Бегая к Люсе и постоянно встречаясь у неё с Толиком (братом), хочешь не хочешь, повзрослев, стала класть на него глаз. Ему же я казалась малышнёй! Как хорошо, что он меня игнорировал! В противном случае был бы у меня муж совершенно пустой и никчёмный человек. Совершенный неудачник! В 2005 году я приезжаю на похороны тёти Поли в Любавичи, первым, с кем столкнулась на улице, был Толик (работал зоотехником). Стоит посреди улицы и сообщает мне, что очередная жена от него уезжает. Да, стоит машина, что-то грузят. А он улыбается. Статный, красивый, в шубе, унтах, меховой шапке, зоотехник. Но любитель выпить через край! И человек пропал! А сейчас (2023 год) у себя под окном наблюдаю юных (15-летних) наркоманов, как они постепенно превращаются в ничтожества. Но они ведь об этом не знают. А опыт других им – пустое место.

Только в 12 лет впервые увидела настоящий поезд, реальный город! В скорлупе по имени Любавичи я пребывала как младенец в материнской утробе. Светло, тепло, весело. Но время шло, жизнь брала своё. Всё более интересно становилось общаться с книгами. Это давала школа. Я училась легко, с удовольствием. Только литература не стала любимым предметом.

Не воспринимала я литературу как «учебник жизни». А люди, которые писали книги, казались мне сверхчеловеками. Никаких своих мыслей, отличных от тех, что нам говорили в школе, в моей голове не было. Какие могли быть у меня «отклонения», когда у учителей других, своих взглядов не было? В 10-м классе преподаёт литературу жена директора. Помню, пришла на урок, открывает тетрадь (институтские лекции?) и начинает читать!!! Не рассказывать!!! О Льве Толстом! Как можно полюбить предмет и уважать учителя, который не может своими словами сказать о «глыбе, человечище»? Какая у неё своя мысль? Увидев чтение, я поняла, что она не знает Толстого даже на школьном уровне!

В 10-м классе мы сильно озорничали. Не один раз, наверное, наш классный руководитель Андрей Митрофанович плакал из-за нас в жилетку. В потёртый учительский стул – такая ветхая мебель была в школе – перед его уроком мы насыпали в дырку тёртый мел. Темпераментный А. М. вертится, крутится на стуле, то сядет, то встанет. В результате место, на котором сидел, становилось белым. Снова гомерический хохот! За что мы его так изводили? Вместо «смотрите» он произносил «смоите». Его и прозвали Смоитель. Как-то у меня не решалась задача. Он подошёл, посмотрел и резюмировал:

– Ваша сестра Таиса такие задачи могла решать не одним, а несколькими способами. Я её до сих пор помню. Хорошим математиком она была.

Тасенька уже три года училась в мединституте. Я была окрылена и счастлива такой похвалой моей сестры, которую он, надо же, всё помнит! Мне стало грустно и стыдно за наши издевательства над ним. Вот тебе и учительский авторитет. На чём он строится, чем поддерживается, чем дышит? Не так просто ответить.

Остальные учителя шли калейдоскопом, почти ничего не оставив в моей памяти. Каких-либо политических мыслей в школе, как и в моей голове, не водилось и не бродило. Никаких ГУЛАГов, расстрелов, репрессий. Даже знание об аресте папы и его ссылке на рытьё Беломорско-Балтийского канала пришло ко мне с большим опозданием. Ни от учителей в школе, ни от кого другого не исходила подобная информация. Неужели никто в Любавичах об этом не знал? Или молчали? Такой литературы не было. Да что говорить, в нашей школе не было словарей, энциклопедий. На чём мы умнели и созревали духом? Мы были в глубокой изоляции от этих знаний. Возможно, это и лучше. Будь я к ним ближе, может быть, к настоящему времени была бы душевно больной.

Итак, получаю я аттестат, тогда назывался «зрелости», и уезжаю в Минск, намереваясь поступить на химфак. Мама предупреждает: «Если будешь видеть, что не проходишь по конкурсу, не тяни время, не трать деньги, приезжай домой». Мама для меня высший авторитет, как она считает, так и надо действовать. Сдавать нужно было 4 предмета. Я сдала три с результатом 5–5 – 3. Оставался немецкий, мои знания не блестящие, на четвёрку, если повезёт, можно было надеяться. Но тройка отрезала мне проходной балл вне зависимости от немецкого языка. Поскольку балл у меня уже не проходной, помня напутствие мамы, не сдавая немецкий, я вернулась домой. Со мной поступала туда же ещё одна девушка. У неё было 17 баллов, и она поступила! Вот когда я рвала и метала, но поезд ушёл. Не порадовала я Галину Моисеевну. Мы все под Богом. Всё делается так, как – потом выясняется – и нужно. И жизнь моя сложилась так, как сложилась.

После неудачи с политехом я поступила в Московский государственный институт культуры, где научилась играть на домре, петь, танцевать, чем с удовольствием занималась до того времени, пока у меня были физические силы. Серьёзные программы института по русской классической и зарубежной литературе, философии, педагогике, иностранному языку подготовили меня к аспирантуре, к занятию научной работой. Незадолго до окончания института куратор моей институтской группы Бажор говорит мне о необходимости в скором времени поступать в аспирантуру. Даже не спрашивает, а говорит как о чём-то решённом. И продолжает: «Чтобы всё было хорошо, нужно как можно скорее вступить в партию». Я так и поступила: стала кандидатом партии и после окончания института уехала по распределению в Туву в музыкальное училище. С зароненным в голове зерном об аспирантуре.