– Я согласен.

Потому что дела делами, но от таких приглашений отказываться ищи дурака.

– Ну ты придурок! – восхищенно сказала Юрате. – Зачем было так рисковать?

Мирка (Миша, Анн Хари) отрицательно помотал головой, одновременно обрадовался: «О! У меня есть голова! Надеюсь, она говорящая». И сразу проверил. Голова не особо охотно, но вполне внятно ответила:

– Так я и не рисковал.

– Сам же рассказывал, что можно дать дуба, если сказать вслух что-нибудь совсем невозможное на твоем языке.

– Это да. Но такого дуба еще поди дай. Очень трудно – вот просто физически – произнести невозможное. О нем даже думать сложно. Сразу дурно становится и темнеет в глазах. А думать о том, как отлично мы с тобой посидим в «Исландии», было легко и приятно. А то бы я ничего не стал говорить. Ищи дурака помирать, когда самое интересное начинается.

– Так вот же, – ухмыльнулась Юрате, – нашла! Но вообще, конечно, спасибо. Я в «Исландии» ни разу еще не была.

– Как это не?!.. – удивился он, но тут же сам себя перебил: – Да, уже понял. Прости.

– Так не за что. Правда не станет еще печальней от того, что мы с тобой ее обсуждаем. Но и не перестанет быть правдой, если мы промолчим. Я не бывала в «Исландии» с тех пор, как наша реальность окончательно стала одной из множества несбывшихся вероятностей и замерла в своей собственной вечности между «не было никогда» и «не может такого быть». Я очень редко сюда попадаю. И ненадолго. До «Исландии» ни разу не успела дойти. Оказалось, что моего желания недостаточно. У обычных людей шансов случайно здесь оказаться больше, чем у меня, прикинь! Так что ты мне сделал царский подарок. Но больше так, пожалуйста, не рискуй.

– Серьезно тебе говорю, не было риска. Вообще никакого. Ты хоть помнишь, что я никогда не вру?

– Мог бы, кстати, и научиться. За столько-то лет! Ладно, давай, что ли, выпьем глинтвейна. Господи боже, настоящий Инкин глинтвейн! И надо прямо сейчас, пока не забыла, стащить отсюда для Данки бутылку вина. Гларус на меня не рассердится. Если однажды проснется, будет орать: «На здоровье, хоть все выноси!»

– Для Данки, – повторил Миша (Казимир и Анн Хари). – Так, стоп. Я вспомнил! Дана из «Крепости» – это же девушка Пятраса. Ведьма из мэрии, да? А почему она меня не узнала?

– Так и ты ее не узнал.

– С меня-то спрос невелик.

– С Данки спрос еще меньше. Она вообще ни черта не помнит. Что жаль. Но, кстати, действует в новой реальности, как здесь научилась. Поэтому в «Крепость» кто попало не ходит. Только те, кто нравится ей. А когда с деньгами не очень и надо начинать экономить, под дверью, к примеру, появляется шесть ящиков сидра от анонимного доброжелателя, как случилось на днях. Или кто-то украдкой сунет целых три сотни в банку для взносов. Или обнаружится переплата за электричество, придут нулевые счета. И так далее. Причем если спросишь Данку, как она это делает, только пожмет плечами: «Да ничего я не делаю, оно само». В лучшем случае, скажет: «Просто на моей территории все должно быть, как мне захочется». И весь разговор.

– А Пятрас? Он в Вильнюсе? Или остался здесь?

– Пятрас, конечно, в Вильнюсе. Куда он без Даны. Просто Пятрас теперь Артур.

– Такой молодой?!

– Наш Пятрас умер от какой-то неизлечимой болезни, – сказала Юрате. – Задолго до того, как я их нашла. Не факт, что я бы смогла его вылечить. Я, знаешь, тоже из фрагментов себя собираю, как многомерный паззл. Но постаралась бы. Однако Пятрас справился сам.

– Как – сам?

– Поменялся телами с каким-то мальчишкой, который хотел умереть. Точнее, поменялся полным отсутствием тела на возможность его иметь. Я могу примерно представить, как это делается. Но не понимаю, как Пятрас сумел. Видимо, на чистом упрямстве. Не хотел расставаться с Данкой, и хоть ты что. Когда у меня опускаются руки, я думаю про Артура. В смысле, про Пятраса. Он нам всем показал, что такое воля. И что такое любовь.

– У тебя опускаются руки? Не заливай.

– Сейчас уже не опускаются, – улыбнулась она. – А поначалу бывало непросто. Я же сама ни черта не помнила. И не то чтобы понимала, кто я, откуда взялась, что здесь делаю, почему мне снятся странные сны. Так себе развлечение оказаться человеком в реальности, которая сумела тебя и весь твой мир отменить. Это я сейчас такая, предположим, условно крутая. А поначалу… Ладно, ну его, нет смысла рассказывать о том, чего больше нет.

– Нет и не было. Знать ничего не желаю, ты всегда был… была и есть круче всех.

Он поднес кружку к губам, но не успев отхлебнуть, подскочил. Заорал:

– Так нечестно! У меня теперь задница мокрая! Я глинтвейн еще не допил!

– Ну так допей, – рассмеялась Юрате. – Кружка-то никуда не девалась. Будет тебе сувенир. И, кстати, вино в моем рюкзаке осталось. Лежит там как миленькое. Каждый раз удивляюсь, как в первый, когда удается что-нибудь оттуда сюда утащить. Отлично мы с тобой сходили в «Исландию»! А что в финале оказались на мокрой скамейке, ничего не поделаешь, дождь идет уже третий день.

– Мы так не договаривались, – буркнул Миша.

– С кем?

– Не знаю! С неизъяснимыми силами, которые управляют всем этим цирком. Вообще ни с кем! – он погрозил кулаком затянутому тучами небу: – Кто так делает?! Нормально сидели же. А теперь мне до ночи в мокрых штанах ходить!

– В ноябре будет выставка, – объявляет Труп. – Меня. И опять подпольная! Но в настоящей арт-галерее. Это как правильно называется? А, вспомнил, карьерный рост.

– А почему подпольная? – удивляется Дана.

Больше, кстати, никто особо не удивляется. Успели уже привыкнуть, что все самое интересное – непременно подпольное. В разрешенном властями ничего хорошего нет.

– Потому что литовские партизаны! – смеется довольный Труп.

– Хозяйка не хочет пускать посетителей по сраным куар-кодам, – объясняет Наира. – Говорит, гетто и аусвайсы в Вильнюсе уже были, хватит с него. Поэтому официально галерея закрыта. А выставки идут втихаря для друзей и знакомых. Но их у Иляны, слава богу, полгорода. Она экстраверт.

– Интересно тут вот что, – вставляет Юрате, которая, решительно оттеснив от плиты Дану с Артуром, варит кофе, потому что френч-пресс – это гораздо лучше, чем кофемашина, а все равно немножко не то. – Я Илянке дважды работы Отто показывала. Год назад, когда она только начала у меня заниматься, и сейчас. Тогда она вежливо похвалила, все-таки я показываю, а не чужой дядя с улицы. Но было видно, что на самом деле она не заинтересовалась. Вообще не поняла, в чем прикол. А позавчера смотрела те же самые фото и орала: «А-а-а-а-а, гениально!» И тут же спросила, не согласится ли, случайно, художник устроить в ближайшее время выставку; печать и оформление за ее счет. Таким образом, подтвердилась моя гипотеза! – торжествующе завершает Юрате. И умолкает, склонившись над джезвой, словно все уже сказано. Мастер интриги, мать ее так.

– Да! – подтверждает Труп. – Выставка будет по – как это называется? По бляту?

– По блату! – хохочет Наира. – Знакомство называется «блат»!

– По блату – это немножко нечестно. Но Юрате сказала, так надо и хорошо, – заключает Труп.

– Да естественно, хорошо! – соглашается Дана. – Выставка в «Крепости» у тебя, кстати, тоже была по блату. Мы же с тобой знакомы. Умеешь ты выбирать друзей.

– Не выбирать! – Труп отрицательно мотает головой. – Я вас не выбрал. А просто пришел, увидел и полюбил.

– Спасибо, красавчик, мы тебя тоже! – смеется Дана. И оборачивается к Юрате: – Так что за гипотеза? Не тяни!

– А. Прости, я почему-то решила, что и так все ясно. Я имела в виду, что способность понимать искусство зависит, в первую очередь, от того, насколько у зрителя развито восприятие. А вовсе не от образования, насмотренности и актуальных концепций, правильно уложенных в голове. У Илянки все отлично с образованием. Нам и не снилось! Про современную фотографию лекции может читать. Но чтобы оценить сложные работы неизвестного ей художника, Илянке пришлось примерно год у меня заниматься. Учиться заново быть живой, видеть, слышать, чувствовать ритмы мира и на них отзываться, ходить и дышать. Скажу больше, другие девчонки из той же группы, без специального образования и всей визуальной культуры там, в лучшем случае, инстаграм и пинтерест, тоже орали дурниной и спрашивали, можно ли эти крутые фото не в телефоне, а нормально, живьем посмотреть.