Проезжали мимо новостроящегося торгового комплекса: на фоне серых панелек смотрелся он нереально-гигантским, не нашенским, и от этого чужеродия не могло не проныть в любой взглянувшей душе. Вообще, в этом северном городе, пока автобус легко и сильно проходил рядом с центром, внушительно бросалось в глаза несоответствие ещё оставшихся деревянных зданий и подобных этому комплексу, с зачастую невероятной, дополняющей фантасмагорическую картину рекламой, к примеру, увиденной на одном осовремененном магазине: «Выбери жизнь: 02 – ваша надёжная крыша!»

К слову, также было общеизвестно, что этот город, как, впрочем, большинство его родимых русских собратьев, основательно подвергся законно-незаконному заселению тёмным окраинным людом из бывших республик-побратимов. А в некоторых районах этого края хлебосольные градоначальники в своих расселенческих полномочиях разошлись вовсе не на шутку, результатом чего одно из исторических мест даже получило географическое название «второй Чечни».

Выше было и того хуже: в областном центре, через реку, недалеко от самого вологодского кремля умудрились ещё тихой сапой соорудить целую мечеть; и никакое общественное мнение не в силах было противостоять этому варварству, пока не вмешалось само Провидение, хорошенько приголубив – долбанув летней молнией в центровину чужеродного сооружения; и любое тамошнее движение вскоре прекратилось, на время затихло.

А автобус, выскочивший на кольцевую дорогу, бесшумно устремился по просторной и полупустой вечерней трассе. За городом августовская погода не изменилась: всё походило на лучшие детские воспоминания, когда увиденное остается в душе вековечно светлым и покойным.

И уже не единожды Саня Глебов с незаметным любопытством оглядывался на пассажиров, которых с обычными можно было сравнивать приблизительно. Многие из них мирно читали, некоторые вполголоса, явно церковные книжки, а если где и беседовали, тоже вполголоса и, кажется, на такие же церковные темы. Всё это вносило в автобусную атмосферу некий уют и спокойствие.

Саня перестал посматривать на «царя», по-прежнему отрешённо откинувшегося на сиденье и, более того, умудрившегося так скукожиться на месте, что соседу досталась львиная доля свободного рассиживания. Тогда Глебов благополучно и задремал, мимолётно поглядывая на заоконное пейзажное сопровождение. Очнулся уже в Ярославле: автобус терпеливо дожидался на перекрёстке напротив винно-водочного магазина, также с незамысловато-глубинным наименованием «Вечный зов». Кто бы тут невольно не хмыкнул, а автобус опять скоро мчался по широким ярославским улицам.

Между прочим, уже на подъезде к «городу невест» Иванову «засланному казачку» представилась благоприятная возможность завершить свою миссию досрочно, без лишней нервотрёпки, в минуту-другую. Сосед наконец-то очнулся, открыв глаза: они оказались совершенно синими, подёрнутыми не отступающей внутренней болью. И слегка, устало кивнул Сане, на что тот ответил «алаверды». А «царь», не без труда справившись с подставочкой для трапезы, вделанной в спинку сиденья, достал из пакета термос и налил в стакан чай, пристроив его на малюсенькой, в ладошку, пластмассовой подставке.

После вновь склонился к пакету, тем самым подфартив перспективному злодею, которому оставалось лишь бросить окаянную таблетку в стаканное содержимое. И пока подосланный, не давая себе отчёта, как ошпаренный, дёргал по всем карманам, совершенно забыв местонахождение яда, автобус в осветлённой темени будто бы вошел в настоящую, чернильную темноту и, мягко уркнув, остановился. И все, кто ещё не спал, с нарастающим изумлением стали вглядываться в этот мрак: город оказался лишённый даже малейшего освещения. Водители, вполголоса посовещавшись, открыли дверцу, кое-кто потянулся на выход подышать воздухом, оглядеться и размяться.

Пассажиры, вправду, оказались такими тихими, что невольно создавалось впечатление, будто железо движущее шло в своём направлении едва не пустым.

Однако на задних местах возникло оживление, какая-то возня, заговорили погорячее. И, наконец, на волю тяжко ступил крупный пожилой мужчина с широко открытыми глазами и аппаратом для измерения давления, прижимая его к боку. Автобус усилил свет передних фар, и в этом освещении паломник измерил давление, сразу сунув себе в рот пару таблеток-кругляшек. А один из водителей умудрился разговориться с ночным пешеходом на предмет выезда из «города невест». И вскоре автобус потихоньку, километр за километром, принялся петлять в многочисленных закоулках, казалось, нескончаемого, чернее чёрной ночи города.

А подуставший пялиться в заоконный мрак Саня Глебов, обнаружил, что подкрепившийся сосед опять задремал, уронив голову на грудь. Тогда и он тоже решил придавить часок-другой, если бы не сбивал заспинный шёпот соседей: не громкий, но достаточный, чтобы разобрать, о чём шла речь. Вернее, говорил один паломник, по голосу моложавый, но крепко озабоченный собственной жизнью и мечтавший потолковать с каким-нибудь монахом насчёт своего дальнейшего житья-бытья. На что тоже шёпотом ему отвечали, что они едут в женский монастырь, где есть монахи, но они только ведут службу и исповедуют, ни в коем случае не вступая в разговоры. Ответные, вполслуха, слова становились тише, пока остальных пассажиров также, как перед этим и Саню, не вальнуло в дорожный сон-свят. А автобус, тёмный и громоздкий, в тихой беззвёздной ночи неслышно двигался куда-то вперёд: всё равно, что в саму вечность, непознаваемую, таинственную, бесконечную.

Утро встретило паломников в старинном Муроме: подъехали к женскому монастырю, от которого – рукой протяни – располагался и мужской. Всё здесь походило на летний день: в праздничном, окружающе-зелёном раздолье на разные голоса распевали пернатые, следом торопливо-радующе ударили в колокола, а из автобуса появлялись, по определению проницательного наставника, пришибленные и, сложив ладошку на ладошку, без слов направлялись к попу и целовали ему руку.

Сам Глебов благоразумно остался в стороне, не выпуская, однако, из вида своего «царя»: тот поожил, оказавшийся возле попа одним из первых, после, щурясь своими глазищами на вынырнувшее по-летнему солнце, чему-то тихо и ясно улыбался.

Для некоторых путешествующих этот маршрут оказался не впервые известен: под поповским предводительством они дружно двинулись к монастырским воротам. Внутри шла служба, и была тут, это невольно отметил сам подосланный, какая-то непривычная, необыкновенная тишина.

Кто-то из своих уже показывал большую икону, где хранились – Саня поднапрягся, не понимая, – частички мощей самого Ильи Муромца, а также невдалеке мерцала и мироточащая икона: вся в мутных разводах на большой чёрной доске и с изображением какого-то строгого святого. Рядом оказался вчерашний заспинный сосед: он изумлённо смотрел, слушал и всё разглядывал, как ребёнок. Он же после на улице обо всём этом пересказал, как своему, и Глебову, ровно того не бывало в монастыре.

Вообще, все автобусные послушно ходили за своим сопровождающим; побывали они и в мужском монастыре, откуда, кстати, открывался захватывающий вид на блистающую под тёплыми лучами широченную Оку.

Выяснилось, что в этих краях путешественникам придётся незапланированно «позагорать». Понтонный мост, через который переправлялся весь транспорт, был в это время разобран, надежда оставалась на паром, который трудился, как лыска, без устали: там стояли десятки всевозможной разнокалиберной техники, заполонив собою всю дорогу.

Автобусные водители оказались немногословными, но шустрыми: своевременно разузнав такое дело, они подогнали транспорт к бесконечной колонне и стали терпеливо дожидаться своей очереди.

Большинство пассажиров преспокойно оставались на местах, в основном читая те же церковные книжки; другие дремали, а некоторые прохаживались, рассматривая как реку, так и этот небольшой, со сказочно-крутыми горушками уютный городок. А солнце продолжало жарить напропалую, и кругом царила, думалось, без тревог и забот, самая что ни на есть мирно-умиротворённая жизнь.