ПАРА: Санни Кетцаль & Даррел Хастингс

ГЛАВА 1

ВСЕ, ЧТО БЛЕСТИТ

САННИ

Существует тонкая грань между гениальностью и безумием, и сегодня я ныряю так глубоко, что, вероятно, вынырну с шапочкой из фольги и любовью к пицце с ананасами.

Мной движет не только надвигающееся безумие. Это потенциальная катастрофа, от которой мое сердце начинает биться сильнее. Я не хочу, чтобы сегодняшний вечер провалился, но это возможно, и это сочетание риска и безрассудства дает мне кайф.

Я возвращаюсь к той Санни, какой была в старших классах. Я говорю о плохо принятых решений, потенциально травмирующих, ужасных идеях Санни.

Беспочвенно самоуверенная.

Болезненно незрелая.

Нет ничего лучше Санни, которая изо всех сил пытается расширить свой бизнес по дизайну интерьеров, увязая в придирчивых клиентах и терзаемая неуверенностью в себе на каждом шагу.

Сегодня вечером я свободна. И я также опасно близка к сердечному приступу, но это лучший вид паники. Тот, который заставляет тебя чувствовать себя живой. Это проникает до самых пальцев рук и ног. Это делает вас непобедимым.

Мои глаза следят за полураздетыми исполнителями, ожидающими за кулисами. Они готовы. И Кения… Кения где-то в комнате, вероятно, жалеет, что вообще встретила меня.

От одного взгляда на часы у меня по спине пробегает дрожь. Я вся трепещу от предвкушения, и меня бросает в пот. Я украшаю шею боа из перьев.

— Убедитесь, что свет постоянно включен на Кению, — говорю я технику, который, кажется, не может найти мои глаза. Или, может быть, он уронил ключи в мой блестящий бюстгальтер. Это объяснило бы, почему он смотрит на мою грудь так, словно это откроет тайную пещеру с сокровищами.

Я многозначительно прочищаю горло.

Он вскидывает голову. — Понял.

Я слегка похлопываю его по спине для подбадривания. — Не облажайся.

Улыбка, растягивающаяся на его лице, отработана. Я почти чувствую, как подлость сочится с его кожи. — Эй, после всего этого, не хочешь ли чего-нибудь выпить?

— Давай посмотрим, как ты справишься сегодня вечером, а потом поговорим об этом. — Я поправляю волосы, наблюдая, как его ухмылка становится шире. Обычно я бы не поощряла его, но мне нужно, чтобы все прошло идеально. Кения оторвет мне голову, если этого не произойдет.

Когда он спешит занять свою позицию, мой взгляд падает на часы.

Осталось шесть минут.

Пора найти звезду сегодняшнего шоу.

— Не могу поверить, что позволила тебе уговорить меня на это. — Кения Джонс, моя лучшая подруга и сообщница по заговору, в данный момент тяжело дышит в подарке размером с человека, из которого она выпрыгнет примерно через… Я снова смотрю на часы, через пять минут.

Я потираю руки о зудящее боа из перьев. Ярко-розовое. Точно такое же, как сексуальная полицейская форма, обнажающая мой живот и обтекающая короткую расклешенную юбку.

— У тебя все отлично получится. — Я поправляю ее головной убор, гигантское чудовище с перьями, которое нам придется запихнуть в коробку, чтобы оно подошло по размеру.

— Почему я согласилась на это? — Ее рот открывается и закрывается в паническом вздохе. Фиолетовые тени для век блестят на ее веках и подчеркивают оттенки красного дерева на ее смуглой коже. Ее губы знойного бордового цвета прекрасно сочетаются с золотисто-красным убором на голове.

— Потому что ты мне доверяешь?

Она фыркает.

— Потому что ты любишь сюрпризы?

— Даже близко нет.

— Потому что ты наконец порвала со своей токсичной семьей и принимаешь внутреннего бунтаря, который подавлялся годами?

Ее глаза сужаются. — Разве это не только потому, что я была пьяна?

— Ты знаешь, что говорят. Пьяный человек… не может лгать.

— Что? Пьяницы все время врут!

Я смеюсь и сжимаю ее плечи. Мои пальцы скользят по блестящему розовому пальто, которое на ней надето. — Ты не обязана этого делать, если не хочешь.

— Не испытывай на мне эту чушь с обратной психологией. Ты же знаешь, я люблю вызовы.

— Я не бросаю тебе вызов. — Я смотрю ей прямо в глаза. Она моя лучшая подруга и может сказать, когда я в режиме BS. Прямо сейчас моя искренность просвечивает насквозь. — Если тебе неудобно, мы можем остановиться на этом. Планировать сегодняшнее торжество с тобой было половиной удовольствия.

Чувства Кении значат больше, чем план. Тот факт, что она зашла так далеко, когда она такая приверженка правил и общественных условностей, является крупной победой. Я бы с радостью сбросила эти туфли на шпильках для стриптиза и сходила на массаж вместо того, чтобы гарцевать на сцене.

— Нет. — Она решительно качает головой. Головной убор опускается и танцует в такт движению. — Мы зашли так далеко. Я не могу сейчас остановиться.

— Ты уверена?

Она опускает подбородок, и одно из перьев кланяется мне. — Где моя маска?

— Она прямо здесь. — Я убираю локоны с ее лица, чтобы надеть замысловатую маску на ее вздернутый нос. Ее локоны запутываются в моих пальцах. У Кении великолепная натуральная шевелюра. Они такие пышные и объемные, что сводят меня с ума от зависти. У моих волос есть только одно свойство — вялость. Придать моим локонам какой-либо стиль всегда было непросто.

— Вот. — Я отступаю назад и жестом указываю ей. — Ты выглядишь потрясающе.

— У меня на голове павлин.

— И павлин гордился бы, что отдал за тебя свою жизнь.

Она закатывает глаза. Мы оба знаем, что эти перья фальшивые. Ни один павлин не пострадал при реализации нашего ужасного плана.

По крайней мере, сейчас она улыбается.

И выглядит гораздо менее тошнотворной.

Она резко выдыхает. — Давай сделаем это.

— Веселись. — Я быстро обнимаю ее, а затем похлопываю по пистолету у себя на бедре. — По твоему сигналу.

Еще один кивок Кении.

Пора уходить.

Я делаю шаг назад, и к нам приближаются двое старых друзей Кении по колледжу. Они, как и я, одеты в рискованные розовые наряды полицейских. Один из них несет табуретку-подножку, которую они ставят прямо перед коробкой.

Бросив на меня последний взгляд, Кения поднимается по ступенькам, кладет руки в перчатках на край ящика и запрыгивает внутрь. Она приземляется с глухим стуком.

Я стучу костяшками пальцев по коробке. — Сейчас тебя вынесут.

— Давайте сделаем это!

Я смеюсь, наслаждаясь ноткой дикого возбуждения в ее голосе. Мы можем разбиться и сгореть, но мы пойдем ко дну, раскачиваясь.

Отходя, я поворачиваюсь лицом к сцене и прислушиваюсь к шуму из бара. Они играют хонки-тонковскую музыку. Из тех, кто играет на банджо и скрипках, а мужчины оплакивают сбежавшую девушку.

Улыбка медленно расползается по моему лицу, когда музыка смолкает и свет в баре гаснет. Я вижу все это из-за кулис.

— Ладно, идите! Идите! — Шиплю я, указывая на смесь друзей Кении, кузенов и профессиональных танцоров.

Они выстраиваются на сцене. Когда появляется первая из девушек, мужчины разражаются улюлюканьем.

Это быстро заглушается низким и грубым голосом, рявкающим: — Кто, черт возьми, нанимал стриптизерш?

Я прикрываю рот, чтобы сдержать смех.

Голос, принадлежащий не кому иному, как Холланду Алистеру, продолжает читать нотации своим гостям. — Кто это сделал?

Ворчливые ответы отвечают на его вопрос. Я все еще за кулисами, поэтому не могу видеть, что происходит в баре, но могу представить грозное выражение лица Холланда Алистера. Он не ‘король бесконтактной недвижимости’ из-за своего подхода к людям. Держу пари, что сейчас все трясутся от страха.

Я выхожу с коробкой, таща ее на тележке в центр сцены. Мои каблуки стучат по деревянному полу, и я осматриваю бар, который был зарезервирован для мальчишника Алистера.

Перед сценой собирается около пятнадцати человек. У некоторых в руках бильярдные клюшки, другие крепко сжимают кружки с пивом. Их лица обращены вверх и узнаваемы благодаря близости к центру внимания.