Когда мы проходили мимо Капеллы Королевского колледжа, подруга предложила заглянуть внутрь, послушать органную музыку.
Я по началу отказывался. Не такой уж я любитель органной музыки. Пошел однажды на концерт в Москве – еле высидел. Но тут никого высиживать не заставляют. Захотел – зашел, послушал; надоело – вышел тихонько, дальше пошел. Никто на тебя с укором не посмотрит.
Зашли мы внутрь и сели на свободные места, недалеко от выхода, на всякий случай, если сразу захочется уйти. И тут со мной такое случилось, что трудно описать словами. Звуки органа словно внутри меня зазвучали, как эхо, будто музыка эта не снаружи, а внутри, и я в ней растворен.
Я посмотрел вверх на потолок Капеллы и совсем обалдел. Легкие колонны между витражными окнами выглядели словно стволы деревьев по сторонам, держащие на себе крону купола над залом. Купол снаружи смотрелся довольно увесистым, увенчанным ажурной каменной короной, но внутри выглядел очень легким. Я тоже почувствовал себя легким, совсем невесомым. Я впервые ощутил себя в храме музыки, одновременно являясь частью пространства этого храма, наполненного чудесными звуками.
Пробыв там около часа, подруга захотела, чтобы мы продолжили прогулку, но я не мог пошевелиться. Мне не хотелось никуда идти. В тот момент мне хотелось остаться в этом храме навсегда. Я с трудом воспринимал видимую реальность, словно существовал только я и эти необыкновенные звуки в моей голове. Когда я пришел в себя, музыка продолжала звучать во мне еще очень долго, словно продолжение концерта. Все вокруг казалось мне прекрасным.
Я смотрел на людей и мне представлялось, что все они тоже слышат эту музыку, которую нельзя не слышать. Мне хотелось громко крикнуть: «Люди, вы такие классные! Я вас всех люблю!», ведь мы были все частичками этой музыки! Но я боялся своим криком заглушить или прервать поток чудесных звуков в голове.
– Ты был трезв? – уточнил Кирилл. – Может, тебе что-нибудь в еду или напитки подсыпали? Знаешь, есть всякие таблетки, грибочки…
– Вечно ты со своей ложкой дегтя, Кирилл…
– Ладно, ладно… А что подруга? На нее тоже подействовало?
– Ученая подруга хотела вернуть меня к реальности. Она пыталась убедить меня, что вся эта музыка только у меня в голове и больше никто ее не слышит. И еще она сказала, что все это ненормально для взрослого мужчины. А когда я пытался возразить: «Может, ненормально то, что другие этого не слышат или то, что я не слышал этого раньше?» Она ответила, что нормально то, что слышит большинство. А большинство слышит только те звуки, которые раздаются вокруг и снаружи. Для этого существуют уши.
Тогда я привел аргумент, что музыканты и композиторы тоже часто слышат музыку в голове, почему же другие люди не могут? На это она сказала, что у музыкантов, мол, такая профессия, а я не музыкант. Если каждый начнет видеть и слышать, что ему заблагорассудится, то люди перестанут понимать друг друга и начнется хаос.
«Но разве мы сейчас понимаем друг друга? – возразил я ей. – То, что люди говорят и мы слышим ушами, не всегда отображает истинную картину реальности. То, что мы видим, читаем в умных книгах, смотрим в новостях, тоже не всегда является истинным. Стоит ли доверять своим ушам и глазам, или поверить внутреннему слуху и зрению?»
Но она продолжала настаивать на своем. Она не хотела меня слушать, не захотела даже предположить возможность того, что можно слушать внутри себя прекрасную музыку вместо лекций умных профессоров и праздной болтовни.
Чувство любви к людям, которое я испытал тогда, ее тоже очень встревожило. Она сказала, что всех без разбора любить нельзя, это неразумно. Надо как-то определиться и сузить круг своей влюбленности. Вокруг, мол, много наркоманов, воров, мошенников и просто нехороших людей, которые вообще любви не достойны. Не говоря уже о женщинах. Любить всех женщин в подряд – это что-то ненормальное по Фрейду. Она его почему-то очень любила упоминать.
И еще она сказала, что все творческие ребята, конечно, забавные, но, как правило, больные на голову. У них часто бывает неадекватная реакция на обычные вещи.
Я не стал с ней больше спорить. Решил остаться при своем мнении и опыте.
Когда я вернулся в Москву, тут же взял билет на органный концерт. Мне хотелось повторить то состояние. Но ничего удивительного на этот раз со мной не произошло. Я попытался еще раз, но опять безрезультатно.
Была музыка, но не было храма. Музыка звучала в зале, но не во мне. Из чего я сделал вывод, что мое состояние в Капелле Кембриджа было результатом нескольких ингредиентов: музыка, храм, органист, архитектура, место, мое состояние в тот момент и, пожалуй, что-то еще…
И вот сегодня, лежа под деревом, которое ты, Кирилл, обозвал райским, я почувствовал что-то подобное, и мне приснился тот храм и музыка, и я вновь был их частью и испытал необыкновенную легкость и гармонию. Мне не хотелось никуда бежать, хотелось остаться в этом сне.
Когда я проснулся, то стал сравнивать мой сон с состоянием в храме. Ствол дерева напоминал колонну храма; крона надо мной напоминала свод; птичье пение – органную музыку; и было, пожалуй, что-то еще…
– Да, вот он, опиум религии и искусства в действии! – сказал Кирилл с иронией. – Но может, все гораздо проще. Может, ты просто устал и вырубился? Тебе снился очередной сон, который не имеет ничего общего с божественными откровениями и прочей мистикой?
– Может и так, Кирилл. Похоже, вы с моей кембриджской подругой нашли бы общий язык.
– Если она красивая, то я был бы не прочь с ней познакомиться, – ухмыльнулся Кирилл.
– Красивая. Но красота проходит, а человек остается, поэтому, кажется, я потерял ее телефон.
Все замолчали и задумались, каждый о своем. Паузу прервал Кирилл.
– А каковы у вас, юный коллега, отношения с Богом? – обратился Кирилл к Никите.
– С Богом гораздо сложнее, чем с искусством, – ответил Никита. – Я, по словам Яна, пошел по проторенной дорожке, освещенному проспекту православной религии. Я крестился и хожу в церковь. Иногда мне это очень помогает, не знаю почему, но успокаивает. Иногда просто тянет туда, особенно когда хреново на душе. А там возникает чувство, что все в надежных руках.
Время от времени я возвращаюсь к чтению Библии и многие части в ней пронимают до глубины души и вдохновляют. Но вместе с этим возникает много необъяснимых вопросов, касающихся Библии и христианской религии.
Я не раз пытался поговорить с батюшкой, своим крестным, но он не всегда может ответить мне разумно на мои «неразумные» вопросы. Говорит, что веры во мне маловато, вот я и задаю вопросы всякие ненужные. Будет больше веры – будет меньше вопросов. А я не понимаю, почему эти вопросы ненужные, ведь они при чтении Библии возникают, а не при покупке новых штанов.
– И какие это вопросы? – заинтересовался Ян.
– Ну, например, если Бог один, почему он разрешил существование разных религий, каждая из которых претендует на то, что их Бог самый правильный? Это что, все разные Боги или они одного никак поделить между собой не могут?
Потом, Христианский Бог, в конце концов, один или их три? Если он один, и это Иисус, зачем ему было становиться человеком и почему он обращался с молитвой к другому, главному Богу. Значит их уже два, как минимум. Ведь, если Иисус Бог, почему ему не молиться самому себе, да и вообще, зачем ему молиться? Бог ведь всемогущ.
Если у меня родится сын, то я не буду им, а он не будет мной. Мы будем связаны родственными узами, но нас будет двое, а не один.
И уж точно, я бы не хотел, чтобы мой сын страдал. Отправить сына, чтобы он помучался, даже спасая человечество от грехов, – какая в этом любовь? Можно послать сына людям, чтобы тот научил их уму разуму, попытался достучаться до их души, принес священные знания и истины – это я понимаю, но зачем страдать? Разве смысл жизни в страдании? Или в избавлении от бесконечных страданий после смерти? Нельзя ли как-нибудь вообще без этого обойтись? Тем более, что в результате страданий Иисуса грешить люди меньше не стали.
