— Да, в июле следующего года мне исполнится сорок.
Я сажусь на табурет рядом с ней и подпираю подбородок ладонью, глядя на неё с игривой усмешкой.
— Так это делает тебя моей сладкой мамочкой?
Она возражает.
— Сладкая мамочка? Нет, Джон, это дерзко4.
— Дерзко, хммм. С этим я могу работать, — я шевелю бровями.
— Не дави на меня, Морган. Ты молодец, что накормил меня потрясающей едой и вкусными напитками. Наша дружба получила сильное начало.
После сегодняшнего дня и тех поцелуев, которыми мы обменялись, я бы сказал, что мы давно не друзья.
ГЛАВА 14
ДЖОН
Я в плохом настроении уже несколько дней.
Я мог бы солгать себе и притвориться, что во всём виноваты наши домашние поражения, но это не первое мое родео. Форма на льду приходит и уходит, и, несмотря на то, что тренер вызвал нас на тренировку ранее, моё настроение отражает проблему, которая ближе к дому.
Очевидно, что Фелисити полна решимости прочно закрепить моё положение во френдзоне. Она сама сказала это в понедельник вечером — она хочет “расправить крылья”. Я провел все шесть периодов в последних двух домашних играх, не в силах отвести глаз от неё и Джека. Она время от времени улыбалась мне, но после того, как я отвез её домой, я понял, что она отдаляется. Поцелуи, которыми мы обменялись в её офисе, а затем у меня дома, были неописуемы. За свою жизнь я целовал многих женщин, но ни одна из них не вызывала у меня таких чувств, какие я испытываю с ней. С Фелисити это кажется таким легким и естественным, но она, кажется, полна решимости отрицать то, что, я знаю, она тоже чувствует, и это чертовски расстраивает меня.
— Морган, сейчас же в мой кабинет, — резкий тон тренера Берроуза рикошетом разносится по раздевалке, прерывая мои мысли. Я встаю со скамейки и надеваю спортивные штаны и толстовку с капюшоном, готовый встретить его гнев лицом к лицу.
— Что ты натворил на этот раз, Джон? — Дженсен растягивает слова дразнящим тоном, но я не в настроении шутить.
— Просто думай о своей игре, — огрызаюсь я, хватаю свою сумку и вылетаю из раздевалки в направлении кабинета тренера.
Я останавливаюсь у его двери, когда мои часы яростно жужжат. Я быстро смотрю на экран, показывающий, что мой пульс в состоянии покоя составляет двадцать один удар в минуту. Я не удивлен; такое чувство, что он вот-вот разорвется в груди, а температура моего тела просто зашкаливает.
Не обращая внимания на уведомление, я делаю несколько глубоких вдохов-выдохов, как я практиковал с Беном на протяжении многих лет, и пытаюсь вспомнить свой привычный успокаивающий образ: я лежу на пляже в Мексике, у моих ног плещутся океанские волны. Но в последнее время, каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу только Фелисити, улыбающуюся мне на моей кухне, и с каждой секундой, когда я вспоминаю ее идеальную улыбку, мое сердцебиение замедляется. Учащенное сердцебиение заметно утихает, и приступ тревоги, который, я знаю, назревал, проходит гораздо быстрее, чем я когда-либо испытывал в прошлом.
Как может женщина, которая видит во мне не более чем ненадежного плейбоя, быть источником моего смятения и в то же время моим противоядием? Она обладает такой властью надо мной, что способна создать или сломать меня по щелчку пальцев, и что по-настоящему пугает, я не думаю, что она об этом догадывается.
— Присаживайс, Джон, — тренер указывает на черные кожаные кресла напротив своего стола. Я бросаю сумку и сажусь, закидывая ногу на противоположное колено. С таким же успехом я мог бы устроиться поудобнее, потому что, когда тренер называет меня по имени, ты понимаешь, что дело принимает серьезный оборот.
— Чем я могу вам помочь, тренер? — я стараюсь говорить непринужденно, пока я скрежещу зубами.
— Перейду сразу к делу. Мы с тобой достаточно долго работали вместе, чтобы понимать, что сейчас у тебя паршивое состояние. Твоя игра оставляет желать лучшего, и это ещё мягко сказано. А твои товарищи по команде? Ну, они это видят, и это приводит в уныние всю раздевалку.
Я думал, что он закончил, когда он делает ещё один глубокий вдох, откидываясь на спинку стула, его глаза прикованы к моим.
Но затем он продолжает.
— Однако меня беспокоит не столько твоя неустойчивая форма на льду, сколько твой настрой. Я вижу, что вырисовывается определенная закономерность, и мне не нравится, как это выглядит. Когда ты в последний раз тусовался с командой после игры?
Он поднимает руку, чтобы прервать меня, прежде чем я успеваю начать отвечать.
— И я не имею в виду появиться на час, а потом убраться восвояси или в свой отель. Я имею в виду, как прежний Джон, готовый тусить всю ночь, который привлекает новичков в команду и заставляет их чувствовать себя желанными гостями. Конечно, ты по-прежнему забрасываешь шайбу и время от времени демонстрируешь сильную игру, но, честно говоря? Ты сбился с пути. Итак, расскажи мне, что, чёрт возьми, происходит.
Мой желудок скручивает от правды в его словах. Он прав, и, честно говоря, я думал, что у меня получалось лучше скрывать это. Как, чёрт возьми, я должен сказать человеку, который так много вложил в мою карьеру, сделал меня капитаном и поддерживал меня, когда я морально сломался, что я борюсь со своей любовью к игре? Что, несмотря на то, что этот вид спорта сделал меня самым высокооплачиваемым игроком в его истории, показал мне мир и открыл все двери для осуществления моих мечтаний, я недоволен этим. Я наклоняюсь вперед, упираясь локтями в колени, и втягиваю голову в плечи, медленно покачивая ею, когда мои руки начинают дрожать.
Я знаю, что больше не подхожу на роль капитана; на самом деле, на данный момент я, вероятно, последний кандидат для тренера и генерального директора прямо сейчас, но они остались со мной исключительно из лояльности. Я знаю, что, исходя из моего текущего состояния, они должны передать роль капитана кому-то другому. Они также должны подставить мою задницу и дать шанс кому-то более достойному. Но холодная правда в том, что если они сделают это в середине сезона, моей карьере конец, и после многих лет, когда я вкладывал душу в эту игру, я закончу именно так, как предсказывали мои кошмары: конченым, чертовски одиноким бывшим плейбоем, у которого нет ничего, кроме гаража, полного машин, и кучи наличных. В тридцать четыре мне следовало бы вернуться к своей девушке и свернуться калачиком на диване рядом с ней, смотреть фильмы и говорить о наших днях.
Я наконец нахожу в себе силы заговорить, но не поднимаю глаз; я ни за что не позволю ему увидеть влагу, которая застилает мне глаза. Я стискиваю челюсти и сильно сжимаю внутреннюю сторону бедра, пытаясь справиться со своими эмоциями.
— Я не знаю, что сказать, Майк, — я прерывисто выдыхаю. Не думаю, что я когда-либо раньше называл его по имени, но этот разговор гораздо более личный, чем просто хоккей. — Я не могу поспорить ни с чем из того, что ты сказал. Прямо сейчас ты абсолютно прав в своей оценке моей игры и состояния, — смирившись со своей судьбой и устав от борьбы, я продолжаю. — Итак, думаю, всё, что я могу сказать, это то, что я буду уважать любые решения, которые примешь ты и генеральный директор. Я верен своему контракту и отдаю этой команде всё лучшее, что у меня есть, и это не изменится.
Между нами повисает долгое молчание.
— Посмотри на меня, Джон, — тон тренера мягче, поскольку он обращается ко мне как к личности, а не как к игроку. — Посмотри на меня.
— Я не могу, — говорю я. — Просто позволь мне оставить это при себе, пожалуйста, — я не хочу, чтобы он видел меня таким. — Я поговорю с тобой снова, когда смогу.
— Джон, ты настоящий профессионал, и всё, что ты сделал для этого вида спорта, не имеет себе равных. Я не знаю, сколько ещё продлится твоя карьера, но никто не знает твою игру так, как я, и поверь мне, когда я скажу тебе, что, когда ты решишь снять коньки в последний раз, твоё имя будут произносить наряду с такими, как Гретцки. Но тебе нужно уделять время уходу за своим телом и разумом. Я и раньше наблюдал, как ты борешься за своё психическое здоровье, и я снова поддержу тебя, но я очень надеюсь, что до этого не дойдет.
