Мальчик шел за провожавшими своих мужей женщинами, одна из которых продолжала громко рыдать и причитать. Вторая только тихо плакала, вытирая одной рукой слезы с лица, а другой держала под локоть подругу. Ее двенадцатилетняя дочь тоже плакала, неловко смахивая слезы с раскрасневшегося лица, на котором взбух и стал пунцовым ее носик. Витя еще долго провожал взглядом удалявшихся женщин. Он так и не решался отвести от них глаза, невольно представляя себе, как будет уходить на фронт его собственный отец, который уже сегодня должен сообщить дома точную дату своего убытия.

– Здрасьте! – сказал мальчик взволнованной старушке, тетке Марусе, встретившей его на пороге своего дома.

Она молча взяла у него глиняный кувшин и так же молча повернулась и ушла внутрь дома. Витя проследовал за ней, видя необычное поведение старой женщины, которая, как правило, всегда была разговорчива и обязательно угощала чем-нибудь вкусненьким приходившего к ней внука любимой подруги. Сегодня женщина таковой не выглядела. Еще в Первую мировую потерявшая одного сына, а в Гражданскую – второго, она прекрасно понимала, какие страдания будут принесены в дома ее соседок.

– Папка твой когда уезжает? – спросила она мальчика, когда выходила из погреба, в котором держала кувшины и бутыли с коровьим молоком.

– Не знаю. Сегодня должен сказать, –  ответил ей Витя, наблюдая ее необычно взволнованный вид.

– Ой! Что будет, что будет! – запричитала тетка Маруся, садясь за стол возле окна, выходившего на улицу, за которым было видно, как очередная молодая женщина шла под руку с мужчиной, за плечами которого виднелся походный вещмешок.

Она приложила пальцы правой руки к губам и тихо сама себе сказала:

– И внуков моих, наверное, тоже заберут. Возраст то у них подходящий, –  всхлипнула она и горестно завыла, обливаясь слезами и уронив голову на грудь.

Витя спешно выскочил из ее дома и сломя голову, не чувствуя под собой ног, побежал домой. Он ничего не видел и не слышал. Людское горе врезалось в его маленькое детское сердце. Едва добежав до дому, он поставил кувшин с молоком на стол в сенях и тут же, выскочив на улицу, спрятался за сараем. Там он сел на корточки, сложил руки на коленках и тихо заплакал, жалея отца, которому предстояло самому участвовать в неведомой, но, видимо, очень страшной войне, и мать, остававшуюся одной с тремя маленькими детьми на руках.

– Витька, айда к военкомату! – позвал его Цыган. –  Там мужики со всего города собираются. Все хотят ехать воевать с Гитлером.

Мальчишки под предводительством ребячьего авторитета Цыгана быстро, почти бегом, направились к центру города. По пути они находили длинные тонкие палки и, представляя, что это винтовки и сабли, имитировали стремительные атаки и сражения с врагами, изображаемые в духе героев всеми ими не раз виденного фильма «Чапаев».

Ближе к центру города улицы были заполнены людьми, что было необычно. Несмотря на понедельник, людские потоки и толчея напоминали воскресный торговый день, когда на центральной площади собирались торговцы. Но сейчас их почти не было. А по улицам передвигались большей частью молодые мужчины, часто в сопровождении женщин и детей. Возле торговых рядов играла гармошка. Кто-то звонким голосом пел частушки. А сквозь плотную толпу мальчишки, наклонив головы, видели через ряды ног танцующих под музыку людей. На другом конце торговых рядов тоже играла гармонь. Но вместо частушек и звонкого смеха молодые мужские и женские голоса пели модные патриотические песни. Гармонист звонко проговаривал под музыку очередной куплет, а потом почти вся толпа одновременно хором пела припев. Мальчишки остановились возле них. С улыбками на лицах, поворачиваясь друг к другу, они тоже подхватили слова песни. Как только гармонист стих, один из ребят радостно прокричал:

– Митя!

К ним подошел худощавый молодой человек, брат того самого мальчика, который радостным воплем обозначил его приближение.

– А вы-то что здесь делаете? Тоже в военкомат идете? А не рано вам еще? Годов десять подождать придется. К тому времени Гитлер уже разбит будет! Домой идите. –  Он погладил по голове своего маленького брата и, переведя взгляд на Витю, уже серьезно спросил его: – А твой-то папка когда отправляется?

Мальчик ничего не ответил. Он лишь смущенно пожал плечами.

– Митя, а ты что, тоже на войну собираешься? Мамка сказала, что тебя не возьмут. Восемнадцать только в августе будет, –  с немного ехидным выражением сказал младший брат молодого человека.

Тот немного смутился, улыбнулся и ответил:

– Вот так и сказали. Будет восемнадцать, тогда приходи. –  Он снова посмотрел на Витю. –  А папку твоего я видел. Он верхом приезжал в военкомат. Побыл там и уехал. Хотел спросить его, да не успел.

Митю кто-то окликнул, и он тут же отошел от ребят, оставив их одних.

После услышанного в свой адрес вопроса о времени отъезда отца Витя погрустнел. Цыган заметил это и отвел глаза в сторону, понимая волнение своего лучшего друга. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, он предложил ребятам двинуться в сторону военкомата, чтобы посмотреть на то, что там происходит.

В тот вечер отец так и не появился дома. Утром, едва проснувшись, Витя понял, что тот даже не ночевал дома, так как отцовский помазок для бритья оставался сухим. Сухим было и его полотенце, висевшее точно так же, как было оставлено прошлым утром. Он сразу подошел к матери, надеясь поинтересоваться, не уехал ли на фронт отец. Но остановился, едва увидев, что мать выглядит по-обычному, не заплаканная и не расстроенная. К тому же наличие бритвенных принадлежностей на своих местах тут же подсказало мальчику, что отец еще не уехал, иначе бы все эти предметы взял с собой.

Мать сидела на кровати возле детской люльки, подвешенной к потолку, и, взяв на руки четырехмесячную Тамару, играла с ней, приговаривая:

– Вот папа наш приедет на обед. Покушает. Расскажет нам последние новости. Мы будем кормить его и слушать. Да-а?

Девочка улыбалась, ловя интонацию в голосе и выражение лица матери.

Вскоре действительно приехал отец. Вид его говорил о сильной усталости, волнении и заботах по службе. Он был немного бледен. Глаза воспалены от недосыпа. Губы плотно сжаты, как обычно, если его что-то беспокоило. Вопреки сказанному матерью о новостях, которые ему предстоит поведать за обедом, отец молчал и почти не произнес ни слова. Но, что сразу было замечено мальчиком, он довольно обеспокоенно смотрел на жену и детей. Бросал на них взволнованные взгляды и быстро отводил глаза в сторону.

Вечером отец приехал домой позже обычного. Едва он пересек порог дома, как за ним попытались войти несколько мужчин из числа соседей. Они остановились возле крыльца и вопросительно смотрели на него. Потом один из них, высокий и видный пожилой мужчина, громко спросил:

– Петр Дмитрич, ну ты хоть поведай нам, что там творится-то? Долго ли война будет идти?

– Уже несколько человек с нашей улицы сегодня отправились. С соседней – тоже, –  сказал второй мужчина, выглядевший чуть моложе, чем первый.

Хозяин дома снял с головы фуражку. Вытер потный лоб ладонью. Он нехотя и взволнованно посмотрел на мужчин и, понимая, что ему как человеку осведомленному и уважаемому ими не удастся отвертеться от ответов, сказал:

– Мне пока мало что известно. А то, что я знаю, я вам сказать не могу. Права такого не имею. Знаю только, что враг напал вероломно. Он сильный. Но мы его все равно победим!

После сказанного, чтобы избежать других неудобных вопросов, он резко повернулся и исчез внутри дома.

Через несколько дней отец уехал. Витя понял это по отсутствию некоторых его вещей, которые тот брал с собой всегда, когда куда-нибудь отправлялся. Мать заплаканная сидела на кровати. На коленях лежала нательная рубаха мужа, которую она нежно гладила одной рукой. Глаза ее были направлены в одну точку. Она смотрела не моргая. А по щекам ее иногда текла слеза, которая останавливалась только возле подбородка.