– А что означает приставка «К»? Ведь параграф называется КПД, – его резиновая улыбка растянулась по всему лицу.

– Ээээ…

Класс, гладя на учителя, тоже начал хихикать, а затем по инерции начала улыбаться и сама Бэрта.

– Нууу… – тянула она одни и те же буквы.

– Зря смеёшься, Зак, я спрошу тебя следующим, – ласково обрадовал парня за средним рядом мистер Нэвос.

Бэрта замолчала, пялясь в тетрадь.

– Да что ты там ищешь? – улыбаясь спросил учитель. – Не ищи, не засоряй свою чистенькую голову этой дурацкой физикой! Тебе ещё запоминать рецепты супов, а это намного важнее! – мистер Нэвос светился, довольный своим остроумием. – Вот Заку, может быть, понадобится физика, а тебе зачем? Тебе бы найти себе мужа – и дело в шляпе. Знай только супы ему вари.

Она молча смотрела на него с глупой улыбочкой.

– Да? – спросил он.

Бэрта промолчала.

– Садись, Стивенс, ты меня огорчила, – его улыбка поблёкла, хотя её подобие всё ещё висело на искривлённом недовольством лице учителя. Его верхняя губа чуть поднялась вверх, ноздри раздулись. В этом выражении лица открывался истинный мистер Нэвос. Открывалась его обида на детей, которые не осознавали важности законов этого мира, обида на то, что они не хотят познавать то, что с таким интересом познавал он в свои годы. Только уцепив это мимолетное выражение, можно было подобрать ключ к душе мистера Нэвоса. Однажды, открыв своё истинное я, он произнёс одну фразу, которая сильно обидела мое внутреннее «Я».

Он сказал:

«Я обязан учить великому ещё зёленые, не подготовленные умы, которые даже не осознают, что такое физика».

Хоть в его глазах мы и были обычными детьми, но называть всех бездумными, зелёными – было неправильно. Чтобы вы понимали, я любил физику, и под этой фразой я подразумеваю очень многое. Любовь как к предмету изучения, любовь к тому, частью чего я мог бы стать, и, если бы стал, точно был бы тем, кто привнёс бы многое в эту науку. Любовь как ощущение, когда ты – и есть физика.

На что он с усмешкой отвечал:

«Физику нужно знать, а не любить, Купер».

Я всегда получал по физике четыре, потому, может быть, учитель не так серьёзно относился ко мне. Но он не понимал главного: моего чувства к этому предмету. Он не учёл это в своей формуле оценки, как и любой математик не придаёт значение чувствам, заботясь о чистых цифрах.

Удивителен был факт того, что математику я презирал всем сердцем (предмет), а в физику был бесконечно влюблён.

Мистер Нэвос внёс оценку Бэрты в журнал и окинул взглядом класс. На его лице опять начала появляться улыбочка.

– Может быть, Исаак порадует нас сегодня?

Цепкий взгляд учителя устремился прямо на меня.

Зак удивился, ведь он думал, что его конец уже близок. Он обрадовался, осознав, что у него ещё есть время надышаться перед смертью.

Зато я не волновался, потому как был готов. Улыбочка физика сошла с его лица почти сразу. Его выражение стало серьёзным, но во взгляде различалась мягкость, еле видная, но всё же мягкость.

Когда я ответил на последний вопрос, он лишь сказал:

«Молодец», – и сразу обратился к журналу.

Сегодня я получил пять.

Теперь та девочка постоянно ходила с Сью, точно была её охранником. Эта дылда была выше Сью на три головы. Почему именно охранник? Она всегда одевалась как парень, и лицо у неё было грубое, как у парня, да и голос был низкий. В один из вечеров я по случайности нашёл её в Либерти. В её профиле все фотографии были с фотосессий (я так думаю, с семейных), и на них она выглядела совсем не так, как в жизни. На них она была нормальной, хорошенькой девочкой. Сияющие глаза, улыбка, макияж… на этих фотографиях она выглядела совершенно иначе, но я не воспринимал их всерьёз, потому как знал, что это всего лишь иллюзия. Улыбка была натянута, макияж, я больше чем уверен, она смыла сразу же, как закончилась съемка, сияние глаз было не более чем красивым фотоэффектом. Все в этих фотографиях дышало обманом.

Видимо, у неё была нелюбовь ко мне с первого взгляда. Я же не чувствовал к ней неприязни до того момента, пока она не начала явно проявлять свою: цоканьями, испепеляющими взглядами, а как-то раз она даже назвала меня гномом (а я отнюдь не являлся карликом). У меня такой же рост, как и у Сью. Но, конечно, я был ниже этой дылды. Моя покойная бабушка всегда говорила мне, что сначала девочки растут быстрее мальчиков, а потом наоборот, и сейчас я убеждался в этом. Что я мог поделать с природой? Но ведь телохранителю этого не объяснишь.

Я стал больше общаться с Ронной и Элли. Мы часто встречались с ними в коридорах, останавливались и болтали. Поначалу Дэнис ждал меня, после – стал уходить.

Как-то я спросил его:

– Куда ты убегаешь?

Он ответил:

– Ну а что мне тебя ждать? Вы о чём-то своём вечно говорите. К тому же я даже не знаю их.

Он был прав. Да и, кроме того, я понимал, что это не самое приятное, когда ты, будто верный пёс, ждёшь, пока твой хозяин сделает все свои дела. Но это никак не обижало ни его, ни меня и потому, когда я приходил на урок, всё было как обычно.

Часто, когда мы стояли с девочками в коридорах, к нам подходила Сью (слава богам – без своего охранника), и мы разговаривали обо всём, о чём только можно было говорить. Я чувствовал стеснение, пытался выглядеть лучше перед ней и наслаждался каждым моментом, проведённым рядом. Дни шли быстро, несмотря на пасмурную погоду.

Я любил нашу квартиру на Пэйдингтоне. Так получилось, что мои родители постоянно работали и я всё время проводил там с бабушкой и дедушкой. Здесь же, рядом, жили и все мои друзья, с которыми мы в детстве гуляли почти каждый день. Именно в эту квартиру я возвращался каждый раз после школы, именно в ней мы с бабушкой делали уроки, именно там я бесконечно играл в паровозы – ездил на спине дедушки и строил шалаши.

С тех пор моя душа навсегда принадлежала этим стенам, как и всё, что происходило в них, – навсегда принадлежало мне.

За окном давно стемнело. Настольная лампа рассеивала золотой свет по комнате. Под её лучами было горячо, будто бы это не лампа, а самое настоящее солнце. На столе лежал учебник по французскому и тетрадь. Чуть левее стояла кружка чая.

– Christophe Colomb – navigateur espagnol. En 1492, grâce à l'équipement d'expéditions des rois catholiques, il découvre l'Amérique pour les Européens, -проговаривал я.

Завтра нужно наизусть рассказывать о мореплавателях. Я уже выучил об Америго Веспуччи, Васко да Гама, и мне оставался только Колумб. Сегодня тема запоминалась удивительно легко.

Из бабушкиной комнаты доносились звуки телевизора.

Сегодня я купил новую игру, и мне уже натерпелось поиграть, но сначала нужно было доделать уроки, иначе бабушка меня прибьёт. Внезапно зазвонил телефон, оторвав меня от французского.

«Мама».

На дисплее из стороны в сторону качался телефон.

– Алло.

– Сыночка, привет, – радостно донеслось из трубки.

– Привет, мам.

– Что делаешь? – после такого вопроса обычно идёт что-то неприятное.

– Уроки.

– Молодец, – похвалила она, – ну давай собирай вещи и приходи к бабушке⁸, поедем домой.

Вот то, о чём я говорил.

– Ну мааам, – застонал я, искривив лицо.

– Всё, без «мам», собирайся, я тебя жду.

В трубке послышались быстрые гудки.

– Чёрт! – с обидой произнес я.

Я не любил жить у мамы. Всё в стенах её квартиры отторгало меня, и дело было вовсе не в интерьере. Просто в ней я постоянно чувствовал себя чужим.

Мне было до боли обидно уезжать. Я со злостью бросил телефон на стол.

– Не хочу! – всё во мне отказывалось мириться с тем, что нужно покидать Пэдингтон.