Было в этом что-то знакомое для Яна, что-то пленительное, но неуловимое, похожее на жар-птицу, которую можно увидеть совсем рядом, но трудно поймать голыми руками.

Ян вспомнил Ольгу за гончарным кругом, ее молчаливый сосредоточенный взгляд, упрямо падающую на глаза прядь рыжих, выбившихся из пучка волос, осыпанных глиняными крошками, тонкие длинные пальцы в глине, из-под которых понемногу начинал вырастать новый глиняный сосуд, как по велению волшебника, приобретавший свою неповторимую форму.

Вспомнил восторг, с которым она доставала свой сосуд или скульптуру из печи, словно ребенок, который радуется новой долгожданной игрушке. Ему казалось, что она похожа на сказочную фею, совершающую превращение простого, ничем неприметного куска глины, в волшебный одухотворенный предмет.

В эти моменты ему самому хотелось немного побыть этой игрушкой, попасть в эти умелые заботливые руки, пахнущие глиной и краской.

Ян познакомился с Ольгой в художественной Академии, куда поступил, закончив к тому времени художественный колледж. При выборе профессии он решил, что из всех его реальных способностей умение рисовать и конструировать, пожалуй, самое увлекательное.

В рисовании, самом по себе, не было ничего особенного. Многие дети любят рисовать, иногда даже взрослые увлекаются. Но это увлечение манило возможностью создавать что-то новое.

Путь к совершенству в искусстве, на его взгляд, лежал через постижение профессиональных навыков, изобразительных и технических приемов, которые он мог освоить при желании и упорной практике.

В Академию Ян поступил на отделение дизайна. Он видел в профессии дизайнера неплохую перспективу, возможность создавать что-то красивое и полезное для повседневной жизни своих соотечественников, окруженных уродливыми вещами со времен советского периода.

Ольга училась в Академии на параллельном курсе на кафедре керамики. Для нее никогда не стоял вопрос выбора. И она никогда не думала о соотечественниках и вообще о пользе и необходимости ее занятия для других.

Она занималась этим для себя. Она родилась с этим знанием и талантом, поэтому художественное творчество для нее было естественным состоянием, как способность дышать и двигаться. То, что она должна стать художником и скульптором, не вызывало у нее никаких сомнений, как не вызывает сомнение превращение головастика в лягушку, а гусеницы в бабочку.

Они учились на разных отделениях, Академия была многопрофильной, занимала несколько корпусов и была разделена на множество кафедр. Поэтому, проучившись в одном учебном заведении, они могли бы так и не познакомиться, даже не заметить друг друга, если бы не возникло случайного повода.

На втором году обучения обязательным предметом для курса Яна стала академическая скульптура, где будущие дизайнеры должны были освоить основы лепки и моделирования формы.

В тот день в мастерской академической скульптуры Ян лепил голову натурщика. Работа его явно не клеилась и он начал нервничать. Пришлось уговорить натурщика остаться еще немного попозировать и доплачивать ему из собственного кармана за лишние часы. К счастью, долго старика-натурщика уговаривать не пришлось. Он, похоже, никуда не спешил и был рад еще немного подзаработать.

Ян знал, что сам виноват и теперь расплачивается за собственную неорганизованность. Пропустил много занятий, приходилось наверстывать, чтобы после сессии не осталось долгов.

Ему никогда не нравились эти занятия скульптурой. Он вообще не понимал, зачем они нужны дизайнерам. Он не любил глину, и она явно отвечала ему тем же. Он думал о том, как бы побыстрей это закончить, умыться и вернуться в студенческое общежитие.

«Была бы это голова красивой девушки, – думал он, – ну ладно, пусть не очень красивой, но хоть чем-то привлекательной. Чем-то, за что можно было бы зацепиться вниманием. Но, как на зло, мне попался этот дряхлый сутулый старикашка. Где они только откапывают древних таких, из какого склепа! И как передать эти несчетные морщинки в глине, найти форму сквозь эту вяленую кожу?»

Он уже представлял, как на просмотре все будут смеяться над его нелепым скульптурным чудищем, и это раздражало его еще больше и заставляло злиться на все: на неподатливую глину, на бедного старика-натурщика, на учителя, который так и не смог объяснить как следует, зачем такой предмет, как академическая скульптура, нужна дизайнерам. И сейчас этот самый учитель с растрепанной бородой, где-нибудь в опустевшей аудитории глушит водку со своими коллегами, такими же неудавшимися и спившимися скульпторами и художниками, как и он сам.

В мастерскую забежала девушка. Ян и прежде видел ее в скульптурной мастерской. Он знал, что она довольно продвинутая студентка на скульптурном поприще, что-то вроде молодого таланта, подающего большие надежды. Перед тем, как выскользнуть из мастерской, она остановилась перед его работой и улыбнулась.

«Ну вот, – подумал Ян, – и она туда же…»

– Я и сам знаю, что у меня плохо получается. Из меня такой же скульптор, как из тебя хоккеист, – сказал он раздраженно.

Девушка, продолжая улыбаться, подошла и стала рассматривать глиняную голову более внимательно.

– В общем хреново получается. Не знаю что с этим делать, – проворчал недовольно Ян.

– Интересно, о чем ты думал сейчас? – неожиданно спросила девушка.

– Какое отношение это имеет к лепке головы? – он старался говорить шепотом, как можно тише, чтобы старик не услышал. – Мои мысли – в моей голове, а в этой голове кроме глины ничего нет. Так какая разница о чем я думал?

– Да вообще-то разницы и нет никакой, – сказала она, – но если хочешь, чтобы у тебя что-то получилось, постарайся лучше вообще ни о чем не думать.

– Как это, ни о чем? Я же должен занять свою голову хоть чем-то, чтобы процедура лепки была для меня не столь изнурительной. Надо наверно думать о форме и объеме, как говорит наш бородатый педагог?

– Мысли о форме и объеме, в отрыве от объекта, который ты изображаешь, абсолютно бесполезны. Вглядись в человека, которого ты лепишь, и ты увидишь в нем и форму и объем. Постарайся представить, что есть только ты, твоя скульптура и он, – она махнула головой на натурщика.

– А тебе не кажется, что в такой веселой компании я могу умереть от скуки довольно скоро, так и не закончив этот чертов портрет, – прошептал он, начиная жалеть что ввязался в этот бесполезный разговор.

– А ты попробуй. Если не получится, то жизнь покажется тебе еще скучнее на просмотре, когда тебе влепят пару и заставят пересдавать.

– Легко тебе говорить, юное скульптурное дарование, а каково нам, простым смертным, которых капризная скульптурная муза обходит стороной! Может, все-таки скажешь что-то по существу, что-то более конкретное и реально работающее?

Но девушка уже его не слушала. Она подошла к натурщику.

– Привет, Потапыч, – сказала она ему, – как твое ничего?

– Здравствуй, Оленька, – ответил старик и засиял беззубой улыбкой, – ничего, помаленьку. А ты как, красавица, жениха себе еще не приглядела?

– Нет, Потапыч, рано мне замуж выходить, да и не хочется совсем.

– Ну, что ж, девка ты видная, еще успеешь. Тут ведь важно не ошибиться. А торопиться не надо. Всегда свое сердце слушай, оно подскажет, – ласково сказал старик.

– Потапыч, а ты только сердце всегда слушал, к другим органам не прислушивался? – спросила Ольга с иронией, которую старик, похоже, не заметил.

– Нет, конечно, не всегда. Дурак был. Вот оно и барахлить стало у меня, – ответил старик.

– А знал бы раньше про сердце, слушал бы только его всегда?

– Не знаю, Оленька. Кто может знать заранее дела сердешные.