– Ну, хватит горевать. Детей корми. Витька проснулся. Сейчас Валька поднимется. Нечего сиднем сидеть, – строго сказала вошедшая в дом пожилая хозяйка, лицо которой также имело следы горестного прощания с сыном.
– Мама, – проговорил Витя, подойдя к матери, – а что же он со мной не попрощался?
– Попрощался сынок. И с тобой, и с Валей, и с Тамарой. Просто вы все спали. А папа вас будить не хотел, – она обняла сына и крепко прижала его к себе, уткнувшись лицом в его коротко стриженную голову.
Мальчик тоже обнял мать, прижавшись к ней. Он чувствовал тепло и с детства знакомый ему запах тела самого близкого человека. Они так и застыли в нежных объятиях матери и сына, пока их не разбудила своим тоненьким плачем трехлетняя Валя, которая только что проснулась и требовала к себе внимания.
Шла вторая половина жаркого лета. Улицы Мценска опустели. Заметно становилось меньше людей, особенно мужчин того возраста, который принято называть призывным. После отъезда отца Вити, а также призыва и отправки на службу отцов и старших братьев многих своих друзей любимым развлечением мальчишеских компаний всех возрастов стало дежурство поблизости от проходившей через их город железной дороги. Склоны у стоявших на возвышенностях жилых домов, расположенных вдоль путей, были заполнены детьми и подростками, особенно семи-двенадцати лет, которые караулили проходящие мимо них эшелоны с войсками и боевой техникой. Особенно радостно приветствовались те поезда, которые были заполнены солдатами, стоявшими в проемах распахнутых дверей вагонов-теплушек. Но самыми желанными были те составы, что везли в сторону фронта танки, артиллерийские тягачи или пушки. Такие эшелоны были самыми почитаемыми в мальчишеской среде, и увидеть их считалось большой удачей. Прохождение каждого такого состава еще долго обсуждалось всеми и оставалось темой для разговоров еще несколько часов, вызывая бурные споры и восхваления вооружений самой сильной и непобедимой никакими врагами Красной армии.
Нахождение возле железной дороги, отрезок которой располагался в городе, объединяло детей и подростков всех полов, возрастов и мест жительства. Никто не враждовал, сидя на склонах возле путей. Даже самые яростные соперники, не позволявшие парням из других улиц и районов города появляться на своей территории, теперь в едином порыве радовались каждому эшелону, следующему на фронт. Иначе смотрели они на санитарные поезда, которые ехали в обратном направлении и вызывали напряженные взгляды подростков. Никто уже радостно не кричал и не размахивал руками. Все просто молча пытались разглядеть в окнах раненых солдат.
Еще более напряженные взгляды были сосредоточены на железнодорожных составах, которые везли людей. То были не только пассажирские, но и обычные товарняки, в окнах и дверных проемах которых виднелись скорбные лица всех возрастов. Такие поезда были набиты людьми до отказа. Многие ехали в тамбурах, на ступеньках, и даже на крышах вагонов.
Чтобы не пропустить очередной воинский эшелон, компания мальчишек прибыла на привычное для себя место наблюдения чуть раньше обычного. Едва расположившись, пацаны вдруг с удивлением увидели приближающегося к ним Илью.
– Витька, это же твой дядька! Как он тут оказался? – спросил Цыган, подойдя к лучшему другу.
– Не знаю, – ответил тот и направился в сторону своего дяди.
Он почти совсем близко подошел к нему и спросил:
– Ты чего здесь делаешь?
– Бабушка попросила присмотреть за вами. А то уходите куда-то на весь день. А она волнуется. На речку ходил – вас там нет. На ручей – тоже нет. А сегодня выследил. Да и ребята сказали, – ответил Илья, выглядевший необычно серьезным, – в городе беженцы появились. Люди нездешние. Мало ли кто обидит.
– А как это – нездешние? – последовал вопрос от племянника, привлекший к нему внимание остальных мальчишек.
– Ну, – протянул задумчиво Илья. – Это которые не из нашего города. А откуда-нибудь.
– А беженцы кто такие? – влез со своим вопросом шустрый Цыган.
Дядя сделал еще более серьезный вид, стараясь подобрать правильные слова для ответа.
– Это те, кто от войны бежит, – произнес он в ответ.
– Как это – от войны бежит? – спросил третий мальчик, единственный из компании, у кого на голове была панамка.
– Это когда их дома немцы захватили, – почти не задумываясь, ответил Илья, – война до их города докатилась.
Мальчишки следовали за хромающим Ильей, иногда отставая от него, отвлекаясь на что-нибудь. Едва вся мальчишеская процессия, возглавляемая им, вышла на проходившее через город шоссе, как они наткнулись на целую колонну людей и телег, устало следовавших откуда-то издалека, о чем говорил весь их внешний облик. Запряженные в повозки лошади были худы и едва переставляли ноги. Люди преимущественно шли пешком, везя весь свой немногочисленный скарб на возах, где еще разместили самых маленьких детей и стариков, которые дремали под забиравшим последние силы палящим августовским солнцем.
Первое, что увидели они, была повозка, запряженная невысокой лошадкой, ведомой низкорослым, пожилым, седобородым мужчиной. Он был облачен в запыленные высокие сапоги, такие же пыльные штаны и светлую с разводами пота на спине рубаху. Голову его покрывала широкополая соломенная шляпа. Он шел, почти не глядя по сторонам, сильно кренясь то вправо, то влево, с каждым шагом делая это в такт со своей лошадью, кивавшей при каждом выбросе ноги вперед. За мужчиной следовала очень худая невысокая молодая женщина, в длинной, почти до пят юбке, из-под которой выглядывали носы запыленной обуви. Она держала руку на ободе повозки возле спящего на ней маленького, загорелого ребенка. Повозка, скрипя колесами, поворачивала по шоссе в сторону моста через протекавшую через весь город реку, показывая оглядывавшим ее ребятам сидящую на корме старую сморщенную старушку. Она безучастно сидела на самом краю повозки, скрючившись и сложив натруженные, коричневые от солнца и постоянной физической работы руки на высоко поднятых из-за бортика повозки худые коленки. Старушки смотрела только вниз на утекающую дорогу. Ее глаза были безжизненны. И, если бы не шевелился, как будто что-то пережевывая, ее рот, то могло бы показаться, что она вовсе не живая.
За первым возом следовал второй, ведомый подростком лет четырнадцати, державшим за поводья светлогривую лошадку. С другой стороны поводья держал еще один мальчик, по виду являвшийся младшим братом первому. За ними шли две женщины, средних лет и молодая. А на повозке сидели сразу четверо детей, от двух до десяти лет, измученных палящим солнцем и долгой дорогой.
За двумя первыми телегами следовали вторая, третья, четвертая, седьмая. Вереница запряженных тощими лошадьми возов с имуществом и детьми с пешей скоростью заходила по пыльному шоссе в город. Из находившихся вдоль него жилых домов выходили жители, провожая взглядами обездоленных войной людей, вынужденных покинуть свои родные места и податься в чужие края куда глаза глядят.
– Откуда вы?! – протяжно крикнула стоявшая на обочине дороги местная жительница, горестным взглядом озиравшая процессию людей и телег.
Руки ее, только что сложенные возле груди, медленно опустились вдоль тела, когда она поймала взглядом груженную маленькими детьми повозку.
– Из-под Бобруйска мы. От немцев убегаем, – ответил ей худой подросток, шедший за одной из повозок и старавшийся чем-нибудь успокоить громко плачущего ребенка, сидевшего на самом ее краю.
– От войны бежим, детей спасаем, – добавил старик, который вел под уздцы следующую лошадку и телегу.
– Так вы хоть остановитесь. Дайте детям отдохнуть. Водички попейте. В тенечке посидите, – продолжила протяжно говорить стоявшая на обочине женщина. – Что же мы, не люди! Горя не видим!
– Вот именно! Остановились бы! Отдохнули бы! Детишки, вон, измучились все! – предлагала вторая женщина, появившаяся из калитки ближнего дома.
– Спасибо! Нам бы только до речки добраться. А там и передохнем, – ответил ей старик, усталыми глазами оглядывая сердобольных местных жительниц.