***
Он остановил машину у переулка, который вёл вниз к озеру, вышел наружу и попросил водителя подхватить его минут через сорок на другом берегу. По узкой дорожке он начал спускаться вниз и вспоминать, как зимой он здесь на лыжах летел к озеру, мчался по лыжне к большой горке и несколько часов катался там, спускаясь с горы в разных направлениях. Зимой в выходные дни на горе народу было много. Городские любили эти места, трамвай доезжал до кольца, лыжники вываливались из вагонов и, перейдя шоссейку, сразу же вставали на лыжи. Лыжи у них были настоящие, с железными креплениями и кожаными ботинками, а у него лыжки (так местная ребятня называла свои лыжи) имели в виде креплений толстый ремень из твёрдой кожи, продетый сквозь отверстие в дереве, и привязанные к нему резиновые трубки, куда вставлялся валенок. Но он не стеснялся этих примитивных креплений и гонялся на своих лыжках гораздо лучше многих городских. Съезжал с горы в самых сложных местах на глазах городских мальчишек, вызывая у них некоторое восхищение, ради которого и торчал на горе почти весь светлый день.
Он остановился у самой воды и огляделся. Теперь местность здесь выглядела совсем не так, как раньше. Озеро с этой стороны здорово заросло осокой. На пригорках за высокими заборами виднелись большие особняки или коттеджи, как стало модным называть приличные каменные дома, и только напротив того места, где когда-то стояли мостки – видимо, для посадки на прогулочные лодочки, – за старым забором виднелся большой деревянный дом, к удивлению, сохранивший свой вид с тех незапамятных времён, когда дачная жизнь в этих местах процветала среди богемной городской публики. Это строение разительно отличалось от всех новых сооружений. Белые резные наличники на ярком жёлтом фоне деревянных стен, башенки с острыми шпилями и цветные окна веранды радостно смотрели на озеро, и казалось, что стоит чуть-чуть потерпеть – и с резного крылечка сойдёт загадочная дама в старомодной шляпке, вся в белом, с вуалью, прикрывающей её прекрасное и в то же время строгое лицо.
Он прошёл вдоль старого забора к тому месту, где они с Толстым запускали ракету. Ракета была классная. Они изготовили её из блестящей фольги, а внутри, в виде горючего, имелась нарезанная мелкими кусочками целлулоидная плёнка, перемешанная с «порохом» от спичечных головок. Ракеты меньшего размера они уже здесь запускали, правда, без «порохового» заряда, а всего лишь с целлулоидной плёнкой. Те ракеты воспламенялись не сразу – приходилось их долго греть горящими спичками; потом они загорались, срывались со старта и, сделав несколько кульбитов в воздухе, падали в траву. А эта ракета должна была взлететь высоко, потому что была гораздо больше и имела, с их точки зрения, большую горючесть. Ракета, готовая к полёту, стояла на старте, который был изготовлен из проволочек. Сопло ракеты было забито «порохом», стоило только поднести горящую спичку – и полёт начнётся. Но этого не произошло – видимо, «порох», пока они устанавливали ракету на старт, высыпался, и ракета не запускалась. Толстый (он был главным в ракетном строении) объявил:
– Надо чем-то сопло заткнуть. – и сразу же спросил: – Спички взял?
Толстому спички доставать было трудно. После нескольких чрезвычайных случаев с самодельным пистолетом бабка Толстого спички от него прятала, а у Длинного возможностей в этом плане было больше. На коммунальной кухне всегда можно было потихоньку незаметно изъять начатый коробок или отсыпать спички в уже имеющийся в кармане коробок из нового, лежащего на полке.
Длинный осторожно снял ракету со старта, перевернул её соплом вверх и подтвердил догадку Толстого.
– Точно высыпался. Надо насыпать.
За несколько минут Длинный ножичком наскрёб с головок спичек нового «пороха», они аккуратно засыпали его в сопло, подоткнули отверстие смятой в маленький комок бумагой и вернули ракету на место.
– Сейчас полетит, – уверенно произнёс Толстый. – Должна полететь, – добавил он и посмотрел на Длинного.
Длинный в знак согласия кивнул и отдал коробок со спичками Толстому, который любил их зажигать, особенно после того, как бабка стала их от него прятать. Толстый с удовольствием зажёг спичку, поднёс её к соплу, но маленький комок бумаги не загорелся, он только немного обуглился, и спичка погасла. Толстый, надув щёки, тяжко выдохнул, пробормотал нечто похожее на «щас я её», изменил положение своего тела – пузом вниз вытянулся на траве во весь рост – и, опёршись на локти, чиркнул вторую спичку. Когда пламя вовсю охватило половину спички, он поднёс её к соплу и…
И ракета рванула. Только через пару минут они сообразили, что произошло. Длинному повезло больше: он отделался лёгким испугом, а вот Толстому бровки маленько подпалило, но тоже, можно сказать, сильно повезло. Его сосредоточенное лицо было ближе к ракете, и весь хлопок взрыва прошёл через него, но глаза не повредил. Они после такого запуска переглянулись и, как ни странно, остались весьма довольны испытанием новой ракеты. Толстый, придя в себя, даже несколько восторженно произнёс:
– Вот это да! Классно рвануло!
Он потёр глаза и, убедившись, что на лице всё в порядке, начал исследовать остатки ракетной конструкции, от которой остались одни ошмётки.
– Надо ставить замедлитель, – заключил Толстый. – Только из чего его делать?
– Вперемешку, – предложил Длинный.
– Правильно, – согласился Толстый. – Слой пороха, слой целлулоида.
Но до следующей ракеты руки у них не дошли – всякие новые дела всё время отвлекали от ракетостроения. Осень быстро намочила окрестности, и ракету строить на улице стало совсем неудобно. Они перебрались под навес, примыкавший к дому Толстого, где имелись верстак и кое-какие инструменты. Прадед Толстого вроде бы даже поощрял их, когда они что – то мастерили. По крайней мере, когда он видел их у верстака, то взгляд его не был таким суровым, как обычно.
Постаревший Длинный, опёршись о клюку, стоял и смотрел на зелёную лужайку возле старого бетонного бункера, где и произошёл взрыв большой ракеты. Наверху на пригорке по-прежнему красовался древний деревянный дом, из которого высыпали наружу несколько ребят и, громко галдя на всю округу, спускались вниз к озеру. Они прошмыгнули мимо старика, как будто его здесь и не было.
«А действительно, – подумалось старику. – Откуда им знать, что здесь произошло? Для них не было ни ракетного взрыва, ни много чего ещё, что случилось в дачном местечке за многие-многие годы своего существования».
Старик улыбнулся им вслед и подумал, что вряд ли из этого дома выйдет загадочная дама в старомодной шляпке. Ему почему – то представилось, как загадочная дама, легко ступая по песчаной дорожке, могла бы пройти к берегу озера и полюбоваться красивым закатом. Но дама не появилась, теперь шляпки почти не носят, а тогда… Тогда, когда здесь взорвалась ракета, тоже не носили, носили в основном платочки, а если и надевали шляпки, то не всегда, а только на специальные мероприятия, где, как тогда считалось, требовалось наличие на голове чего – то оригинального. Он помнил, что у матери была одна шляпка, но без вуали и надевала она её очень редко.
***
– А ты знаешь, похоже, что Длинный был у нас, – произнёс грузный старик, с шумом двигаясь вдоль дивана.
Она, сухая старушенция, слегка повела плечом, на секунду оторвалась от пёстрого журнала и равнодушно спросила:
– Он что, пришёл к тебе?
– Пришёл к сосне, – ответил старик и уселся в большое кожаное кресло.
– Зачем? – не отрываясь от журнала, снова спросила старушенция.
Старик откинулся в кресле и неуверенно произнёс:
– А может, это был не он. Может, кто-то другой.
– У тебя такого не должно быть, – заметила старушенция. – Это нонсенс – кто-то другой.
– Нонсенс, – согласился старик и закрыл глаза. Сегодня у него был трудный день. Сегодня они делили… Он вспомнил, как делил Длинный. Длинный был справедлив, хотя иногда было заметно, что он и хотел бы пожмотничать, оставить себе кусок получше, но его руки жёстко подчинялись его воле, а воля его говорила ему: отдай кусок получше другу, а себе оставь то, что останется. Толстый иногда упрекал его – зачем им отдал получше, они этого не заслуживают, – но Длинный был неисправим. Некоторые в школе считали его эдаким простаком, но водиться с ним хотели почти все. А Толстый считал справедливым, когда плохим – плохое, а хорошим – хорошее, и не отступал от этого правила никогда. Вот и сегодня он не отступил.
