– Вот так встреча… – пробормотал я.

Исаакиевский собор изрядно изменился: целиком лишился одной стены и половины соседней, покрылся зеленой дрянью от подножья до покосившегося креста и даже чуть ушел вглубь, продавив асфальт на площади. Половина колонн лежала внизу, а оставшиеся торчали заостренными обломками, как зубы в черепе давным-давно погибшего титана. На куполе зияла здоровенная дыра, будто туда решил приземлиться наш недавний крылатый гость, а от позолоты остались только проплешины, тускло поблескивающие металлом среди растительности.

И все же это был он, наш с цесаревичем старый знакомый. Время и катастрофа уничтожили половину домов в округе, но даже они не смогли окончательно добить собор. Он все так же возвышался над городом могучей громадиной, как молчаливый страж того, что здесь еще осталось от мира, который…

Который что? Не мог же Петербург в одночасье превратиться в развалины, населенные лишь нечистью.

– Как думаете, что здесь случилось? – Цесаревич будто прочитал мои невеселые мысли. – И откуда взялись все эти твари?

– Здесь была война… могла быть, – отозвался я. – Но нечисть пришла уже позже.

– Война? Прямо здесь, в Петербурге?

Голос его высочества буквально сочился недоверием, щедро смешанным с оскорбленной гордостью за отечество. Видимо, наследник российского престола не мог даже представить, кто в старушке-Европе – да и, пожалуй, во всем мире, этом или любом другом – способен добраться до столицы и превратить ее в груду руин.

Я, конечно же, не стал еще больше расстраивать его высочество рассказами о том, что не пройдет и полувека, как человечество придумает смертоносные игрушки, по сравнению с которыми даже самые могучие и крупные калибры начала столетия покажутся хлопушками. Что для того, чтобы разнести город или превратить его в необитаемую пустошь, совершенно не обязательно подходить вплотную или даже на расстояние выстрела гаубицы. Или что в какой-то момент в руках генералов и политиков окажется мощь, способная стереть с лица земли не только отдельно взятый город, но и вообще все живое.

Впрочем, объяснить наличие чудищ вроде Рогатого или летучего гиганта я не мог даже радиацией. Ядерная война порождает необычные виды лишь в фантастических романах и фильмах, а на деле даже изменение формы клюва у какой-нибудь крохотной птички заняло бы десятки и сотни лет. Конечно, при фоне впятеро выше нормы мутаций будет больше, и даже если в этом мире сценарий из книг про мужественных сталкеров каким-то образом стал реальностью, кое-кто из нечисти определенно не отсюда.

Упыри, лешие и, пожалуй, даже жабы могли произойти и от местных видов. Но что должно случиться, чтобы на свет появились махины размером с доисторических динозавров, если не больше? Не говоря уже о том, что их существование ставит под сомнение изрядную часть известных мне законов физики… здешней. Или той, которая работала и работает в обоих других известных мне мирах.

Наверняка все было немного иначе: кто-то или что-то – может, та самая ракета с ядерной боеголовкой, рванувшая в паре километров над городом – пробило границу. И в какой-то момент в эфир вырвалось столько энергии, что два мира схлопнулись в один, и на город буквально свалились чудовища, принося с собой мощь и законы своего измерения.

Катастрофа уничтожила большую часть людей, а те, кто уцелел, понемногу превратился в…

– Как думаете, Владимир Петрович, – тихо спросил цесаревич. – Упыри – они ведь когда-то были?..

– Не знаю, – буркнул я. – И, признаться, предпочитаю не думать о таком вовсе.

На этом разговор, в общем, и закончился. Мы неторопливо шагали через нутро мертвого дома, каждый погрузившись в собственные раздумья. Не знаю, о чем именно думал цесаревич, но сам я вдруг поймал себя на мысли, что если не поддерживаю решения его величества императора, то по меньшей мере понимаю. В самом деле – узнать, что где-то рядом существует точно такой же мир, только мертвый и захваченный растительностью и плотоядными чудовищами…

Подобным уж точно не стоит делиться ни с рядовыми гражданами, ни уж тем более с власть имущими. Кто-то непременно попробует использовать знание в своих интересах, а кто-то и вовсе увидит в чужом мире собственное будущее. Суровое, беспощадное и неотвратимое.

А может, так оно и есть. Этот Петербург слишком сильно пострадал и успел так зарасти зеленой дрянью, что я до сих пор не смог определить эпоху даже приблизительно. История человечества, особенно если она в этом мире изрядно отличается от известной… от двух мне известных, могла остановиться и в конце девятнадцатого века, и чуть ли не в начале двадцать первого.

И вряд ли хоть кто-то, не оснащенный целым арсеналом научного оборудования, сумел определить бы, сколько с тех пор прошло лет. Конечно, дома вокруг не разрушились в одночасье, но нашествие крупнокалиберной нечисти и избыток чужеродной энергии вполне могли ускорить процесс. И то, что в обычных условиях заняло бы десятки и сотни лет, здесь уложилось…

В пятилетку? В год? Или вообще в пару-тройку месяцев, если из какого-нибудь местного Прорыва в сотню-другую километров до сих пор вовсю лезет агрессивная фауна и зубастые гости?

– Должен сказать, мне здесь не слишком-то нравится, – проворчал цесаревич. – Вы сможете открыть еще один Прорыв?.. Хотя бы попробовать?

– Чуть позже – вероятно. – Я пожал плечами. – Но, пожалуй, не буду. Слишком большой риск.

– Больше, чем оставаться здесь?

– Как ни странно – да. – Я осторожно пригнулся, высматривая проем впереди, и шагнул на лестницу. – Должен признаться: в том, что я смог привести нас сюда, куда больше случайности, чем моего умения. И обратный путь закрыт… пока что.

– Почему, Владимир Петрович? – Цесаревич недовольно поморщился. – Вашему Таланту нужен отдых?

– В том числе, – отозвался я. – В этом мире слишком много энергии. Она сама пробивает границу там, где ей угодно, но регулировать процесс я не смогу – нас просто придавит потоком. Как в системе ниппель: туда дуй, а обратно…

Я выжидательно смолк, но его высочество никак не отреагировал на неуклюжий каламбур. Конечно же, и в его родном мире, и в моем в тысяча девятьсот девятом уже лет двадцать как пользовались клапаном системы Джона Данлопа, но поговорка про него, видимо, появится позже, примерно в советское время.

Да и означать будет, в общем-то, кое-что совсем другое.

– К тому же сам ритуал слишком опасен, – продолжил я. – Даже там, откуда мы свалились. А здесь нас и вовсе может разорвать на части.

– Вот как? – Цесаревич мрачно усмехнулся. – А я как раз хотел поинтересоваться, откуда у вас такие познания во всем этом.

– Лучше не стоит, – вздохнул я, спускаясь по ступенькам. – Ваше высочество будете разочарованы. Возможно, я смогу доработать процесс и сделать его безопаснее, но на это уйдет слишком много времени. И лучше заниматься таким где-нибудь в другом месте.

– Полностью согласен, – буркнул цесаревич, – полностью. Но что мы в таком случае будем делать теперь?

– Как я уже говорил – сейчас лучше осмотреться на местности. – Я выглянул за угол и скользнул наискосок через помещение, чтобы поскорее снова оказаться в тени. – И при этом желательно не угодить на ужин к упырям. Если повезет – отыщем Прорыв и вернемся домой.

– Вы хотите выйти на улицу? – Цесаревич чуть втянул голову в плечи. – Туда, где летает эта тварь?

– Не имею ни малейшего желания, – вздохнул я. – Но раз уж снаружи сейчас нет зубастых – этим определенно стоит воспользоваться.

Снаружи дивный новый мир показался еще менее приятным и гостеприимным, чем из окна. Все тот же туман, все те же развалины и тусклая зелень, затянувшая все вокруг, кроме асфальта – видимо, к совсем уж безжизненной ровной поверхности было непросто цепляться даже ей. Из хоть каких-то плюсов я отметил разве что слегка расступившийся туман и временное отсутствие упырей. Зубастые разбежались от грозного трубного гласа местного летучего владыки, но вряд ли надолго.