Мои руки обхватывают ее щеки, и я притягиваю ее обратно к себе, целуя до тех пор, пока тревожное выражение не исчезает с ее лица, а ее рот слишком занят моим, чтобы хмуриться на меня.

Скажет ли она "да"?

Сейчас я не могу думать ни о чем другом. Каждый раз, когда я представляю свое будущее, она в нем. Она там. Она стоит в дверях фермерского дома в футболке и шортах, босиком. Она порхает по кухне с лицом, перепачканным мукой, пока готовит фрикадельки для меня и детей. Она смеется в моем кабинете, свернувшись калачиком у меня на коленях, пока я записываю заметки по делу и пытаюсь не обращать внимания на ее дразнящий аромат морского бриза.

Было ли это падение — это безумие, о чем были все эти песни? Отчаянные тексты, к которым я никогда не мог прикоснуться? Они казались такими раздутыми и излишне драматичными? В них было зерно правды. Вероятно, они были написаны обо мне и Санни.

Я прижимаю ее тело к своему и впиваюсь в ее рот, ожидая, когда шум в моей голове утихнет, и понимая, что он становится только громче. С чего бы любви мучить меня сейчас, когда в моей жизни такой переворот?

Ты бы сказала "да", Санни?

— Даррел, — выдыхает она, — плита включена.

— Сними ее.

— Мою одежда?

— Плиту, — рычу я. — Планы изменились.

Ее глаза темнеют и затуманиваются. — Рису нужно полчаса, чтобы прокипятиться.

— Тридцатью минутами не обойдешься. Я ждал тебя годы. Я планирую уделить тебе время.

Она снова прижимается своими губами к моим. Я почти ощущаю вкус удивления в этом. Чувство вины. Стыд, который все еще преследует ее, потому что она может легко прощать других, но ей почти невозможно простить себя.

Мне не нужен ее позор прямо сейчас. Прошлое — лишь крошечный кусочек в гобелене нашей совместной жизни. Мне нужно, чтобы она увидела меня сейчас. Увидеть настоящее и ту жизнь, которая у нас могла бы быть.

Мои руки продолжают теребить ее рубашку. Ткань скользит вверх, обнажая ее живот, а затем поднимается через голову. Она запутывается в ее волосах, и мы оба замираем, тяжело дыша, чтобы разобраться в проблеме.

Санни шевелит руками, пока я просовываю ее голову в отверстие рубашки. Она свободна, и я отбрасываю рубашку в сторону, восхищаясь ее потрясающим телом.

Она чертовски совершенна.

Я думал, что смогу контролировать себя. Я думал, что смогу запихнуть все, что не помещается, в коробку и засунуть ее подальше от себя. Но коробка вытащена и открыта. Хаос. Безумие. Страх, что мой мир трещит по швам. Моя потребность в ней вот-вот расколет меня надвое.

Наши тела снова сталкиваются. Ее длинные руки обвиваются вокруг моей шеи, и я поднимаю ее, держа за бедра и впиваясь пальцами в ее ноги каждый раз, когда она наклоняет голову, чтобы изменить темп нашего поцелуя.

Она так вкусно пахнет. Как карибские специи. Тимьян, цитрусовые и что-то необыкновенно солнечное. Знакомое и мягкое. Ошеломляющее. То, как она дергает меня за волосы, заставляет меня хотеть впитать ее в себя, пока мы оба не исчезнем.

Я, спотыкаясь, иду на кухню, целуя ее. Я вообще не смотрю на нее и чуть не спотыкаюсь о стул, стоящий вокруг стола. Я быстро восстанавливаю равновесие, крепко прижимая ее к себе на случай, если мы упадем на землю.

Но мы этого не делаем.

Я удерживаю равновесие на ногах, а Санни ведет себя так, словно падения не было. Она запускает пальцы в мои волосы и выдыхает: — Еда остынет.

— Пускай. — Моя улыбка острая. Она рассеянная, сраженная и пьяная.

Она улыбается и проводит руками по моей спине, нежно поглаживая меня. — Я никогда не видела тебя таким. — Она сжимает мои плечи. Ее губы слегка приоткрыты, а глаза впиваются в меня. — Я никогда не видела тебя таким…

С каждым вздохом у меня перед глазами вздымается ее грудь, и это все, что я могу сделать, чтобы не уткнуться в нее головой. — Каким?

— Как будто ты сбрасываешь с себя всякую сдержанность.

Это что-то значит, не так ли? Это значит, что я меняюсь. И, возможно, она тоже меняется. Может быть, она не будет той Солнечной женщиной, которая сегодня принимает со мной безумные, импульсивные решения.

Мне нужно, чтобы ты ответила "да" на то, о чем я собираюсь тебя попросить, Санни.

Мои руки не держат ее — они хватают. Мой открытый рот прокладывает дорожки по ее телу, пробуя на вкус влажные и сухие места. Вцепляется в те части ее тела, которые заставляют ее кричать.

Я вдыхаю ее сладкие-пресладкие стоны, и этого все еще недостаточно. Ее рот врезается в мой, и пламя позади нас не имеет ничего общего с жаром, обжигающим мою кожу. Сердце бешено колотится. Зубы стучат. Я стону, прежде чем осознаю, как сильно она заполняет мой рот.

Я кусаю ее, и она выгибает шею. Она вздрагивает. Она царапает мне кожу головы, как будто хочет оставить под волосами шрам со своими инициалами.

Откуда-то извне я чувствую запах чего-то горящего.

У плиты.

— Какая комфорка? — Я рычу, отделяя свой рот от груди Санни всего на дюйм.

Она дрожит. — Э-э…

— Санни, — рычу я. — Какая. Комфорка.

— Та, что сзади.

Я нажимаю нужную кнопку, а затем толкаю ее к стойке. Дико и быстро. Мои мысли. Мое тело. Моя кровь стучит в венах.

Я нервный. Как в тот раз, когда я пытался выпить галлон энергетических напитков, чтобы закончить свою диссертацию. Это успокоило меня на несколько часов, затем начались побочные эффекты, и я был настолько на взводе, что решил, что больше не буду пить энергетический напиток до конца своей жизни.

Я запускаю пальцы в подол ее шорт и опускаю их еще ниже. Мне нужно, чтобы ее бедра раздвинулись шире, а они мешают.

Ее шорты скользят по идеальной загорелой коже, и я позволяю своим рукам последовать моему примеру, прокладывая дорожку от верхней части ее ног до лодыжек, где она сбрасывает то, что осталось от ее одежды.

Моей рубашки нет, и это сделали ее руки, но я даже не заметил, потому что был слишком занят, проводя ртом линию вниз по ее животу. Ее руки тянутся к моим штанам, но я стягиваю их вниз.

Скажи "да", когда я спрошу, Санни.

Я опускаюсь все ниже и ниже, дразня ее и целуя, пока ее пальцы не хватают меня за волосы и не угрожают вырвать каждый волосяной фолликул из кожи головы.

Еще.

Она вскрикивает, и воздух с шумом покидает мое тело.

Я взрываюсь. Я разрываюсь на миллион маленьких кусочков, разваливаюсь в ее руках. От ее сладких, ласковых прикосновений. На то, как содрогается ее тело и слезы текут по ее лицу, когда она разваливается на части.

Она прижимается ко мне всем телом, ее рука на моем плече, бедра раздвинуты, волосы падают ей на лицо, пряди слегка приподнимаются при каждом затрудненном вдохе.

Я беру ее на руки, прижимаю к груди и иду в ее спальню.

— Даррел.

— Мы еще не закончили, — рычу я.

Но когда я закончу с тобой, Санни, у тебя не будет другого выбора, кроме как сказать "да".

Я не проводил каждый день в Джон Херст, тоскуя по Санни Кетцаль, чтобы не видеть, как ее спина выгибается над кроватью, как ее бедра сжимают мои уши, или как ее губы произносят мое имя в настойчивой мольбе, как будто я держу ее жизнь в своих руках. Как будто я единственный, кто стоит между ней и здравомыслием.

Она хочет чувствовать вину, и я не буду поощрять это. Она драгоценна. Она прекрасна. Она — все. Она не молит о пощаде, чтобы я мог очистить ее совесть. Я этого не допущу.

Я учу ее до тех пор, пока она не научится произносить мое имя без тени стыда. Я ласкаю ее до тех пор, пока ее губы не расслабляются, а мое имя не переходит в искаженные стоны удовольствия. Я двигаюсь вместе с ней, пока звезды, которые вспыхивают в ее глазах, не вспыхивают и в моих.

Она у меня.

Она моя.

Это другое. Это нечто большее.

Потому что я люблю ее.

Мои глаза широко открываются, и она лежит на подушке рядом со мной, солнечные лучи падают на разбитые губы, а смуглая кожа краснеет там, где я ее укусил. Ее волосы торчат над головой, а тушь для ресниц высохла в потоке слез, стекающих по подбородку.