Весь спектр эмоций проявлений страха был Никласу отлично знаком. Все его детство прошло под знаком мучений: заметив его пугливость, братья и старшие сестры звали его не иначе как Трусишка Ник; не было ни дня, когда для него не устраивали испытания, по любому поводу.

Он едва умел и боялся плавать на глубине – его толкали в бассейн и отталкивали от бортика каждый раз, когда он подплывал обратно и чуть успевал отдышаться; он боялся высоты – его тащили на гору, подталкивая к самому краю, смеясь и веселясь над его криками; он боялся прикасаться к птицам – оказывался на весь вечер запертым в кладовке сразу с десятком голубей. Ему некому было пожаловаться: с мачехой он не общался, а отец его просто не понял. Как и братья с сестрами: «Ой, да чего ты трусишь, Ник, это же всего лишь голуби!»

Они не были злыми, они просто не понимали, как можно настолько сильно бояться всего на свете. День за днем, месяц за месяцем жизнь складывалась в годы – превратившиеся в нескончаемый кошмар. Это продолжалось до того момента, пока однажды Никлас не перешел черту: в один из моментов страха стало настолько много, что он стал его постоянным естественным состоянием. И что-то в тот момент словно умерло в его душе. Он не перестал бояться, он перестал страх замечать. При этом у него не просто исчез страх смертельной опасности, а даже наоборот, в какой-то момент он возжелал ее. Настолько, что однажды впервые сам шагнул навстречу опасности. Это случилось в тринадцать лет, когда Никлас – вызвав уважение братьев, самостоятельно и без страховки забрался на отвесную скалу неподалеку от тренировочного лагеря.

С этого момента все изменилось – Никлас раз за разом бросал вызов судьбе, привыкнув не убегать от опасности, легко делая ставки не на жизнь, а на смерть; и раз за разом у судьбы выигрывал. Его абсолютное бесстрашие стало широко известно в узких кругах по всей А-Зоне на основных маршрутах проводки конвоев.

Наверное, если бы у Никласа были доверенные собеседники из психотерапевтов или знатоков буддийских ментальных практик, они бы могли попробовать объяснить ему природу его состояния. Но таких людей рядом с Никласом никогда не было.

Только один человек в этом мире – он сам знал, что не было никакого бесстрашия. Был только страх – постоянный спутник, с которым Никлас уже навсегда сжился, научившись его не замечать за долгие годы. Он давно привык к этому, и никто даже не подозревал, что известный своим лихим бесстрашием Никлас Андерсон не перестал бояться.

Это было его личной и сокровенной тайной.

Сейчас чувственная валькирия и бриллиантовая уточка, по губам которой Никлас только что прочел слово «безумный», смотрели на него с самыми разными чувствами. Явно среди прочего мысленно рассуждая про его отношения со страхом, но делая это совершенно далеко от истины.

В этот день в оценке его отношений со страхом ошиблись не только две такие разные девушки. Ошибся и оценивающий реакцию Никласа бес из смартмассы, который после мощной ментальной атаки посчитал по реакции, что юноша просто не способен испытывать это чувство.

Но если ошибки наблюдающих сейчас с галереи Катрин Брандербергер и Марши Юревич не повлияли ни на что, кроме испытываемых сиюминутных эмоций, то ошибка арбитра стала причиной того, что готовящийся почти два десятка лет план пошел наперекосяк, уже в самые ближайшие часы ломая многочисленные судьбы.

– Никлас Андерсон, фас ожидать рейхсграф Брандербергер, военный комендант город Грайфсвальд, – послышался зычный голос лощеного секретаря. Как тот появился из кабинета, ни Никлас, ни взирающие на него с галереи девушки даже не заметили. Обернувшись – наконец отпустив взглядом Маршу Юревич, сразу облегченно выдохнувшую, юноша двинулся в сторону открытой двери.

Никлас еще не знал, что идет сейчас к своему самому сложному вызову в этой жизни. Но, встретив меньше минуты назад арбитра из смартмассы, уже начинал примерно об этом догадываться. Привычно ощущая и привычно совершенно не замечая накатывающие где-то на краю сознания волны страха.

Дитриху Брандербергеру на вид было лет восемьдесят, но выглядел он весьма моложаво. Его светло-голубые глаза – ярко выделяющиеся на морщинистом лице, смотрели цепко и внимательно.

Некоторое время в кабинете стояла тишина. Рейхсграф внимательно и беззастенчиво изучал взглядом замершего перед столом Никласа, тот – сохраняя спокойствие, смотрел на массивную кабанью голову над столом рейхсграфа.

Вдруг за спиной Никласа послышался звук открываемой двери. Оборачиваться он не стал, но по отчетливому стуку каблуков догадался, кто именно зашел в кабинет. Догадка подтвердилась: Катрин Брандербергер. Едва не задев Никласа, она впритирку прошла мимо, усаживаясь в одно из кресел неподалеку. Грациозно закинув ногу на ногу, так же принялась изучать гостя взглядом, ритмично покачивая носком сапога.

Дитрих Брандербергер на внучку – лишь не так давно официально назначенную наследницей, внимания даже не обратил. Но именно ее и ждали, потому что, после того как Карин устроилась в кресле, он наконец обратился к Никласу.

– Расскажите о себе, молодой человек.

Говорил рейхсграф на немецком. Никлас ответил ему с полупоклоном, тоже на немецком, с некоторым трудом подбирая слова:

– Мой немецкий плох, господин рейхсграф. Позвольте использовать русский или французский?

– Меджусловјанскы језык?

– На интере не говорю, только понимаю.

– Говорите на русском, – не скрывая неудовольствия, поморщился рейхсграф. Похоже, не только у его секретаря что-то личное, не мог не отметить Никлас мимоходом, прежде чем начать говорить.

– Родился лета семь тысяч шестьсот двадцать третьего по московскому календарю, в восемьдесят четвертый год новой эры европейского летоисчисления, на территориях Югороссии. Получил домашнее образование, с четырнадцати до шестнадцати лет обучался в Русском кадетском корпусе Александрии…

– Александрия – это есть город в Африке?

«Он специально речь коверкает, что ли?» – невольно прислушался Никлас к словам собеседника, потому что едва уловимый акцент звучал довольно наигранно, неестественно.

– Так точно, господин рейхсграф.

– Карашо, продолжайте.

– В шестнадцать лет отправился в Танжер, по обмену поступив на двухгодичные офицерские курсы Французского Легиона. По выпуску отправился в конвойные войска, после годичного контракта по представлению и воле отца прибыл к вам, чтобы здесь и сейчас предложить свою службу.

– Опыт боевой работы?

– Семь раз участвовал в проводке конвоев из Пекла в Дакар и Танжер как водитель скаута.

– Что есть «скаут»?

– Легкобронированный вседорожник. Экипаж, как правило, состоит из трех или четырех человек: командир, водитель, один или пара стрелков.

– Вы быть командир?

– Нет, в должности водителя.

– Вы закончили Танжер, не получив офицерский патент?

«Да коверкает специально, прекрасно он русским владеет», – определился наконец Никлас. С трудом даже удержался при этом от удивленной гримасы – подобный детский сад от столь взрослого и серьезного человека его поразил.

– Получил. Я был водителем командно-штабной машины, перенимая у взводного командира необходимый опыт. Год в должности сарджа после выпуска – это…

– По национальности вы?

– Русский.

– У вас нетипичное имя.

– Мой отец – пятый в фамилии Андерсон…

– Я карашо знаю вашего отца, иначе бы вы здесь и сейчас не стояли. Я говорю об имени.

– Меня назвали в честь отца моей матери.

– Хм. Я карашо знаю не только вашего отца, но и родителей вашей матери Беллы Ришар.

– Я рожден не в браке, господин рейхсграф.

– Кто же ваша мать?

Никлас чувствовал, как у него горят уши и щеки, но ничего не мог с собой поделать. Дитрих Брандербергер внимательно смотрел на него, откинувшись на спинку кресла. Он прекрасно знал, что Никлас – незаконнорожденный, знал, кто его мать. Ему, похоже, просто была интересна реакция собеседника.