– Je me disais tantôt que c'était la belle race pure des nomades, tantôt la race pauvre et desséchée des jouisseurs, – выпалила она, будто ожидая этого вопроса.

– И что это значит?

– Цитата из «Здравствуй, грусть». «Я то убеждала себя, что это прекрасное, чистокровное племя кочевников, то говорила себе, что это жалкое выродившееся племя прожигателей жизни». В 16 лет мне она казалась ужасно умной.

– А сейчас?

– А сейчас я ем, и ты ешь, – засмеялась Нина.

Спустя два часа вина, еды и диалогов ни о чем мы с шумным смехом вышли на улицу. Я уже не помню, над чем мы смеялись и почему, но я тут же совершенно естественно поцеловал Нину, а она ответила тем же. Минут пять мы стояли у входа. Я держал ее за талию, потому что она была ниже и стояла на цыпочках. Когда нас в очередной раз толкнули посетители ресторана, я предложил проводить Нину до дома. Она кивнула, и мы пошли в сторону Театральной.

Мы вышли на Кривоколенный переулок, и я решил впечатлить Нину:

– Не правда ли литературное местечко?

Она прыснула от смеху, но подыграла мне:

– Отчего же?

– Как же, вы не слышали о драке Пастернака и Есенина? – притворно удивился я.

– Заслушалась Вертинским, очевидно, – Нина вошла в образ.

– Значит, как было. Есенин самым наглым образом надрался и задирал Пастернака, говоря, что тот сорняк, выросший посреди русской поэзии. Доподлинно неизвестно, кто победил, «сорняк» ли или «королевич», как назвал Есенина Катаев. В любом случае разнимать их пришлось Казину и Вронскому. Вот такие страсти у редакции «Красная новь».

– Скажите, пожалуйста, а ведь пишут о любви! – сетовала моя собеседница.

– И не говорите, Нина, – вздохнул я. – А справа тоже про искусство. Позвольте-ка продемонстрировать вам дом Строгановского училища, созданный талантливым Шехтелем. Уж очень его люблю!

– Красивое, – восхитилась Нина, всматриваясь в здание в сумеречном свете.

– Согласен, но у здания-то были балкончики. Где они? Что же их не восстановили-то?

– Только ты можешь так расстраиваться из-за балкончиков, которые никто из москвичей уже и не вспомнит, – рассмеялась Нина.

Я хотел было возразить, но в тот момент мы вышли на Мясницкую, где прямо перед нами стоял великолепный особняк Черткова, поражающий своим изяществом даже спустя столько времени.

– Я так люблю такие дома, – ахнула Нина. – А ты?

– Я тоже, – кивнул я и сжал ее руку чуть сильнее. – Знаешь, раньше в этом доме было много-много книг, читать их приходили совершенно разные люди, к примеру Толстой и Циолковский.

– Надо же, – удивилась Нина. – И куда их дели? Революция?

– Да нет, – отмахнулся я. – Их передали в музей, а оттуда они переехали в библиотеку. Кстати, помнишь, я тебе про Шехтеля говорил?

– Вот где балкончики!

– Нет, – рассмеялся я. – Здесь он сделал очень красивую лестницу.

– А сейчас там что?

– Иногда выставки, но что на самом деле – кто его знает…

Медленным шагом мы вышли к Центральному детскому магазину, где Нина уговорила меня задержаться у витрин.

– Знаешь, – начала она, – хотя конечно ты знаешь, сейчас там классная смотровая площадка и музей старых игрушек. Я приходила туда несколько раз, искала что-то из детства.

– Не был там, – честно признался я. – Зато могу много рассказать про это здание и то, как его отреставрировали. Если честно, ничего там не осталось: бронзовые торшеры демонтировали, а мраморные балюстрады разбили. Представляешь, сколько усилий нужно для того, чтобы разбить мрамор? И как мало нужно, чтобы он сохранился. Если до нас Венера Милосская дожила, то балясины прошлого века явно бы в этом преуспели.

– Это так грустно, – помрачнела Нина. – А помнишь часы со зверушками? Мы там ничего не покупали, мама говорила, что мне это все не нужно.

– Часы помню. Пойдем, а то совсем загрустим.

На платформу станции Театральная с грохотом подъехал старый поезд. Мы нашли пустые места и сели подальше от всех.

– Постоянно забываю, что на этой ветке так шумно, – крикнул я.

– А я и не замечаю уже, – крикнула мне в ответ Нина.

– Да уж, по синей каталась целая галерея Андрияки, а что у вас?

– У нас только моя, – пошутила Нина. – Правда, у всех конечная остановка в моей квартире.

– Далеко от метро? – поинтересовался я.

– Минут десять, наверное, – попыталась прикинуть Нина. – Увидишь, ты же провожаешь?

– Да, – ответил я и обнял ее.

– Показать тебе картины?

В тот момент я опешил, потому что приглашение можно было трактовать двусмысленно. Хуже всего было бы то, если бы она после того достала смартфон и показала фото. Поэтому я выбрал максимально нейтральный ответ:

– В смысле?

Нина смутилась, понимая, как выглядит ее приглашение.

– Ну нет, в смысле просто покажу – и по домам. Ничего лишнего сегодня. Окей?

– Окей, – коротко ответил я, решив, что буду разбираться по обстоятельствам. Разумеется, мне хотелось остаться, но напирать было бы глупо.

Через полчаса я стоял у шикарной сталинки прямо около «Поселка художников». Нина копалась в бездонной сумке в поисках ключей.

– Готово, – ликующе крикнула она и потрясла ключами перед моим носом.

Вечер становился все интереснее, и я с нетерпением ждал его продолжения.

Квартира Нины

Пока мы поднимались на лифте на пятый этаж, в воздухе ощущалась какая-то неловкость, которую не мог перекрыть даже наш прекрасный вечер с коктейлями и вином. Мне казалось, Нина нервничала и жалела о своем предложении, а я был бы и рад уйти, чтобы разрядить обстановку, но мой побег выглядел бы странно для нас двоих.

Наконец двери дребезжащего лифта распахнулись на пятом этаже, и мы подошли к самой старой из всех дверей на лестничной клетке. Нина повесила свои сумки на непонятно откуда взявшийся крючок на стене и стала возиться с замками.

– Проходи, чувствуй себя как дома, – смущенно сказала она, распахивая вторую дверь.

Еще в метро я пытался представить, как может выглядеть ее квартира. Пустая ли она или заполнена вещами до потолка? Новая или старая? Просторная или крохотная?

Она щелкнула выключателем, и я увидел светлую прихожую с ремонтом двадцатилетней давности. Высокие потолки заканчивались антресолью, под которой было большое зеркало, обрамленное множеством фотографий, открыток и записок. Нужно было постараться, чтобы увидеть в нем себя. Рядом стояла самая обычная вешалка из IKEA с куртками, плащами и кучей обуви самых разных цветов.

Нина бросила кеды и прошла босиком вглубь квартиры, повсюду включая свет, а затем скрылась в ванной, откуда раздался шум воды. Я аккуратно поставил кроссовки у порога, не решаясь вторгнуться в ее маленький мир.

Обои в широком коридоре были аккуратно закрашены белой краской, но прямо на них висели плакаты и постеры старого кино. Казалось, она хотела создать целую галерею, но тут и там были пропуски, на которых будто бы вчера что-то висело. Я прищурился и увидел следы кнопок, подтверждающие мою догадку.

Нина вышла из ванной в домашней одежде и уточнила:

– Руки мыть будешь?

Я кивнул и нырнул в помещение со старым кафелем, тоже покрашенным белой краской, чтобы придать комнате хоть какую-то свежесть. Все поверхности ванной были заставлены баночками, бутылочками и пузырьками, на веревках за душевой занавеской сушилось кое-какое белье, а в воздухе стоял запах стирального порошка и парфюма. Громко чихнув, я открыл подтекающий кран. Гостевое полотенце терялось среди прочих, поэтому я потряс руками над раковиной и вытер руки об джинсы.

Очевидно, Нина была на кухне, откуда донесся щелчок газовой плиты и грохот чайника. Я прошел в большую кухню и сел за стол. Часть него была завалена учебниками, книгами, тетрадями и журналами, на другом углу стояло небольшое зеркало.

– Будешь чай? – спросила хозяйка квартиры и поежилась от ветра, колыхавшего желтые занавески.

– Буду, – лаконично ответил я. – Тебе неловко?