Теперь время первого шока позади. Данный период под таким названием и вошёл в новейшую историю, о нем можно прочесть неслабые монографии, где кроме всего прочего составлены подробные списки погибших знаменитостей, утраченных ценностей, скульптур, объектов, временных построек и даже зданий, включая аж два небоскреба. Список выдался чрезмерно обширным, как ни горько это признавать. Рад, что меня в нём нет. Но хорошо, что всё, о чём я пишу, успело структурироваться и мягко уложиться в памяти, ведь произошло довольно давно. Давно по меркам текущего летоисчисления. Теперь люди, видевшиеся всего месяц назад, считают такой интервал преступно огромным, как будто между мгновениями пролетела целая жизнь. Если ты не видел человека больше года, то проще о нём вообще забыть, дабы не будоражить недостижимое прошлое. И это не так уж далеко от правды, в некотором роде даже до астероида эти же подходы допускалось использовать в отношении времени. Так что важно понимать – описанное ниже происходило в невыносимо далеком прошлом.

Если говорить о времени, то всяческие волнения, бунты, потрясения, крушения тянулись около одного оборота вокруг Солнца, может чуть больше. Сперва было страшно, тревожно, все неотрывно поглощали новости, сутки напролет мониторили ситуацию, точно это могло помочь; читали о каких-то ужасных вещах, о безумстве и порой даже зверстве, которое происходило в описываемое время. Стало втройне любопытно послушать кумиров, прислушаться к их утешениям или подбадриваниям, разузнать мнение, пусть и вовсе не авторитетное, а порой поразительно глупое. Впрочем, вопрос непрост и заковырист, найди в таком экспертов да знатоков, да к тому же не предвзятых и безэмоциональных. Здесь разве что психолог поможет, или психиатр, или психотерапевт. Я всегда в них путался. Между тем, со всех сторон изливался неиссякаемый поток речей, толкований, откровений, порицаний, обличений, призывов и воззваний. Появились даже лидеры у таких толп, но никто из них не дожил до сегодняшнего дня, хотя полагаю, они не слишком расстроились (не расстроился и я), сгорели они ярко, не хуже мелкого метеорита в атмосфере, оставив даже какой-никакой след. Сообщения из самых разных источников стабильно разбавлялись изрядной долей домыслов, нелепой лжи и преднамеренного обмана, не ясно с какой целью это делалось, но вероятно, кому-то нравилось нагнетать и укреплять панику, и что ж, надо признать, действовало и на меня, хоть я крепок и наверняка мыслю критичнее всех остальных. Отдельные мыслители строили прогнозы и анализировали действия толп, не давая позитивных прогнозов. Я и вовсе антипозитивист по своим взглядам, поэтому не верил прогнозам и расчётам и старался банально наблюдать, в надежде что само утрясётся. Между тем волнения носили самый разный характер: бытовые, религиозные, социальные, экономические, национальные, этнические и политические, чего только не происходило, и кто-то даже успел неплохо на этом заработать. Но зачем? Я уже ничего не понимал. За это время я наслушался от всех конфессий о конце света, каре за прегрешения и прочее-прочее. Я узнал о злом роке, судьбе, об ученых, якобы виноватых в этом; виноваты в этом оказались и люди тех или иных цветов кожи, конечно же люди разной веры, нации; виноваты атеисты; виноваты бедные и богатые, здоровые и больные, экология и психология, военные и мирные, астрономы и астрологи… Голова пухла. Сам по себе астероид превратился в многоликий символ смерти, и его пришествие виделось не банальным ударом о планету с последующей почти мгновенной гибелью всего и вся, а целым выводком разнообразных форм деформации вроде меркнущего Солнца, утонувшей в море земле, срывающихся с неба звездах, бушующего пламени, нестерпимого жара до небес и всякого такого, точно из какого-то древнего эпоса. Из более интересных теорий довелось прочесть про удар астероида по Луне, с последующим его разрушением, но это никак не способствовало нашему спасению, – наоборот, лишь делало его чуть более мучительным, но, чего не отнять, визуально куда более эффектным. Между тем города пережили сущие средневековые погромы и разорения, быт постиг истовый крах, достойный современного эпоса. Ещё не поверженная планета уже тяжело болела, а некоторые протестующие выглядели так, будто конец света уже наступил. Тем любопытнее, что параллельно с этими процессами образовался зарегистрированный бренд гибели человечества, для него придумали логотипы, цвета, шрифты, выпускали и продавали брендированную одежду, флаги, марки, открытки. Эти явления прекрасно уживались рядом, где-то дополняя друг друга, а иной раз сливались во что-то общее, так, например, истерящий на улице человек, кричавший, что он не хочет умирать, ходил в футболке с изображением астероида, которую он мог купить только в недешёвом фирменном магазине, зарабатывающем, по сути, на смерти.

А потом хаос вдруг закончился. Произошло это словно одним днём, словно кто-то щёлкнул пальцами и всё – довольно. Надоело. Надоело нам терпеть эти выходки, надоело им бушевать. Помню, я вышел на улицу, страх сковывал движения будто во сне, ведь в тот период встретить агрессивного фанатика было куда вероятнее, чем корову. Я помню битый, истерзанный город, заваленный мусором и грязью, где-то даже лежали неубранные тела. Я хотел взвыть от злобы, от непонимания, почему всё происходит именно так. Какой момент, и как позорно мы его проводим. Планета с красивым лицом превратилась в больного деменцией и изуродованного оспой и сифилисом старика, который сходит с ума и крушит всё вокруг. Да почему!? Казалось, что это конец. И так оно и произошло. Всё кончилось.

Все привыкли, смирились, приняли. Верующие и неверующие, нищие и элиты, мужчины и женщины, взрослые и дети, люди всех цветов, наций, сословий, мировоззрений и моральных норм. Все буйные кончились, все, кто не хотел жить, кончились, а вот многие-многие обычные остались, и жить захотелось с такой силой, которой человечество не знало никогда прежде. Настал период расцвета, или может рассвета, но последнего, самого лучшего, самого невероятного, самого вдохновенного. У нас оставалось ещё какое-то время, но сколько именно, я не смогу назвать, ведь в таких условиях совершено невозможно измерить время. Вот тот же год, например, много это или мало? Не до конца понятно. Да, время оставалось, его было сколько-то. И мы начали жить как прежде и даже чуть лучше, я-то уж точно, я жил с надеждой. Просыпаясь по утрам, я радовался, выходя на улицу, я радовался, зная, что кому-то хорошо, я радовался. Апокалипсис сделал меня счастливее.

До астероида я мечтал стать писателем, и я им, к сожалению, стал. Но стал не таким, каким хотел. Я писал не так, как хотел, а так, как нужно, чтобы продавалось. Получается, я им и не стал, хотя наверняка был. Мои книги даже сложно назвать моими, их на самом деле написали все сразу: читатели и издатели, которым нравится что-то определенное, уже много раз прочитанное и пережёванное; одним нравится такое читать, а другим – продавать. Эти посредственные работы вы можете найти в магазинах даже сейчас, на полках, где книги не только не зазорно, но и правильно выбирать по обложкам. Впрочем даже в этом случае там мало индивидуальности, ведь меня печатали в какой-то серии, в ней все обложки одинаковые. Но не в обложках дело, если их оторвать, вы не узнаете, кто их написал, не отличите одну от другой. Вот что страшно. Мои книги вы определенно не узнаете, потому что они под псевдонимом, чтобы скрыть позор. Может показаться будто до такой ерунды никому нет дела, но это не так. Как минимум мне есть дело, а это уже важно, прошу уважать мою позицию. Я как могу стараюсь беречь престиж моего настоящего имени и настоящего я, абстрагируясь от посредственности. Престиж невероятно дефицитен, его нельзя просто так добыть, но легко обесценить до нуля и ниже. Помните, что по семени растенье узнается, и мир ещё узнает моё семя. Я никакой не сорняк. Пусть сорняком запомнится псевдоним. Посредственный псевдоним с посредственными текстами в посредственной серии. Но моя посредственность хотя бы печаталась, а моя гениальность – нет. Мой талант не только не продавался, он даже никого не интересовал, он сразу летел в урну, а меткости прилётов позавидовал бы опытный баскетболист. Зато в посредственных книгах я глумился как мог, уходя в кощунство, дурачество, невежество но это спокойно принималось, они явно игнорировали мои словесные провокации и совсем не желали читать между строк. Книги даже особенно не ругали, разве что кто-то однажды привел в пример мою книгу и, желая оскорбить неизвестного автора заявил, что в ней персонажи как неживые. Неживые? Может проблема в том, что для описания персонажей я использовал выдержки из некрологов? Мне это до поры казалось смешным, а потом я как одумался, и стало совсем не смешно. Куда я падаю с таким отношением… Это происходило на старте творчества, по молодости. Я больше не обращался к некрологам, даже биографий, как источников вдохновения, избегал. Чем биография не некролог? Порой я слушал советы издателей, но старался писать на грани, настолько слабо и плоско, чтобы это брали в серию, и с каждой новой проходной работой я думал: эта точно последняя, где я играю в поддавки, со следующей книгой выдам шедевр, от которого никто не откажется. Биться за него будут! В итоге только посредственность приносила какие-то деньги, но так мало, так редко и так обидно, что, получая авансы (и особенно роялти), я страдал. Я до сих пор твержу, что меня не публиковали. Да, такой парадокс, но всё, что печатали, я не считаю за публикацию, даже не считаю своим. Это не публикация. Это не моё. Меня ещё не издавали. А пока меня не издавали, пришлось подыскать себе работу, чтобы не погибнуть. Временную, как мне казалось. А дальше я прожил много лет, каждый год откладывая тот день, когда я торжественно брошу этот неблагодарный труд и уйду в благородную литературу. Каждый год я в самых мелких подробностях представлял этот момент, каждый год я обещал, что вот-вот, вот же! Следующий роман будет тем самым, тем самым. В итоге астероид возник на вселенском горизонте раньше, чем это наступило. Но я ему благодарен, ведь до того дня я вынужденно оставался посредственным, попридержав талант, а конец света дал мне шанс на сотворение. Само собой наступило время чтобы создать великое, создать последний монумент человечеству в слове. Теперь никто не сможет мне отказать, ведь ничто не имеет значения, кроме великого труда, созданного сердцем и умом человека. Глядя на происходящее в мире, такие утверждения больше не звучали абсурдно, это внушало такие надежды, каких прежде не знавал ни один мне подобный автор. Долгий штиль сменился бурей, но она утихла, гладь подо мной успокоилась, а вот ветер, тот самый ветер перемен, ветер надежды и всякий прочий хороший ветер остались. Свежий, бодрящий, толкающий вперед без шансов к сопротивлению ветер. Ого-го, настало время поднять паруса, пора бы обрасопить свою жизнь. Так я решил, так я начал те дни.