– Вы рыцарь – у вас такие понятия. У каждого свой мир, свои понятия. Но каждый не один! Встреча двух людей сулит пересечением их понятий. И тогда… рождается насилие. Вражда, войны – всё исходит отсюда. И можем ли мы это прекратить?

– Какие сложные у вас вопросы, – заломил пальцы Коннор. – Неужто вы один решили отвечать за мир?

– А кто? А кто?! Каждый, кто говорит себе такое – «Я один и мир?» – обречён никогда ничего не делать. Так ни к чему мы никогда не придём! На то человеку и дана воля, чтобы думать за мир, который, понятное дело, разума не имеет.

– Ну как же, – пожал плечами молодой рыцарь. – В чём-то я с вами согласен. Но вы ведь сами говорите, что не дано людям понять весь мир, – заметил он.

– Да! – незамедлительно выпалил собеседник. – Не говорите о правильном и о видении мира, как о чём-то общем. Мы сами строим мир вокруг себя своими убеждениями. Хоть мы будем верить каждому человеку, хоть соединим все их понятия вместе – мира реального мы не получим. А потому остаётся верить одному лишь себе, ведь жизнь-то, жизнь – я один её живу и ни с кем делиться не собираюсь.

– Вы, похоже, не влюблялись, – улыбнулся Солумсин.

– Может, и так. И я об этом не жалею. Взгляд не затуманенный чувствами, не захваченный законами – самый объективный. Для меня, естественно.

– Так почему вы пьёте? – спросил Коннор, смотря, как последние капли пива исчезают за губами недоросля.

– Я пью не от желания сбежать из мира. Нет-нет! – Рей поставил бутылку на стол и, поднявшись, направился к бару. – Спирт действует и на голову, знаете ли. Я умру раньше других, но с осознанием того, что знал эту жизнь! А не как наш отец. Ужасный человек, глупый и невежественный. Хорошо, что он умер.

В руках Рея оказался ещё один сосуд с пивом. Он выдернул пробку и, встав на середину гостиной, прильнул к горлышку, словно актёр эстрады. Пальцами свободной руки он нервно теребил карман. Возможно, он не мог стоять на месте, пока не говорил. Солумсин уже хотел подать голос и перевести тему разговора в другое русло. Но он, как всегда, не был главным действующим лицом в этой комнате. Парадом командовал младший Люмос.

– Разве неверно то, что люди не хотят осознавать этой жизни? Просто напросто боятся, – продолжал тот, возвращаясь к дивану, к которому так и не дошёл. – Мир не принимает их, а они его. Я не говорю, что только интеллигенция – дешёвый кусок бумаги с громкими словами. Простой же народ совсем без надписи. Пока человечество всё не начнёт осознавать свою жизнь, мир будет продолжать слабеть. Сильные люди ведут за собой прогресс!

– Я не пойму, – перебил его Коннор, – так в чём же ваша цель?

– Хочу, чтобы они поняли это! Хочу, чтобы слабых не осталось, чтобы были только сильные. Вы сильный, рыцарь. Я сильный. Я знаю ещё немного сильных людей, которые однако в одиночку не могут противостоять тупоголовой толпе.

– И что же… что же вы делаете для своей цели? – развёл руками Коннор.

После его слов, Рей прокашлялся. Рука с бутылкой больше не приближалась ко рту. Он тряхнул руками, поправляя манжеты. Сделав глубокий вдох, он начал, уже как будто обращаясь не к Коннору, а к невидимой зале за ним.

– Царя потомок слабовольный,

Вскрывая веки после сна,

Взгляд свой больной и недовольный

Он обратил подальше от окна.

Мимо народной тьмы у стен

Дворца, что злата ярче светит.

Плевал на зов он перемен,

Народный глас едва ли он заметит.

Корона давит на виски

И опускает ниже веки.

Мозгами бывшие куски

Не делают добра калеке.

Так мудрость за года просрав,

Страну разрушил неразумно.

Средь заболоченных канав

Осталась та на век безумна.

Лицо поэта выражало твёрдую злость, которая не вырывается наружу неконтролируемым потоком, а тяжело давит своей монолитностью. Одна рука с бутылкой то и дело поднималась выше головы во время речи, плеская напиток внутри. Даже ноги не могли стоять на месте, – шаг вправо, шаг влево, и по окончанию прочтения Рей оказался уже у самого стола, перед которым сидел забывшийся рыцарь. Последние слова покинули губы поэта. Руки опустились. Казавшийся дрожащим воздух успокоился. Он смочил горло и вернулся на диван, считая, что доказал гостю всё. Тот сидел, нервно перебирая пальцы. Он выглядел очень странно теперь, как будто через маску вежливости на свет сквозь трещину начала проглядывать другая, более раскрепощённая личность Коннора.

– Неплохо, признаю, неплохо, – не сразу прокомментировал он. – Однако… я не пойму. Вы княжеский наследник…

– Я? Не-е-ет, – протянул Рей. – Я княжеская крыса. Крыса на самом деле-то отличное животное. И отличное только с точки зрения крысы! А говоря о строках… у меня есть ещё. Не только про королей, не только про людей.

Расцепив руки, Солумсин попытался устроиться более свободно в кресле, но ладонь невольно всё-таки подпёрла подбородок. Выбив короткую дробь пальцами по подлокотнику, он приоткрыл рот.

– Послушайте, – вещал Рей. – День ото дня луна-блудница, всё бродит…

– Господин Люмос, – прервал его тут Коннор, одновременно приподняв ладонь. – Я… извините. Я говорю не о вашем положении, – поэт только изогнул спину и стал скептически смотреть на гостя. – Пусть не здесь, но беря в счёт весь Нортфорт, – вы не думаете, чем могут обернуться ваши стихи, если услышат их соседние князья?

Он поднял действительно взволнованный взгляд на Рея. Он был напуган и одновременно в нём играла инфантильная радость, которую он еле скрывал. Сейчас он притворялся, несознательно пытался надавить на младшего Люмоса и потешить себя. Оказывается, в этом человеке всё же были черты, привлекающие внимание рыцаря. Он хотел убедиться в том, что луч света, исходящий от Рея, не был каким-нибудь отражением.

– Хах! – поэт хитро усмехнулся. – Я больше всего желаю увидеть их лица, когда они это услышат. Я пишу откровенно оттого, что это эффективнейшим образом воздействует на читателя. Я желаю сыграть на струнах его души безумный мажор и порвать ко всем грёбанным чертям! Хоть меня повесят, хоть сожгут – не это ли доказательство победы?! – раскинув руки в обе стороны, он снова встал, как будто диван был покрыт раскалёнными углями, и сидеть он долго не мог. – Торжество мысли в её материализации! Будь то злость, радость, грусть, любовь, бе-зу-ми-е – такова цель, таков путь.

Коннор вздохнул, но волнение не покинуло его. Его страх был больше не за поэта, а за его сестру. Её тоже могли коснуться последствия таких дерзких сочинений Рея. Не мог он противиться творчеству недоросля, но и не мог допустить того, чем оно обернётся. Ответственность в этом вопросе ложилась и на его плечи. Пока он молчал и думал, Рей победоносно смотрел на рыцаря свысока.

– Ну, что? Знаете же, что я прав, так ведь? Нечего и возражать! – запрокинул он голову.

Пустая бутылка стукнула о столешницу, ознаменовав жирную точку в этом споре. Поднявшийся с места неугомонный Люмос обошёл стол неровной походкой и снова направился к бару. Со стороны дверей вдруг послышался предостерегающий кашель лакея. Он переступил порог и, сложив руки за спиной, исподлобья глянул на Рея.

– На этом всё, господин Люмос, – твёрдо сказал он.

– Эй-эй! – повернулся к нему тот. – Ты и мой слуга, не забывай.

– Извините, господин. Аластору Люмосу я служу больше чем вам, – всё также уверенно говорил лакей.

– Дурак! – вспылил Рей и всё равно пошёл.

Подняв голову, и Солумсин возразил.

– Правда, не стоит. Не пейте пока больше. Ради меня, – попросил он.

Лицо Люмоса младшего побагровело. Его руки ударили по брючным швам. Голос опять приблизился к высокому тону.

– Вот как! Не понимаете. Я могу прямо сейчас покинуть дом, вернуться в город, коли хотите, чтобы ветер заморозил меня смертельно! Но там пить мне никто мешать не станет!

– Вы же сами говорили – вы сильный человек, – надавил гость. – В ваших же силах держать в узде желания.

Рей смолчал, хмуро смотря на рыцаря. Левое веко непроизвольно дёрнулось, но только один раз. Волна прошла по его лицу, сняв злость, как слой прибрежного песка, и, как будто успокоившийся, поэт опять обрушился на диван. Вслед за тем и лакей покинул комнату, больше не видя причин для беспокойства. Рей молчал, и Коннор молчал. Выглядело так, словно оба обиделись друг на друга. Однако Люмос не мог выносить этого долго. Пересев поближе к креслу гостя, он заговорил с новой силой.