Я заливаюсь смехом и переворачиваюсь на бок лицом к Кристин. Она выглядит так, словно пытается сдержать улыбку.
— Ухаживать за тобой? Крис, это такой старомодный термин.
— Я знаю, — говорит она со стоном, — но его семья старомодна. Ты же знаешь. Все итальянские семьи такие.
Мама Кристин не была настолько погружена в итальянскую культуру, как пытается представить ее дочь. Она увела своего первого мужа у сестры в ночь перед их свадьбой, а потом он ушел, когда Кристин было десять. Она вышла замуж за Никколо не столько из чувства долга перед семьей, сколько потому, что думала, что горячий молодой итальянский жеребец заполнит пустоту, которую оставил ее сбежавший муж.
— В любом случае, это безумие, — продолжает Кристин. — И, вероятно, это не то, что он делает. — Ее щеки начинают покрываться румянцем.
Мы с Кристин были лучшими подругами сколько я себя помню. Мы обычно делились закусками на игровой площадке и обсуждали, какие мальчики нам бы понравились, если бы у них не было вшей. Я не могу вспомнить время, когда нам приходилось осторожничать друг с другом, но что-то в этом разговоре кажется напряженным — словно мы обе пытаемся сохранить секреты, которыми отчаянно хотим поделиться.
— Ты хочешь, чтобы он ухаживал за тобой? — Я говорю себе, что если она согласится, если признается, что тоска по Никколо в ее голосе что-то значит, я расскажу ей все о Ксавьере. Мы лучшие подруги, у нас нет секретов.
Кристин перекатывается на спину, ее глаза бегают по комнате, когда она нервно постукивает пальцами. Каждые несколько секунд я ловлю ее взгляд и чувствую, что она собирается что-то сказать, но потом быстро отводит глаза. Наконец, после нескольких долгих мгновений, она говорит:
— Он мой отчим, Кей. — И ее тон говорит о том, что мой вопрос безумен.
Но иногда довериться кому-то, даже тому, кому ты доверял всю свою жизнь, означает сделать смелый шаг. У всех нас есть секреты, темные мысли и моменты, о которых мы клянемся никогда никому не рассказывать.
— У меня был секс с Ксавьером. — Но иногда нужно дать голос теням — это единственный способ впустить свет.
Как только слова слетают с моих губ, я жалею, что не могу взять их обратно. Меня подташнивает, когда я вижу, как глаза Кристин расширяются, а рот открывается от шока. Я вижу, как она лихорадочно соображает, пытаясь переварить то, что я сказала.
— Кей, — наконец произносит она, ее голос едва громче шепота. — Ты серьезно?
Я киваю, чувствуя себя смущенной и незащищенной. И как будто мне не следовало говорить ей об этом, потому что кто признается кому бы то ни было, что у него был секс со сводным братом?
— Это была ошибка, — быстро говорю я. — Я не хотела, чтобы это произошло.
Кристин долго смотрит на меня, прежде чем спросить:
— Ты сожалеешь об этом?
Я думаю об этом, а затем отвечаю честно.
— Нет. — Я сожалею о многих вещах, например, о том, что позволила Ксавьеру разрушить мои планы в тот вечер и обманом заставить меня играть в его дурацкую игру в прятки, но я не жалею о том, как все закончилось.
Кристин кивает, кажется, понимая. Она прикусывает нижнюю губу, и я вижу, что она хочет рассказать мне что-то о Никколо, чтобы мне стало легче, но проглатывает слова, не успев произнести их, и вместо этого говорит:
— Я никому не скажу. Это твое дело. Я тебя не осуждаю.
— Если ты когда-нибудь захочешь, чтобы я не осуждала тебя за что-то, я всегда рядом.
Она тянется, чтобы схватить меня за руку, крепко сжимая ее. Кристин ничего не говорит, но ей и не нужно.
Мы лучшие подруги, у нас нет секретов. Но иногда мы размышляем о темных моментах, пока они не обретают смысл, чтобы поделиться ими.
Глава 25
Ксавьер
Я — заключенный, а этот прекрасный кампус из слоновой кости — моя тюремная камера.
Я хожу из класса в класс, изучая предметы, которые мне больше не интересны. Эмпирические бизнес-приложения. Экономический рост и стабильность. Статистический анализ для принятия бизнес-решений. Среди прочих изматывающих курсов, которые я решил пройти, чтобы получить степень бакалавра в области экономики. Малкольм настаивал, что это единственный способ добиться успеха в McCade & Manchester. Теперь я пожинаю плоды его пути в своей карьере: душераздирающую скуку и легкое выгорание.
Когда я не отсиживаюсь в классе или библиотеке, я на футбольной тренировке. Мои вечера заполнены мероприятиями братства, в которых я больше не хочу участвовать. Время от времени я улавливаю несколько моментов, чтобы спросить Кей о постыдных сексуальных домогательствах моего отца, но она не отвечает. А когда и отвечает, то только для того, чтобы послать меня нахуй.
— Эй, Маккейд, — Теодор хлопает меня по плечу, подходя ко мне посреди Харрис-холла, — ты идешь сегодня вечером на вечеринку Tri-Delt?
Я отмахиваюсь от него. Мне жарко и я вспотел. Может быть, сейчас и середина сентября, но никто не сказал Матери-Природе, что через неделю начнется осень. На солнце 90 градусов5, а если учесть влажность, то и выше. А Харрис-холл достаточно старый, отчего кондиционер не справляется.
— Мне есть чем заняться сегодня вечером.
Теодор закатывает глаза.
— Ты собираешься бросить свое братство, чтобы делать домашнее задание? — Со смехом он поддразнивает. — Не похоже, что ты провалишься, Ксав. Школа принадлежит твоему отцу.
Глухой гул разочарования кружит у меня в голове.
— Ему не принадлежит школа, Тео.
— Его имя написано на библиотеке, — указывает он. — Это должно что-то значить.
Это значит, что у моего отца больше денег, чем здравого смысла. Это значит, что моему отцу нравится видеть свое имя в прожекторах, газетной бумаге, выгравированным на камне и в любых других средствах, которые служат его тщеславию.
— Хорошо. Да. Неважно. Я приду на вечеринку.
Тео, без сомнения, вернется к ребятам и скажет им, что убедил меня сегодня вечером повеселиться с братством. Он взял меня под свое крыло, когда я только начал учиться в Блэкморе. Он на год старше меня, но его взяли играть в футбол в университете, и он думал, что это сделало его кем-то вроде короля.
— Эта очень высокая, сексуальная блондинка из Tri-Delt, Хизер, спрашивала о тебе.
Я не смог понять, о какой Хизер говорит, даже ее имя ни о чем не говорит.
— Она может продолжать спрашивать. Мне это не интересно.
Теодор бьет меня кулаком в плечо. Это должно быть по-братски, но только усиливает мое раздражение.
— Не знаю, какая муха тебя укусила, но тебе нужно смириться с этим. Твое отношение в этом семестре странное. Раньше ты каждый вечер посещал вечеринки со своими братьями. Я наблюдал, как ты меняешь киски дважды в день, каждый день. Ты перебирал девушек быстрее, чем я меняю нижнее белье.
— Это еще не о чем не говорит. От тебя пахнет так, словно ты неделю не мылся. — Я пытаюсь пошутить, но у меня не получается, потому что сердце не на месте.
Он улыбается, словно желая вознаградить мои старания.
— Я просто говорю, что ты изменился, чувак. Это как если бы ты поехал домой на лето и тебе сделали лоботомию.
Изменился не мой мозг, а обстоятельства. До того, как Кей исполнилось восемнадцать и она появилась в Блэкморе, я разрешал себе трахаться, веселиться и дурачиться так часто, как только мог. Было весело, но это отвлекало.
Вступление в братство отвлекло меня от одержимости Кей. Участие в футбольной команде отвлекло меня от ярости на свою семью. Трах со случайными женщинами каждую ночь, иногда по две за раз, отвлекал меня от того, чтобы вернуться на Манхэттен и трахнуть единственного человека, который имел значение.
Я не безнадежный романтик; я одержимый мужчина. Женщина, которую я хочу… женщина, которая изменила ход моей жизни… она — та самая лоботомия, о которой упоминает Тео.
— Приходи сегодня вечером, — говорит он через несколько минут. — Напейся. Потанцуй с девчонками. Посмотрим, сможешь ли ты снова найти свою искру, Маккейд.
