы иван-чая казались небоскребами. Мама торопилась. Её лицо красивое с азиатскими чертами – карие миндалевидные глаза, раскосые брови. Копна жестких, как конский хвост, чёрных волос. Он сама была похожа на красавицу Юкиндей из сказки. Высокая и статная, худая в джинсах, затянутых ремнем до подмышек и наскоро заправленной лёгкой рубашке, расстегнутой на острых ключицах. Мама делала быстрые движения своими красивыми худым руками, я помню, как она стремительно ныряла в большую черную сумку-торбу, доставала оттуда помаду и отточенным движением наносила по штриху на верхнюю и нижнюю губу, а затем промокала их, быстро смыкая и размыкая. Мы с мамой бежали по тропинке, которая петляла по полю, а впереди виднелся первый деревенский домик. Мама все поглядывала на часы.

– Анют, надо побыстрее, мне ещё на обратную электричку бежать.

Я силилась, чтобы не заплакать. Сейчас мы зайдем в дом, расцелуемся с бабушкой, наскоро помоем руки, бросим вещи и сядем пить чай. Мама быстрыми глотками выпьет ароматный бабушкин чай со зверобоем, а своими большими белыми зубами надкусит песочное печенье и оставит его на тарелочке. И засобирается на электричку. Бабушка будет стараться отвлечь меня: «Мы сейчас сказку почитаем, твою любимую про дом под каштанами», – мягким голосом скажет бабушка, делая легкие движения бровями маме, чтобы та поскорее одевалась. Мама и бабушка считали, что самое плохое в расставании – медлить, и вообще, замедляться для того, чтобы прожить какую-то эмоцию, понять и осознать её, в нашей семье было не принято. Меня надо было скорее отвлечь, пока по моему лицу текли ручейки, бабушка говорила: «Какие большие, ну всё, хватит, ты нам всю деревню затопишь».