Он поднимается на ноги и обходит стойку, разворачивая мой стул лицом к себе. Он подходит ближе, и я смотрю на него снизу вверх, откуда он возвышается надо мной.

— Ты такая чертовски красивая, Фелисити. Я хотел увидеть тебя снова сегодня вечером, потому что мне невыносима мысль о том, что ты хоть на одну гребаную секунду подумаешь, что я положил глаз на кого-то другого. Я вижу только тебя.

Он приподнимает мой подбородок указательным пальцем и медленно прижимается губами к моим губам, нависая надо мной. Моё лоно напрягается и пульсирует от желания.

— Можно мне поцеловать тебя ещё раз?

Я знаю, что не должна позволять этого. У меня был план на этот вечер — сохранить платонические отношения. Но потребность поцеловать его переполняет меня, оставляя бессильной.

— Хорошо.

Он сокращает пространство между нами и улыбается мне. Джон стонет от прикосновения, и когда его язык скользит по моим губам и исследует мой рот, я знаю, что это не последний раз, когда я целую его.

— Как у Джека дела в университете? Он попал в команду? — Джон всё ещё стоит надо мной, его левая рука рисует узоры на моём бедре.

— Да, он сыграл пару матчей, но за позицию нападающего ведется тяжелая борьба. Он позвонил мне вчера вечером и был немного не в себе. У многих ребят больше игрового опыта, и я думаю, что он изо всех сил старается оставить свой след в команде и включиться в социальную жизнь. Это необычно для него, обычно он легко заводит друзей.

Полностью поглощенная тем, что я говорю, Джон задумчиво кивает головой.

— Как долго он играет?

Я постукиваю себя по подбородку, размышляя о сроках.

— Э-э, ну, я думаю, он начал играть в восемь, — я вздыхаю. — Проблема в том, что в Великобритании не так много возможностей по сравнению с США и Канадой, поэтому он пытается всё нагнать, — я делаю паузу, не уверенная, как много рассказать о своей прошлой жизни, но в Джоне есть что-то такое, что заставляет меня доверять ему, как будто я могу свободно говорить с ним. — Когда моему бывшему мужу Эллиоту предложили работу в Сиэтле по контракту сроком на восемнадцать месяцев, Джек ухватился за возможность переехать сюда. Я вроде как знала, что он захочет остаться и подать заявление в местный университет, но у него было нелегкое начало первого курса, — я машу рукой перед собой. — И не похоже, что я имею хоть малейшее представление, как ему помочь. Я даже не могу зашнуровать свои коньки, не говоря уже о том, чтобы дать ему совет.

Джон говорит очень будничным тоном.

— У него хорошие навыки? Большинство парней выходят на лёд, как только начинают ходить, так что восемь — это поздно для начала игры, — он продолжает рисовать круги на моем бедре, его прикосновения успокаивают.

Я пожимаю плечами.

— Он всё равно попал в сильную команду университета. Я знаю, что он быстр на льду, и это его главная угроза, но его тренер говорит, что его технические навыки отстают от других. Я беспокоюсь, что он слишком много на себя взваливает, и должен бы наслаждаться учебой, но вместо этого он загоняет себя в угол, — я чувствую, как дрожит мой голос. — Не говоря уже о том, что его родители только что развелись, а его отец и сестра сейчас на другом конце света.

Надо же, вечер прошел не так беззаботно, и я, по сути, выплеснула на этого человека свой родительский невроз и беспокойство за сына. И всё же я не могу перестать говорить; это льется из меня, как река, выходящая из берегов.

— Так что да, в остальном я бы сказала, что у него всё в порядке.

Я поднимаю взгляд и встречаюсь с непроницаемым взглядом Джона, и если бы я не знала его лучше, то, клянусь, увидела бы блеск в его глазах. Тем не менее, он ничего не говорит, не пытается заполнить пустоту бессмысленной болтовней. Вместо этого он медленно берет мою руку в свою, подносит её к губам и слегка целует костяшки моих пальцев. Электрический разряд пробегает прямо по моему позвоночнику к пальцам ног. Прикосновения этого мужчины опасны, они заставляют меня лишиться рассудка. Раньше я могла противопоставить своим чувствам веру в то, что он был поверхностным плейбоем, звездой на льду и хорошо проводил время в постели. Но с каждым часом, проведенным в его присутствии, эти слои снимаются, открывая мужчину, который одновременно волнует и ужасает моё нежное и израненное сердце.

ДЖОН

Фелисити Томпсон по-настоящему запала мне в душу, её присутствие такое же постоянное, как татуировка.

Когда она рассказывает о своём беспокойстве за сына, я слышу эмоции в её голосе, и у меня что-то сжимается в груди. Я хочу успокоить её тревогу, облегчить её расстройство и развеять всё это. Я открываю рот, чтобы утешить её, но слова ничего не стоят. Мне нужно показать ей, что я забочусь о ней. Я хочу узнать больше о ней, о её прошлом и её семье, но я не хочу заходить слишком далеко. Очевидно, что моей девочке нелегко доверять другим. Кто причинил ей боль? И где они сейчас?

— Когда Эллиотт вернулся в Великобританию с Дарси? — осторожно спрашиваю я.

— Как раз перед началом хоккейного сезона. В отличие от Джека, она не могла дождаться возвращения домой. Она скучала по своему парню — Лиаму. Но я ужасно скучаю по ней. Это тяжело, знаешь ли. Строить новую жизнь, пытаться пустить корни, когда рядом нет тех, кого ты любишь.

Я хочу сказать ей, что она может пустить корни рядом со мной, что ей не нужно чувствовать себя одинокой, но сдерживаюсь. Когда дело доходит до нас, она идет совершенно другим путём. Я далеко впереди, готов прыгнуть в воду обеими ногами, и если бы она дала мне зеленый свет, я бы подхватил её на руки, отнес в свою спальню и уложил на кровать, не выныривая несколько дней. Но она отстала на целую вечность, и я знаю, что мне нужно завоевать её доверие, прежде чем я смогу даже подумать о её сердце. Но я не могу перестать удивляться, почему она так осторожна, когда дело касается мужчин. Связано ли это исключительно со мной и моей репутацией плейбоя или с тем, что другой мужчина причинил ей боль? Мои кулаки сжимаются при мысли о последнем.

— Почему вы с Эллиотом разошлись? — слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю их остановить.

Она издает низкий смешок.

— Сколько у тебя времени?

Для тебя? Вся жизнь.

Я ничего не говорю, просто продолжаю рисовать узоры на её бедрах, как делал последние полчаса, словно влюбленный щенок.

— Мы познакомились, когда были молоды, но отдалились друг от друга. Джек родился, когда мне был двадцать один год, и я думаю, что женитьба была очевидным выбором, — она хмурит брови, на её лице отражается боль. — Предположим, он любил меня по-своему.

Предположим, он любил её. Да, это меня не устраивает. Я не могу сдержать своего растущего разочарования; она не из тех женщин, которых ты принимаешь как должное, и что-то подсказывает мне, что этот мудак, Эллиот, поступил именно так.

— Просто ничего не получилось, и, наверное, по пути я потеряла саму себя, — её плечи расправляются вдоль спинки стула, и она поднимает подбородок. — Но я хочу снова найти себя. Мои дети растут и находят свой собственный путь, поэтому теперь я хочу чего-то для себя. Я хочу работать над своей карьерой, завести друзей и расправить крылья. Даже в тридцать девять лет не может быть слишком поздно.

В её словах столько всего, что у меня голова идет кругом, когда я пытаюсь осмыслить их смысл. Я слышал, что она хочет обрести независимость, но как новый мужчина впишется в её будущее? Как бы я вписался в её будущее?

— Тебе тридцать девять?

Это вряд ли можно назвать старостью; она всё ещё молода. Но я думал, что она всего на год или два старше меня. Она вздыхает.