— Площадь не то что 6 очень широкая, но длинная, — пояснял юнга. — У храма помост, лавки и столы расставлены вдоль. В центральной части сидят приглашенные почище мордами, дальше от помоста — народ попроще. А начнется все с пристани — туда княжеские флюги торжественно пристанут — вроде как только из похода и битвы вернулся Его Смелое Солнце, весь в поту, трофеях и нестерпимой тяге обнять возлюбленную.

— Романтично, — признал Энди. — А что храм? Велик ли размером и кому там покланяются?

— Размером так себе. Стены толстые, но невысокие, массивные колонны у входа. Как бы это пояснить… Со строениями Акропоборейсеса схож, но здешний храм возведен вроде как жрецами-пропойцами, единственный раз нормальную архитектуру повидавшими, да и то в бреду. Не дворец, больше на склеп похоже. Собственно, так и есть — там жертвы приносят. Некому здешнему Зверю — ужасному и бессмертному. Он под храмом обитает. Всуе про Зверя не принято упоминать — дурной тон. Сейчас жертвы довольно часто приносят, считай, каждый день, поскольку ежели Зверь поднимется из пещер в канун свадьбы и накажет жрецов внезапным поеданием — выйдет дурное предзнаменование и вообще князь сильно огорчится.

— Гм, а что этот Зверь частенько поднимается и берется за божественный кий своего дела сжирания судеб?

— Ну, по преданиям, в старину случалось. Но давно и правда ли — сложно сказать. Вообще сказку про этого Зверя я и раньше слыхал. Подземелья, уродец со звериной головой, которому юношей и девушек регулярно подсовывают. В общем, обычный разврат пополам с людоедством. По преданию из подземелья можно выйти только следуя указаниям привязанной нити. Каждой жертве наверху великодушно вручают клубок красных ниток, благо этот товар в Сарканде дешев. Выйти пока никому не удалось: то ли нити коротковаты, то ли зверь всей этой возни с клубками вообще не ценит. Жрецы утверждают, что когда-нибудь неминуемо явится герой и запобедит вечного Зверя. Героя как-то на «Т» кличут, но о точной кликухе есть самые разные мнения.

— Понятно. Сказка действительно известная. Но у нас никаких героев на «Т» в экипаже нет, следовательно не суждено нам геройски Зверя прирезать. Ну и пусть живет, — махнул рукой Энди.

— Так-то конечно. Вот только с жертвами сейчас в Сарканде туговато. Пленных у князя давно нет, годных рабов спихивать в подземелье — чистое разорение. Ловят и скармливают Зверю кого не жалко, слухи об этом по городу идут упорные, но горожане не возражают. Все считают, самих себя очень ценными и нужными.

— Полагаешь, чужаки могут пригодиться в этом святом кормлении?

— Вряд ли. Совать приличному Зверю слепых, косых и придурошных не очень-то пристало — на такой корм любое чудовище обидится. Могли бы Дока или меня подловить, но доктор считается ценным родичем конгерского купечества, да и вообще сильно грамотным

— такого скармливать себе дороже. А я постараюсь не попасться. Так что маловато у нас шансов познакомиться с Саркандским Зверем.

Висевшая на борту «Заглотыша», кверху тощей кормой и следящая за разговором мартышка издала чуть слышный огорченный «у-ух» — по-видимому весь этот бред с подземным Зверем ее страшно заинтересовал.

— Слазь, я тебе ножик принес, — сказал юнга.

Нож был недурен: прямой клинок, в меру длинный, с рукоятью из просто выглядящего, но непонятного дерева. Узкие ножны с крепкими шнурками.

В немом восторге Манки запрыгнула обратно на борт, спрыгнула, снова запрыгнула…

— Хватит мелькать, — призвал к приличиям Энди. — Примерься к инструменту и прячь. Носить на виду будет неразумно.

— Это точно, — поддержал юнга. — Здесь дамы тихонькие, не скачущие и вообще лишний раз на глаза чужим не являющиеся. Скучные дамочки. Так себе городок, я уже предупреждал.

Мартышка налюбовалась на нож и принялась пристраивать его под платье. Юнга сказал, что на такую заголенность ему невеста смотреть вообще не позволяла и пошел разжигать костер для готовки ужина.

С ножами Манки обращаться привычки, естественно, не имела — ножны топорщились даже под свободным платьем. Из-за худобы обезьяньей, что ли? Энди отрезал кусок веревки помягче:

— Иди сюда, палубное чудовище.

Теперь нож висел как нужно, оставалось подогнать длину веревочной перевязи. Энди сидел на корточках перед задравшей платье мартышкой, вязал узел. От обезьянки пахло теплым деревом и свежей смолой. Сухая она как щепка, грудь едва заметна. Дитя скал и беззаботных игр на ветвях.

Скальное дитя чуть заметно покачивало бедрами.

— Не надо, — оказал ночной рулевой, зубами затягивая узел.

— Невкусно? — вкрадчиво прошептала соблазнительница.

— Полагаю, что вкусно. Прямо таки даже уверен. Но я, видишь ли, еще частично джентльмен.

— Осел ты, — подумав, сообщила мартышка.

Энди закончил с перевязью, ухмыльнулся, и одернул обезьянье платье.

— Я ног мыть, — сердито сообщила мартышка, поддернула подол еще выше и направилась к воде. Шла как учили всем экипажем: разогнувшись в полный рост, держа спину прямой, а подбородок поднятым. При этом ягодицы, в сущности столь поджарые, что и ягодицами их не назовешь, играли с поразительной отчетливостью. Прямо парочка красных шаров[2], пусть и невеликой, но очевидной ценности. Вот кто мартышку этому игровому приему учил? Вдова, что ли, развлекалась?

Рулевой вернулся к костру. Гру, экономно колющий здешнюю дорогую щепу, и, конечно, ничего не видевший, заметил:

— Изменилась девица.

— Наполовину. Одна нога гладкая, другая в мозолях.

— Ей же обманник одну ногу обсосал. Но я больше про манеру хода дамскими галсами. С кормы весьма заметно.

— На пользу ли? Лучше бы ей с головы начать меняться. Вихляние задом — сомнительный курс к человеческому счастью.

— Ну, островитянка же. Трудный и непредсказуемый народ.

— Обезьяний народ?

— Обезьяний, болотный, долинный или песочно-прибрежный — разве поймешь разницу?

— юнга потянулся к мешку. — Я колбасы принес, можно поджарить. Вот шмондючья ситуация — денег хватает, а колбасу приходится брать — без поджарки такую и есть страшно.

— Скромность и еще раз скромность, — напомнил Энди, думая вовсе не о дешевой колбасе.

Шифровка

Лагуна — Твин Кастлу

Да сколько можно⁈..……и полная… Доползли до Сарканда. Ждем. Но это ж дыра! В

смысле, отвесная полудыра. Третий день сидим на обрыве, плюем вниз, попадает ли на кого — вообще не видно.

Проведена конспиративная встреча с агентом Огрызок. Агент погряз в механомещанстве. Патрубки-вытрубки, фильтры-мыртры, сальники-дульники. Скоро совсем спятит. Считаю дальнейшее проведение операции нецелесообразным.

Из блокнота ^Гениальные размышления и склероза.

Заметки к лекции «Психиатрическое значение календаря гомо сапиенс и связанные с ним предрассудки».

Жизненный пример. Назначена конспиративная встреча. Место — подземка-«Дзержинская», время — 22:30 местного отсчета. Место рандеву мне знакомо, обстановку знаю. Прибываю из Прыжка строго на платформу станции «Дзержинской», сразу на эскалатор и наверх. Метод прост и проверен: выйти на место рандеву строго к назначенной минуте. Вид неброский: красно-желтый сарафан, «лодочки» на каблуке, шестимесячный перманент, папочка с документами подмышкой — аборигенки все так ходят. Соскакиваю с эскалатора — дорогу мне заслоняет странный самец. Длинная шуба, дубинка, морда прикрыта белым…

Мозг мой работает как челюсти акулы-голохвостки. Дубинка? Не мент. Шуба в пол? Не поп, и не купец — эпоха не та. Маска белая? Явно не гангстер, но тоже что-то сакральное. Замаскированный агент перехвата? Нет, глаза слишком блудливые.

Тут это чучело орет:

— С новым годом, девушка! С новым счастьем!

Вежливо улыбаюсь:

— Спасибо, мне уже подарили.

Ныряю под лапу в рукавице, прибавляю ходу. Вот она — дверь на площадь!

Осознаю, что мне холодно и что все окружающие пялятся анормально. На самку выше средней привлекательности смотрят чуть иначе. И тут все логически сходиться: чучело — лицедей, а вовсе не продавец календарей; на улице зима, а я промахнулась с календарным отсчетом. «Элементарно, леди Лоуд», как говаривал один мой стажер. В сущности, мелочь: август или январь — и то, и то старинно-латинское и замшелое, а ведь смотрят на тебя как на невидаль этакую. Туг и до провала недалеко.