Казимир Семёнович, может быть, и хороший научный работник, и геолог отменный, но как начальник экспедиции – никуда не годится. Сидит целыми днями у себя в каюте: обложится картами и чертит на них какие-то одному ему ведомые «земные разломы» и больше ничего не хочет знать. Что происходит на судне – ему до лампочки.

Воспользовавшись бездействием увлечённого «разломами» начальника экспедиции, капитан и старпом захватили власть полностью в свои руки и с каким-то мстительным сладострастием всячески игнорировали любые наши просьбы или с презрительными усмешками отсылали к уединившемуся Котову. Вот и сегодня утром, уже в который раз, Мадам Вонг отправилась к старпому.

– Вы когда отдадите ключ от моей каюты? – гневно сверкая толстыми линзами своих очков, проговорила она. – По судну шатается пьяная матросня и то и дело нагло открывает дверь моей каюты, заводит глупые бессвязные разговоры и недвусмысленно намекает на интимную близость и, слава Богу, что пока свои ручищи не распускают, но, судя по всему, и это не за горами. Кроме того, я как начальник ихтиологического отряда требую убрать ящики, оставшиеся в ихтиологической лаборатории от прошлой экспедиции. Когда начнутся траловые работы, в лаборатории будет не развернуться.

Вдруг, к своему великому изумлению, она заметила в каюте у старпома уже порядком осоловевшего Казимира Семёновича, сидевшего за столом и поднимавшего «заздравную чашу». Только она заикнулась про ящики, как тот проговорил заплетающимся языком:

– Да зачем их в трюм опускать? Тащите их в нашу кладовку! Там наверняка пустое место имеется, и матросов нечего беспокоить, у нас своих хлопцев хватает. – И принялся, загибая пальцы на руке, перечислять «хлопцев» из научной группы.

Тут и говорить ничего не надо, как обрадовался старпом, услышав подобные речи от начальника экспедиции: нос его ещё больше покраснел, носорожьи глазки забегали, он приосанился и тут же перешёл в наступление.

– Казимир Семёнович, не мешало бы разгрузить ещё и технологическую лабораторию, – восторженно заявил он, – ваш технолог Константин Константинович мне с самого начала рейса говорит, что там тоже много барахла скопилось. Заодно и его определим в вашу кладовку.

– Кого «его»? Константина Константиновича? – спьяну не поняв желание старпома, удивился начальник экспедиции. – Надо над этим подумать.

– Да что вы такое говорите, Казимир Семёнович! Я имею в виду барахло, скопившееся в технологичке. Вам же лучше: всё вместе лежать будет. Насчёт ключа – ничего пока обещать не могу. Его ещё найти надо.

Мадам Вонг прибежала, разъярённая, в лабораторию, где я в это время, увлечённо болтая с Каролиной об искусстве, писал натюрморт с гирями от весов, и, не помня себя от возмущения, пнула ногой ящики.

– Разве таким должен быть начальник экспедиции?! Они же спелись со старпомом! Сидят в дымину пьяные и тосты произносят. Я им про ящики, а Казимир их предлагает в нашу кладовку отнести, да ещё и у Коко какое-то барахло забрать и туда же запихнуть. Представляете, до чего эти два алкаша дошли?! Я сейчас зашла в кладовку и ни малейшего пустого места не обнаружила.

Вскоре в лаборатории появился «благоухающий», с довольным и расслабленным лицом Котов.

– Сергей, – увидев меня, но не заметив увлечённо читающую очередную научную статью Ариадну Карловну, произнёс он заплетающимся языком, – ты чем сейчас занимаешься?

– Да вот решил натюрморт написать, а так больше ничем.

– Ну это несущественно. Он от тебя никуда не убежит. Пошли поищем место для ящиков, а то Мадам Вонг мне покоя не даст…

– Это что ещё за такая «Мадам Вонг»? – с настороженным изумлением на лице оторвалась от статьи начальница ихтиологического отряда, при этом линзы её очков сверкнули грозно, не предвещая ничего хорошего. Сидящая за соседним столом ихтиолог Каролина, не выдержав, прыснула в ладонь и, будто чем-то заинтересовавшись, уставилась в иллюминатор на синюю гладь океана.

– Так, никто, Ариадна Карловна, к слову пришлось, – наконец заметив своим замутнённым взором её присутствие, смутился Котов. – Была одна такая в Китайских морях, да, пожалуй, ещё и жива. До сих пор другим покоя не даёт – всё по карманам шарит…

– Идёмте, идёмте, Казимир Семёнович, – глядя на расширенные, гневно-удивлённые глаза своей начальницы и предчувствуя взрыв неминуемых эмоций, разряжаю я напряжённую обстановку. – Мы уже давно хотим избавиться от этих ящиков. Они нам здорово работать мешают и холодильник загораживают – его дверца едва наполовину открывается.

После посещения нашей кладовки, в которой действительно не оказалось места для таких громоздких ящиков, мы всё же отправились искать свободные трюмы. Однако наши поиски не увенчались успехом, так как все трюмы на время перехода к месту работ были заперты, а ключи от них, естественно, находились у старпома.

– Мы его сейчас не будем беспокоить, – почему-то понизив голос, дыша крепким перегаром, проговорил Казимир Семёнович, – всё-таки творческий человек – это надо понимать. Он мне сказал, что у него «очередная поэма пошла» и чтобы в ближайшие дни его не беспокоили всякими мелкими просьбами.

– Что же, эти четыре здоровенных ящика так и будут занимать половину лаборатории? Когда он ещё закончит свою очередную верноподданническую поэму! Скоро начнётся траловый режим – там уже не до них будет, – возмутился я, – к холодильнику не подойти, а нам он для рыбы обязательно понадобится.

– Я смотрю, вы здорово спелись со своей начальницей, – Котов наморщил лоб. – Давай поступим так: заметишь, когда во время судовых работ будут открывать трюмы, сразу же звони мне в каюту, и тогда мы эти ящики куда-нибудь засунем. Переход в Атлантику займёт около двух недель. За это время, думаю, успеем от них отделаться.

«Всё-таки от человека многое зависит, – с чувством ностальгии по прошлой экспедиции подумал я. – Был бы начальником экспедиции ихтиолог Радий Александрович Шубин, с которым я тогда работал, всё сложилось бы иначе. В прошлых рейсах этот же старпом, подавленный его волей, выполнял все требования, что, к слову сказать, нисколько не мешало ему строчить свои бесконечные нелепые вирши. Ладно, не будем паниковать, часто в жизни всё как-то само собой устаканивается…»

Качаться на волнах иногда довольно приятное развлечение, но, когда это длится день за днём, неделя за неделей, да ещё, ко всему прочему, волнение не ослабевает, а постепенно усиливается, тут уж – «пардоньте» – ничего приятного. Идём на юг – в «ревущие сороковые» широты, чтобы, обогнув Африку и пройдя мыс Доброй Надежды, оказаться в юго-восточной части Атлантического океана, где нам предстоит провести несколько месяцев научных исследований. В южном полушарии сейчас зима, и в это время в районе сорокового градуса южной широты особенно свирепствуют циклоны, ураганы и многометровые волны. Наше судно даже при волнении в четыре балла ведёт себя как «ванька-встанька». Представляю, что с ним будет происходить, когда начнутся девятибалльные штормы – просто страшно подумать!

Мы движемся к югу, и заснеженный материк Антарктида всё больше даёт о себе знать: с каждым днём становится всё холоднее и ветренее, но если укрыться от пронзительных дуновений, то всё ещё можно загорать и даже обгореть под горячими солнечными лучами, – что некоторые солнцелюбивые научные работники, насладившись чтением очередного детектива, и проделывают, часами лёжа на ботдеке или пеленгаторной палубе. Вечером, когда солнце садится на западе, то, глядя на восток, можно наблюдать необыкновенно красочный восход луны. Как-то после ужина мы стояли на палубе и, увлечённые беседой, не заметили заход солнца; спустились сумерки, и на западе осталась белёсая, с оттенками жёлтого и розового цветов, полоска заката, напоминавшая об ушедшем дне. Случайно оглянувшись на восток, я увидел поразившее меня оранжевое полусферическое сияние над горизонтом. В первое мгновение я подумал, что это плывёт какой-то огромный корабль, освещённый мириадами разноцветных огней, и уж было хотел сказать об этом своим собеседникам, которые, увлечённые разговором о женщинах (о чём ещё могут говорить мужики, находясь месяцами в открытом океане?), ничего не замечали вокруг. Но вдруг понял, что это не что иное, как начало восхода луны: оранжевый сияющий диск ночного небесного светила медленно поднимался из воды, расчерченный горизонтальными тёмными полосками облаков. Раньше я ничего подобного не видел. Это необычайное по красоте зрелище вызвало у меня такую бурю эмоций, что я уже не мог сдерживаться и, не помня себя от внезапно охватившего меня восторга, закричал, указывая чрезвычайно увлечённым женским вопросом словоохотливым друзьям на эту небесную фантасмагорию.