– Здравствуйте! Я поздравляю вас с Днём Победы! Когда я готовил, сочинял поздравительную открытку, оказалось, что я думал именно о вас! – сказал мне юный Человек! Почти все дети привыкли дарить так: папа дал деньги, он что-то купил и подарил. Передо мной же стоял мальчик, который заблаговременно задумался о подарке, придумал его, сделал своими руками и вручил! Ему было лет 12–13. Тот возраст, который не просто уговорить на что-то сердечное, эмоциональное. У моего юного друга всё получилось. Смотрю на незнакомого мальчугана, который в мгновенье ока стал мне так же близок, как мой внук Женя! Достала из сумки российский триколор, вручила мальчишке. С горячим чувством обняла я парнишку, и душа моя запела!

Сценарий праздника сегодняшнего дня напомнил мне об эстонском международном музыкальном празднике под названием «Певческое поле», в котором наш хор должен был в мае 2013 года принимать участие.

За месяц до праздника узнаём, что новому эстонскому президенту, рождённому эстонцами за пределами СССР и ни разу не бывавшему в Эстонии, но оказавшемуся на эстонском «престоле», не понравился памятник советскому солдату в центре Таллина. Под покровом ночи перенесли памятник на новое место, определив его на всеобщем погосте, где с одной стороны захоронены нацистские «солдаты», с другой – советские воины. Между ними, решила новая эстонская власть, как раз и место памятнику советскому солдату. Узнав о таком решении, хористы единогласно отказались от участия в «Певческом поле».

Часто бывая в Эстонии, я почти всегда приходила с цветами к памятнику советскому солдату. И всегда видела у памятника цветы. Немудрено, почти половина жителей Таллина – русские.

Чтобы в истории Советского Союза и в российской истории появился праздник День Победы и стал в настоящее время праздником несокрушимой жизненной ценности и мощи, потребовались годы всеобщей стойкости и напряжения всех вместе и каждого отдельного, конкретного человека! Всего моего рода и меня в том числе!

27 месяцев хозяйничали фашисты на смоленской земле. Из села многих мальчиков и девочек 13–15 лет угнали в Германию. Малолетним узником стала и моя самая старшая сестра Таня, вернувшаяся домой только в 1946 году.

Гонимые наступающей Советской армией и изгнанные со смоленской земли в сентябре 1943 года, фашисты дотла сожгли Любавичи. От отчего дома мамы осталась только одна высокая обгоревшая печная труба. Как в мемориале «Хатынь» в Белоруссии. И до 1947 года мама с нами ютилась на 4 кв. м сначала в соседней деревне, затем в Любавичах в доме у Марфы, где жила она сама с детьми, нас пять человек и почта. В большом доме Островского, которого немцы расстреляли, в 1943 году начались школьные занятия. Маме какое-то время позволили пожить в закутке учительской. Все мы спали на русской печи. Мне не хватило места. Кто-то в виде антресоли прибил доску между потолком и печью. Каждый вечер я втискивалась в это пространство. Ночами мы оставались вместе, и мне не было страшно. Хотя я долго ещё, ложась спать, шептала: «Папа, папа, иди домой, немцы страшно бухают!»

Только к сентябрю 1947 года мама построила дом 5×6 кв. м. С радостью пришёл конец мытарствам, мы перетащили в него незамысловатый наш скарб. В доме не было ещё залобника, мха на потолке, пола, только клади для него. Главное, не было печи – согревающего нашу в нём жизнь сердца. Кто-то быстро сложил печь. Она была ещё сырой, но я уже спала на ней. Ежедневная топка плюс согревающее по ночам печь моё тело – и печь высохла!

Фантастическая, из ряда вон выходящая реальная картинка: на печи со мной спал маленький двухнедельный поросёночек. На дворе сентябрь. Зимы в ту пору очень часто бывали слишком морозными, 30–35 градусов! «Жилплощади» у поросёнка ещё не было. Он спал со мной на печи, иногда высовывал из-под одеяла свой пятачок на подушку к моей голове. Я любила этот тёпленький беленький комочек! К Новому году мы его забивали. Обеспечивали себя мясом и салом, планируя на весь год до следующего Нового года. В реальности же мясные запасы быстро заканчивались. Это был единственный для семьи источник мяса.

Сейчас читаю книгу Аллы Сигаловой «Счастье моё». Детские её годы проходили в высокоинтеллектуальной среде. Она это понимала! Так был и в моём раннем детстве интеллектуальный родничок! В школе две классные комнаты (пятистенка ведь), между ними печь, на которой я сидела, одновременно как бы присутствуя на двух разных уроках. Учебники, тетради, ручки, карандаши отсутствовали. Господствовал вербальный метод обучения: слово, речь, учительские монологи, диалоги. Почти не дыша, вслушивалась я в бесконечный разговорный поток. Что-то схватывалось сразу, многое часто удивляло и поражало. Вдруг слышу: «Винтовка обросла в 1945 году». Как это винтовка обросла, такое бывает? Надо спросить у мамы. Оказалось, винтовка образца 1945 года.

На главной площади Любавичей 1 сентября 1945 года состоялось открытие только что построенного нового здания школы в четыре классные комнаты. Председатель колхоза разрешил мамам опоздать на колхозную работу, но обязательно быть со своими детьми на празднике открытия новой школы. Прибежала и я, хотя мне исполнилось только 6 лет. Некая тётя звонила в большой колокол. Было громко и шумно. Всё меня удивляло! На торжественной волне я вместе с другими детьми вошла в двери ближнего класса. Провела в нём целый урок. После звонка, меня зачаровавшего, вошла в другой класс и так просидела в каждом классе по уроку. Учителя меня не трогали, знали, что я дочь Ульяны Ивановны. Вернувшись «домой» (мы жили уже ещё где-то), всем с радостью сообщила, что я закончила школу! С этого момента зафиксировалось моё «я». Началось формирование моего самосознания, самости. Только об этом тогда я ещё не догадывалась.

Странно, но самые первые мои воспоминания относятся к Тане, моей самой старшей сестре, как её угоняли в Германию. Напомню, это был 1941 год. Отдельные штрихи к «картине»: Таня в чёрном одеянии стоит у окна. Мама подсказала, что это был момент, когда Таня собирала вещи, с которыми немцы приказали явиться в нужное время на главную площадь Любавичей для отправки отобранных отроков в Германию. Помню, как мы убегали от немцев в лес. Много каких-то детей сидит на возу в коровьей упряжке, а корова возьми да «забуксуй» в луже. Затем вижу шалаш в лесу, вдоль него проход, по обе стороны прохода лежат люди ногами к проходу. И вдруг страшный грохот, летит немецкий самолёт, как позже узнала, советские самолёты пока не летали, вместе с этим грохотом появляются несколько мужчин, и все закричали: «Наши, наши!»