– Почему вы… спрашиваете? – растерянно промямлила принцесса Авелилона.

– Бо то прокляття нашей семьи, – сделала ударение старушка, – ось я и пытаюсь понять, откель оно взялося у тебя.

– Почему вы называете нашу силу проклятием? Что вы знаете о ней? – прервала Аня, потому что поражённая Кристина, судя по всему, вообще потеряла способность к коммуникации.

Во дворе громко залаяла собака. Мария Фёдоровна, помолчав, пустилась в пространный монолог:

– Я о том никому не болтала. Но вам скажу, бо то так надо. Чтобы вы поняли. Опосля того, как тата и маму ночью забралы незнамо куды, я вовсе старалася про то не думаты. Будто можна, не думаючи, прогнать с жизни. Господи! Как мне хотелося забыть! Понимаешь, Христя? Мне хотелося убрать то вовсе. Тому как ничего, окромя горя, не принесло то нашей семье! Мой тятка думав, что дар у него, от Бога. Благословение. Дано оно ему людям помогать. Так он говорил. И помогав. Помогав, пока те ж люди его НКВД22 и не сдалы́. Целитель он был. Мог, наклавши руки, любую рану залечить, любую недугу прогнать. Стольких спас! К нему со всей республики ехали. От «в благодарность» потом вночи и пришли. И за ним, и за мамкой. Знаешь, как я жива осталася? Матир меня в окно выставила и сказала бежать, покы силы станет, у соседне мисто бежать и никому не говорить, кто я. А мне десять год было. Я перепугалася, та побигла. Три дни голодная ишла, но до того миста добралася. – Мария Фёдоровна запнулась, но, осмелившись на что-то, продолжила: – Не сразу… На дороге на странных людей наткнулася, взрослых мужиков, пьяных. Спужалась. Ночь була. Мне показалося, воны меня схватять, как папку с мамкою те, другие. А они, на свою та мою беду, пидийшлы… Я зи страху кулакы вскинула… а на мне то плаття бесовское я́кось очутилося. Похожу одёжу я на свойом батькови видела, когда он врачевал. Мужикы голосить взялися, а я ще бильш напугалась. Ну и махнула руками. – Баба Маша умолкла и после паузы спросила у Кристины: – Видала, как живцом люди сгнивают? У миг один? А я видала… Батько, стало быть, целитель, а я – душегубка. Ото дар такой. «Благословение». – Безысходная усмешка изогнула тонкие губы. – Потом я бежала, покы силы булы́, а сил у меня много стало, тому далече зайшла. Когда и упала, незнамо. От усталости так сразу, верно, и уснула. Как очухалася, уже солнце грило. Плаття то сгинуло. Но я ж знала, что вночи людей поубивала. И знала, что за такое бувае. Неведомо, что со мной стало б, и як бы я скрывалася, когда б той ж ночи война не началася. Таким, как я, дьявол всегда помогае… Затерялася меж эвакуирующихся. Сказала, что семья сгинула, а я то видела, и шось со мною сталось, что не помню ани де жила, ани як моя фамилия. Я усим врала про себя. Кругом свого горя хватало, не до ди́вчинкы было, таких многа попоявлялося. Я с эшелонами до Волги добралася. Там семья с Малороссии меня взяла. Так с ними й жила, и сюды после вийны воны меня привезли. А откудова я родом, то и сама не знаю… Я поняла, что могу себя контролировать и не ставати тем бесом! Цэ можна, когда захочешь, Христина. Не обязательно йти на поводу дыявола. Себя можна держать. Я думала, шо победила прокляття. Того беса, якый сыдив во мне. Я оттоль не дала ему бильш выйты, як у ту страшну́ ночь, чтоб убивать. Он пытався. Цепляв на меня плаття. Та я научилася не даваты ему. Я завсегда потом его контролюва́ла. Но вин мстыв, верно, мне за то. Меня он не смог победить и нападав на тех, кого я любила. Мий муж умер у страшных муках, а не старый был. Врачи говорили – рак. Та я знаю. То моя первая плата за то, что я до людей того беса не пускаю. А после твоя мамка… дитятя моя, дочечка моя люба… Вона ж уже взросла была. Я за ней во все очи смотрела. Всё было хорошо. И я посчитала, что избавилася от беса, и в нёго нет больше сил охотиться на наш род. Но ошиблася. Цэй бис ма́е большую силу. Я его недооценила и поплатилася за то. Твоя матир стала второю моею платою. – Глаза рассказчицы увлажнились. – Напали на бедну погани люды, недобри. Она тож… перепугалася, от и… – Мария Фёдоровна замолчала, и тень какого-то сомнения мелькнула на её лице. – Вырвався с неё той бес. И не смогла Олечка прыйняты, что она не така, как все. Её разум не смог нести ту ношу. Усих боятыся стала: меня, тебя… Она чуть не убила тебя, Христина…

По щекам старушки катились слёзы. Они собирались в глубоких морщинах и сбегали на потёртый плед.

А потом внезапно бабушку Машу будто изнутри озарила решимость.

– Мне тяжко було на такое отважиться, – отрезала Мария Фёдоровна, – но, чтоб доказаты вам с Анею, что с бесом можна боротыся силой воли, я сделала то, что не давала бесу вси ци годы. Я выпустила его.

С этими словами она, поднимаясь, распахнула дырявую шерстяную ткань.

Аня пошатнулась. Она всё поняла, ещё когда заметила руки старушки, но осознать и увидеть – совсем разные вещи.

Когда перед ними встала сгорбленная временем женщина в их боевом костюме, Аня испытала настоящее потрясение.

Дряхлое тело Марии Фёдоровны стягивал корсет, глубокое декольте странно и отталкивающе смотрелось на осунувшейся груди, из-под не достающей до колен юбки виднелись худые ноги с синими звёздочками вен. Она неуверенно стояла на довольно высоких каблуках, устремив суровый взор на две застывшие фигуры.

– Я выпустила его, – повторила Мария Фёдоровна, – чтоб втолковать тебе, Христино, и тебе, Аню, что даже сейчас, когда я стара и немощна, я змо́жу контролировать его, даже давши ему нови силы. А значит, и вы можете. Надо просто захотиты. Покляниться, что поборэтэ беса!

– Бабушка, – сдавленно прохрипела Кристина.

Было в этом поступке столько скрытого величия, что дар речи окончательно оставил Аню. Мария Фёдоровна верила, что оберегает мир от демона, угнездившегося в ней. Что пожертвовала во имя этого жизнью мужа и разумом дочери. И вот сейчас она готова всё поставить на карту, чтобы протянуть руку своей внучке и помочь справиться с проклятьем их семьи. Она согласна преодолеть весь тернистый путь заново, но научить Кристину не выпускать из себя «демона».

Аня покосилась на подругу. Поняла ли та, на что именно бабушка собралась для неё пойти? Не уступит ли столь колоссальному самоотречению?

– Кляниться мне усим, что любите, не пользовать силу сатановью! – потребовала баба Маша.

– Но ведь мы уже не сошли с ума, – пробормотала Аня, и Кристина бросила на неё какой-то совершенно потерянный взгляд.

– Мий тятя тоже умалишённым не был. Он хотев людям помогать, но брав для того дар бесовый. Не можна связываться с нечистым! Добра то не дасть! Моя мать завсегда так думала, та говорить боялася. А батько тве́рдив, шо то – благодать. И где ж кинчив? Мне больна думать, что с ним и мамкой сделали! Я держала беса, годами держала. В го́ре жила. Ольга так и не прогнала беса. Я плаття ейное спалила, та оно как незримо на ней осталося. Теперь, бедная, связаная сидит. Врачи кажуть: силы у психов нелюдски. А то и справди нелюдская сила. Бесова. Так она Олю и не пустыла. Потеряла я доньку, хотя говорила, сколько говорила: мы можем просто забыть, будто не было того. Та ни. И ось теперь ты. Ты – моя третья плата. Услышьте! Покляниться боротыся! Когда беса не выпускаты – и лиха нет. Покляниться! – с надрывом выкрикнула старуха.

– Мария Фёдоровна, – прошептала Аня, – мы… не можем. Нам нужны эти способности. Они защищают от беды нас, а мы защищаем других.

Несчастная женщина выглядела так ирреально в этом сарафане, с длинными чёрными ногтями на высушенных временем руках, с распущенными седыми прядями на открытых с выступающими венами плечах, что Аня с содроганием отступила.

– Прости меня, бабушка, – тихо сказала Кристина. – Я… мне нужно… я должна понять, откуда это всё. Должна. Особенно теперь. И если окажется, что я могу помочь кому-то – я не стану прятаться от своего естества. Это подло. Пойми.

Аню поразили эти слова. И ещё она навсегда запомнила тот ужас, который проступил на лице Марии Фёдоровны. Наверное, она узнала дух своего погибшего отца, боровшегося против людских бед, не слушая никого; служившего миру и сосланного этим миром в преисподнюю.