– Заходите, Галина Моисеевна, – мы хором. Заходит Миша. Замечу: мы почему-то брата звали «жид». Его выдумка нас задела. Почему? Мы решили его проучить. И проучили… себя! Вскоре кто-то снова стучится.
– Нечего стучаться, жид, мы знаем, это ты!
Дверь открывается, на пороге Г. М. Мы онемели от ужаса! Спустя мгновение наперегонки, путаясь в словах и слезах, пустились в объяснения. Галина Моисеевна – что значит воспитанный человек! – рассмеялась, сказав: «Ничего страшного, успокойтесь!» Когда мы поняли, что непосильная для нас нравственная ноша снята с наших плеч, мы обезумели в счастливом восторге! Она преподала нам психологический урок на всю жизнь! Удивительная женщина!
Г. М. ведёт в моём классе химию. Объясняет чётко, ясно, понятно и интересно. Помню, после объяснения нового материала Г. М. попросила Надю Подову повторить, как та поняла новый материал. Повторить у Нади не получилось. Я вдруг так пожалела Г. М., что расплакалась и выбежала из класса. На следующий день прихожу в школу, а мне говорят:
– Вот жидовка до чего вчера довела тебя!
У меня глаза расширились и мозги затуманились от извращения дела, прежде чем я смогла объясниться.
Как элегантно одевалась Г. М.! И лицо её было очаровательно, особенно брови! У всех остальных учительниц широкие, обросшие, прямые или даже с концами, опущенными вниз. У неё же изогнуты в дугу, линии чёткие, форма безупречная! Оказалось, она их брила. Под её влиянием и мне хотелось иметь такие брови. Так стали же! Вразлёт! Брови попали и в мои стихи.
В Москве ж хочу, чтоб бровь дугою,
В Москве хочу другою быть!
Как-то в одно из лет в Любавичи приехал Коля Лисовский, окончивший школу раньше Миши, высокий, статный, в одежде – городской лоск! Узнаю, что он, будучи ещё учеником школы, и Г. М., почти его ровесница, любили друг друга. Я обрадовалась, теперь Г. М. выйдет замуж. Нет, не сложилось у них. Коля уехал, Г. М. осталась в Любавичах, до конца своих дней пребывая в глубоком одиночестве. И похоронили её на любавичском кладбище. Несколько десятилетий спустя мы с сестрой Таней и Мишей оказались в Любавичах. Естественно, первым делом направились к нашей любимице Г. М., которая была уже на пенсии. Школа построила для неё двухкомнатную квартиру. Видим – из дома вылетает старуха в рубище, как Сократ, с палкой в руках, с криком устремляется за курами. Остановилась, смотрит на нас, как вскрикнет: «Кукриновы!» – «Да, это мы, Галина Моисеевна!» Она смутилась, устыдилась своего наряда. Через 20 минут нас принимала и привечала ухоженная, всё ещё прекрасная женщина, совсем такая, какою я помнила её в моём детстве! Прекрасная во всех отношениях женщина, целая яркая эпоха в истории школы, почти десятилетие благотворного её влияния на становление моей личности! Галина Моисеевна! Я любила вас! И сегодня низко кланяюсь вам у вашей могилы!
Любавичи и школа в моей жизни
Составили эпоху, целый мир!
И что бы я ни делала, что б ни творила,
Хочу дышать тобой, Любавичей эфир!
Духовный и астральный школьный мир
Галина Моисевна наполняла,
Она и идеал, и мой кумир,
Душевным благородством покоряла!
Мы посвящали вас в суть наших планов,
Хозяйкой делали и помыслов, и дум.
Вы щедро нас духовно насыщали,
Взрастили нашу совесть, скромность, ум!
Рядом с вами были мы на всё способны,
Замахнулись даже психологию познать…
Всё, чем тогда богаты были сами,
Спешили исподволь нам передать!
Именно под её влиянием я поступала на химфакультет минского политеха. Недобрав балл, оказалась в Московском институте культуры им. Н. К. Крупской. И до сих пор пою и танцую, хотя, читая одного из отцов церкви Сирина, на нескольких страницах нашла перечисление людских грехов. Оказалось, что всё, что я делаю, – всё грешно: звонко смеюсь – нельзя, самозабвенно танцую – плохо, объедаюсь – грешно. Не поступила сама на химический факультет – так в сыне Юре заговорил химик, и он закончил химфакультет МГУ.
Постепенно, один за другим, уходили из отчего дома мамины дети. Уехала в Москву Таня. Валя поступила в смоленский мединститут. Закончила Тася школу. «Буду хулулом», – так говорила она. И стала хирургом! Остались мы с мамой вдвоём.
Странно то, что летом мы, мамины дети, не работали в колхозе, как все остальные дети, достигнув подросткового возраста. Колхозница Сима, мамина младшая сестра, которая не хотела учиться, часто просила меня помочь ей зарабатывать трудодни, которые оплачивались натурой – рожью, пшеницей… То лён я брала без рукавиц, а он очень колючий. Руки мои – сплошная кровь. В то же время на руках тёти Симы никаких следов. Руки женщины, сердце женщины… То сено ночью стоговали. Ох, стогование – пыль, грязь, неподъёмная тяжесть! Для меня же никакой пыли и тяжести – одна романтика! То ночью молотили машиной рожь. От пыли ничего не видно: ни луны, ни неба! А мы песни горланим да смеёмся во всю силу наших лёгких. То жала рожь. Бесконечные просторы ржи женщины сжинали серпом! Не было тракторов. А в настоящее время еду в Смоленск – нет полей, всё заросло кустарником. Подмосковная земля почти пустует.
Я была последним ребёнком в семье. Все мои сёстры и брат проучились на моих глазах. Потому знала наизусть всю начальную школу и многое из программы средней школы. Училась легко и весело, играючи. К каждому уроку, однако, готовилась. Если иногда случались проколы, тут же поднимала руку, предупреждая, что к уроку не готова. Позже поняла, что таким способом я снимала психологическую напряжённость, обеспечивала себе комфортное состояние. Сижу себе весело и беззаботно, слушаю отвечающих и всё знаю. Но был в моей школе бином Ньютона, который не поняла.
Мама в начальной школе учила Тасю, потом немножко меня. Сестра была острой в учении, однако мама ставила ей четвёрки. Помню такой разговор между ними:
– Мама, в моей контрольной нет ни одной ошибки. Почему ты поставила мне четвёрку?
– Да, твоя работа отличная, молодец! Как пойдешь в 5-й класс, пусть там другие учителя ставят тебе пятёрки. Зачем – чтобы не говорили: ты отличница, потому что учит мать.
Но когда мама меня учила, уже ставила и пятёрки. Видно, она тоже поняла, что так можно затюкать психику дитятки, недалеко и до комплекса неполноценности. Потому в начальных классах я начала получать похвальные грамоты. С 4-го класса мы сдавали уже какие-то экзамены. У нас предметов было больше, чем у моей американской внучки в 9-м классе: медицина, физкультура, английский, биология, литература. Мой муж ведёт серьёзный разговор с невесткой, куда собирается поступать внучка Полина. Мол, надо уже сейчас готовить абитуриента к осознанному выбору профессии. Невестка пытается ему что-то отвечать. Далёкие от педагогики люди в это время (70-90-е годы прошлого столетия) утверждали, что наша система образования плоха, слаба, несостоятельна. Разные жизненные ценности, потому разные педагогические принципы образования. Что хорошо глухому, не подходит слепому. О чём тут торг?
Возможно, я, не занимаясь сравнительной педагогикой, потому не обладая достаточной информацией об американской школе, ошибаюсь в своих суждениях. В другом полугодии, в других классах будут другие предметы? В нашей школе во второй половине XX века 20–22 предмета изучали одновременно на протяжении 6–8 лет. У них – массированно, но краткосрочно. Что лучше – неизвестно.
В 40-50-е годы XX века Любавичи звенели от огромного количества детей! Их было, сейчас соображаю, в 6–7 раз больше, чем взрослого населения. Несколько школьных зданий на 3–5 классных комнат не вмещали детей Любавичей и ближних деревень! Занятия проходили не только в две смены, а два-три года даже в три смены! Однажды 8-х классов было шесть параллелей! В течение одного года и я ходила в третью смену. Школьные здания освещались от движка. Занятия начинались в 18 часов, заканчивались в 23 часа. Зима, снега по пояс, пурга-вьюга, поздно рассветает, рано темнеет. А дети соседних деревень плетутся сквозь снежную мглу. Боже мой! Ни электрического света, ни какого-либо транспорта. Только пешком! Ни разбойников, ни грабителей! Все учились! Всё было устремлено к жизни на земле! А сейчас «продвинулись» до яхт и личных островов, до «всеобщего счастья» быть первыми в строках «Форбса»!